Сражение у Порто-Прая
| Сражение у Порто-Прая | |||
| Основной конфликт: Война за независимость США | |||
 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Ничья, стратегическая победа французов | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сражение у Порто-Прая (англ. Battle of Porto Praya) — морское сражение, состоявшееся 16 апреля 1781 года во время войны за независимость США между французской эскадрой коммодора Пьера-Андрэ де Сюффрена и английской эскадрой коммодора Джорджа Джонстона, подчинённого адмиралу Эдварду Хьюзу, близ Порто-Прая, португальской колонии на островах Зелёного Мыса.
Предыстория сражения
22 марта 1781 года из Бреста в Вест-Индию вышла крупная эскадра вице-адмирала де Грасса, в состав которой входил отряд из пяти линейных кораблей и нескольких транспортов под командой коммодора Сюффрена. 29 марта этот отряд отделился от эскадры де Грасса, направившись к мысу Доброй Надежды — на тот момент голландской колонии. К этому моменту Голландия также воевала с Британией, и французы узнали, что из Англии отправлена экспедиция для захвата этого важного перевалочного пункта на пути в Индию. Именно его защита и стала первоочередной задачей эскадры Сюффрена.
На захват голландской колонии была послана эскадра коммодора Джонстона, вышедшая в море раньше французов и по пути вставшая на якорь 11 апреля в Порто-Прая, португальской колонии на островах Зелёного мыса: хоть португальцы и не участвовали в войне, но на протяжении многих лет были союзниками англичан. Эскадра англичан состояла из двух 74-пушечных и трех 50-пушечных линейных кораблей, нескольких фрегатов и малых судов, а также тридцати пяти транспортов, большей частью вооружённых. Английский коммодор проявил беспечность, встав на якорь в диспозиции, не отвечавшей боевым требованиям, — не столько потому, что рассчитывал на нейтралитет порта, сколько потому, что не ожидал подхода каких-либо значительных французских морских сил.
Бухта Порто-Прая открыта к югу и тянется с востока на запад приблизительно на полторы мили; форма её такова, что английские корабли были вынуждены встать в северо-восточной части, близ берега, выстроившись неправильной линией в направлении вест-норд-вест.
Сюффрен тоже решил зайти в Порто-Праю, чтобы пополнить запасы воды на кораблях, не зная и не догадываясь, что там находится британская эскадра. 16 апреля, через пять дней после прибытия Джонстона, он подошёл к острову рано утром и отправил к месту якорной стоянки для рекогносцировки корабль «Artesien» с медной обшивкой в подводной части. Так как французы шли с востока, берег в течение некоторого времени скрывал от них англичан; но примерно в 8.45 утра «Artesien» подал сигнал, что в бухте стоит неприятельская эскадра.
И Сюффрен, и Джонстон были удивлены, увидев друг друга, — последний особенно. Английская эскадра не была готова к бою и стояла на якоре. Таким образом решение о вступлении в бой предоставлялось командиру французской эскадры. Перед Сюффреном не стоял вопрос, надо ли атаковать британцев. Он знал, что вражеская эскадра направляется к мысу Доброй Надежды. Ему надо было только решить, следует ли поспешить к Мысу, пока есть шанс прийти туда первым, или атаковать англичан здесь в надежде нанести их кораблям повреждения, достаточные, чтобы помешать их дальнейшему продвижению.
Сюффрен решился на атаку. Однако французская эскадра также не была готова к бою. Ходовые качества её кораблей были различными, из-за чего два корабля далеко отстали от основных сил, так и не приняв участия в бою. Тем не менее, чтобы не потерять преимущества внезапности, Сюффрен, не посчитавшись с нейтралитетом Португалии, приказал приготовиться к бою на якоре.
Ход боя
Во время боя с берега дул северо-западный ветер, при котором Сюффрен на своем флагманском 74-пушечном корабле «Heros» в качестве головного обошёл близко к берегу юго-восточный мыс бухты и направился прямо на английский флагманский корабль (по случайному совпадению тоже называвшийся «Hero»). За ним как мателот следовал 74-пушечный «Annibal», передовой 64-пушечный «Artesien» шёл чуть в стороне и южнее, но два арьергардных корабля безнадежно отстали.
