Сражение у мыса Дандженесс

Сражение у мыса Дандженесс
Основной конфликт: Первая англо-голландская война
Дата	30 ноября (10 декабря) 1652 года
Место	Ла-Манш, у мыса Дандженесс
Итог	Решительная победа голландцев
Противники
Республика Соединённых провинций Республика Соединённых провинций Английская республика
Командующие
Мартен Тромп Роберт Блейк
Силы сторон
73 корабля и несколько брандеров (только часть участвовала в битве) 37 кораблей
Потери
1 корабль потерян из-за случайного взрыва 2 корабля захвачены 3 потоплено

Сражение у мыса Дандженесс (англ. Battle of Dungeness) — морское сражение, произошедшее во время Первой англо-голландской войны возле мыса Дандженесс в графстве Кент.

Предыстория

В сентябре 1652 года правительство Английской республики, Государственный совет, ошибочно полагая, что Соединённые провинции после поражения в сражении при Кентиш-Нок будут воздерживаться от вывода флота в море в столь позднее время года, послали корабли в Средиземное море и на Балтику. В то же время самые мощные английские суда оставались в ремонте, а неповреждённые недосчитывались экипажа, так как моряки или дезертировали, или бунтовали из-за задолженности по жалованию. Это привело к тому, что английский флот был слабым и малочисленным в домашних водах. Тем временем голландцы делали всё возможное, чтобы усилить свой флот. Торговые интересы Нидерландов требовали от военного флота сделать последнее усилие для сопровождения торговых судов на юг.

Ход сражения

21 ноября (1 декабря) 1652 год лейтенант-адмирал Мартен Тромп, снова ставший (неофициально) главнокомандующим после того, как его преемник вице-адмирал Витте де Витт пережил нервный срыв из-за поражения в сражении при Кентиш-Нок, отплыл из порта Хеллевутслёйс с 88 тяжёлыми кораблями и 5 брандерами, сопровождая огромный конвой из 270 торговых судов, направлявшихся во Францию, Средиземноморье и Индию. Вначале неудобный юго-западный шторм заставил его вернуться, но 23 ноября он опять отплыл на юг. С конвоем в сопровождении шестнадцати боевых кораблей, благополучно пройдя через Па-де-Кале, Тромп повернул на запад в поисках англичан, и 29 ноября 1652 года он между мысами Северный Форленд и Южный Форленд обнаружил стоявший на якоре английский флот из 42 линейных кораблей и 10 меньших судов под командованием Роберта Блейка. После военного совета, на котором было решено избегать битвы, англичане немедленно покинули место своей стоянки, отплыв к югу. Позже Блейк объяснил это непониманием, насколько велик был голландский флот, или боязнью попасть в ловушку, как это было с испанцами несколько лет назад в сражении у Даунса. Ветер сменился на сильный северо-восточный, так что англичане в любом случае не могли вернуться в Даунс, довольствуясь Дувром. Английский флот быстро обогнул Южный Форленд, пока голландцы не могли догнать их, и оба флота вечером стали на якорь в пяти милях друг от друга. За ночь шторм рассеял несколько голландских судов. На следующий день в полдень оба флота начали движение на юго-запад, англичане, держась берега, и голландцы, на некотором расстоянии. Оба флота были разделены отмелью Варн и поэтому не могли вступить в бой. В конце концов, береговая линия на далеко выдающемся в море мысе Дандженесс заставила англичан повернуть южнее. Между отмелью Варн и мысом Дандженесс был узкий проход. Блейк надеялся убежать через него, но когда он прибыл туда, его уже поджидало около семнадцати голландских кораблей. Тем не менее, он продолжил манёвр. Около 15:00 передовые корабли обоих флотов, как выражались тогда, «заговорили языком пороха и пуль».

«Триумф» Блейка был первым большим кораблём, плывшим через проход. В это время подошёл «Бредероде» Тромпа, и голландский командующий немедленно поднял красный флаг как сигнал к атаке. Блейк, заметив это, повернул, чтобы пересечь курс «Бредероде» и дал по нему залп. Тромп в ответ тоже развернулся и дал залп. Затем следующий английский корабль, «Гарленд», двинулся между «Триумф» и «Бредероде» в попытке также пересечь курс последнего. Это не удалось, однако «Гарленд» протаранил носовую часть «Бредероде» с правого борта с такой силой, что оба корабля остались сцепленными. Сноут и бушприт на «Бредероде» были сломаны. Большая по количеству команда «Бредероде» быстро захватила «Гарленд». Тромп воодушевил своих людей, пообещав награду в пятьсот гульденов тому, кто первый снимет английский флаг. Один из моряков взобрался на грот-мачту «Гарленда» и заменил крест святого Георгия на флаг принца. В отчаянии капитан Ричард Баттен взорвал свою собственную верхнюю палубу, чтобы отогнать голландцев. Между тем, третий прибывший английский корабль, «Энтони Бонавентура», сцепился с кормой «Бредероде». Поливая палубу голландского корабля картечью, он вскоре вынудил экипаж скрыться под палубой. Заметив трудное положение своего командира, вице-адмирал Йохан Эвертсен, в свою очередь, протаранил корму «Энтони Бонавентура» своей «Голландией», таким образом уже четыре корабля были сцеплены. В жестокой борьбе, потеряв шестьдесят человек, его моряки уничтожили весь экипаж «Энтони Бонавентура», включая капитана Вальтера Хокстона. Когда секретарь Тромпа, стоявший рядом с ним, был убит выстрелом из мушкета, он призвал объединённые экипажи «Бредероде» и «Голландии» к штурму «Гарленда», воскликнув: "Дети мои, так не может дальше продолжаться. Либо мы их, либо они нас". «Гарленд» был взят, шестьдесят из ста пятидесяти членов экипажа было убито, включая капитана Баттена. На тот момент «Гарленд» был в плохом состоянии, большая часть его руля была отстрелена.