Коммодор Джонстон начал готовиться к сражению, как только увидел неприятеля, но не успел выправить свой строй. Сюффрен, пройдя вдоль английского строя, круто повернул на ветер, стал на якорь в кабельтове от английского флагманского корабля, на его правом траверзе, и, имея таким образом неприятельские корабли с обоих бортов, открыл огонь.
Командир «Annibal»’а, несмотря на сигнал, не верил в намерения Сюффрена игнорировать нейтралитет порта и не подготовился к бою: его палубы были загромождены анкерками (бочонками для воды), так как он собирался пополнять запас воды, и орудия не раскреплены. Тем не менее он без колебаний смело последовал за флагманским кораблем под огнём противника, на который некоторое время не мог отвечать. «Annibal» прошёл вперед наветреннее начальника, став на якорь так близко перед ним, что последний должен был потравить канат и подать назад. Оба корабля расположились так, чтобы использовать батареи обоих бортов. Но «Annibal» получил серьёзные повреждения, а капитан, хотя свою ошибку он в итоге смог исправить, был убит.
«Artesien», пройдя дальше к северо-западу, в дыму принял ост-индское торговое судно за военный корабль и атаковал его. При прохождении вдоль его борта «Artesien» лишился командира, убитого наповал как раз тогда, когда тот изготовился отдать якорь. Так как вследствие этого момент был упущен, «Artesien» начал дрейфовать под ветер к югу, увлекая за собой ост-индский корабль. Отставшие два корабля, пришедшие слишком поздно, не могли придержаться достаточно к ветру, и их отнесло южнее, за пределы боя, в котором они так и не приняли участия.
Сюффрен оказался в самой гуще боя всего с двумя кораблями. Его маневр был превосходен. Внезапностью нападения он поставил англичан в ситуацию, когда их два 50-пушечных корабля тоже не смогли вступить в бой, о чём он во время сражения и не подозревал. Это неведение, преувеличенные представления о силе британской эскадры, а также то обстоятельство, что остальные корабли уже не могли поддержать его, побудили Сюффрена обрубить якорный канат, поднять паруса и выйти из боя. «Annibal» последовал его примеру. Повреждения, полученные последним, были очень велики: фок и грот-мачты были сбиты и рухнули за борт — к счастью для французов, уже после того, как корабль оторвался от противника.
Коммодор Джонстон тоже снялся с якоря и отправился в погоню за Сюффреном; но он счел свои силы недостаточными для атаки на французов в открытом море, при решительном характере их коммодора. К тому же и его корабли получили повреждения. Тем не менее он сумел отбить ост-индский корабль, который «Artesien» пытался увести.
Последствия сражения
После боя Джонстон предпочел вернуться в Порто-Праю и остался там на 15 дней, устраняя повреждения, полученные в бою.
Сюффрен же поспешил продолжить свой путь и встал на якорь у мыса Доброй Надежды в бухте Симона 21 июня. Полученный выигрыш во времени до подхода британской эскадры он употребил, чтобы усилить оборонительные сооружения голландской колонии.
Джонстон подошёл две недели спустя, но, узнав от капитана передового корабля, что на берег высадились французские войска, отказался от каких-либо враждебных действий против этой колонии и ограничился только успешным нападением на пять голландских ост-индских судов, стоявших в бухте Салданья. После этого Джонстон вернулся в Англию, предварительно послав линейные корабли в Ост-Индию для соединения с эскадрой сэра Эдварда Хьюза.
Обеспечив безопасность Мыса относительно удачным сражением у Порто-Праи, Сюффрен отплыл к острову Маврикий, прибыв туда 25 октября 1781 года.
Напишите отзыв о статье "Сражение у Порто-Прая"
Литература
Мэхэн, A.T. Роль морских сил в морской истории. — М.: Центрполиграф, 2008. — 606 с. — ISBN 978-5-9524-3590-2.
Ссылки
- [militera.lib.ru/science/mahan1/index.html Мэхэн Алфред Тайер. Влияние морской силы на историю 1660—1783]
Отрывок, характеризующий Сражение у Порто-Прая
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