Блейк попытался помочь «Гарленду» и «Энтони Бонавентура», но попал под непрерывную атаку голландских флагманов «Принцесса Луиза» Йохана де Лифде и «Монникендам» Питера Флорисзона. «Триумф» едва избежал абордажа с обоих бортов со стороны «Принцессы Луизы» и «Гульден Бер» капитана Яна де Хаса. Блейк получил небольшую поддержку от остального английского флота. Когда «Хэппи Энтранс» вошёл в проход, он был тут же атакован и лишь с трудом смог выйти из-под огня. Остальные английские корабли начали понимать тактическую ситуацию: проход работал как бутылочное горло, и прохождение англичан через него позволяло голландцам побеждать их корабли один за другим. С другой стороны, большинство голландских кораблей ещё не вступило в бой. Раздосадованный, коммодор Михаил де Рюйтер на «Витте Лам» вошёл в проход с другой стороны, чтобы атаковать основную массу английских кораблей, но никто за ним не последовал и он вынужден был отойти. Он жаловался в своём журнале: "Если бы нас поддержали, хотя бы десять или двенадцать кораблей, мы бы разгромили весь флот". Несмотря на тактические трудности, для англичан было недопустимо оставить Блейка на произвол судьбы. Два самых мощных после «Триумфа» английских судна, «Вангард» и «Виктория», применили свою огневую мощь чтобы сломить противодействие голландцев и позволить Блейку отступить и соединиться с основными силами англичан. «Триумф» потерял фор-стеньгу, а Блейк был ранен.

Около 17:00 наступление темноты окончило битву. Большая часть голландского флота даже не успела подойти. Английский флот к наступлению ночи потерял пять кораблей. В их числе захваченные «Гарленд» и «Энтони Бонавентура», которые затем были зачислены во флот Нидерландов как «Розенкранс» и «Бонавентура». Два меньших судна были сожжены, одно из них, предположительно, лёгкий фрегат «Акорн», и одно потоплено. Вечером голландцы потеряли «Схидам» (также известный как «Гельдерланд», поскольку поддерживался штатами Гельдерланда) из-за пожара и последующего взрыва. Капитан Дирк Юнбол умер от ран на следующий день. Блейк отступил той ночью под покровом темноты на якорную стоянку в Даунс. Голландцы не преследовали его, а использовали время для ремонта кораблей, особенно «Бредероде». Следующим утром голландцы перехватили группу трёх торговых судов, шедших с запада. Охранявший их корабль, «Мерлин», смог уйти, но сами суда были захвачены и их груз инжира и лимонов был распределён между экипажами голландцев. Однако Тромп не был удовлетворён результатом, поскольку голландцы упустили возможность уничтожить англичан. 1 декабря он пустился в погоню за Блейком, который к тому времени уже снова обогнул Южный Форленд. Ветер сменился на восточный, который позволял Блейку быстро достичь Темзы, но задерживал голландцев. Была обнаружена группа английских кораблей, посланная как подкрепление Блейку, но разминувшаяся с ним в темноте. Два новых фрегата, «Руби» и «Сапфир», смогли уйти, но «Геркулес», вооружённое торговое судно, было выброшено на берег капитаном Захари Брауном. Большинство команды убежало вглубь острова, но «Геркулес» и Браун были захвачены командой «Haes in 't Veld» Бастиана Центсена, который сумел снять судно с мели.

Вернувшись в Па-де-Кале, Тромп позволил его торговому конвою разделиться и каждая группа поплыла дальше к своей цели вместе с боевыми кораблями охраны. Тромп решил атаковать Блейка в Медуэе, но несмотря на обещанную награду в пятьдесят фламандских фунтов, во всём голландском флоте не нашлось ни одного капитана, кто бы решился пойти в эти опасные воды. Только в 1667 году де Рюйтер смог организовать такую атаку во время рейда на Медуэй.

Последствия

Сражение привело к нескольким реформам в английском флоте. Часть сил Блейка состояла из торговых судов с принудительно завербованным экипажем, которым оставили их гражданских капитанов или владельцев. Многие из них отказались участвовать в сражении. Некоторые военные капитаны настояли на своём традиционном праве входить и выходить из сражения на собственное усмотрение, и покидать строй для удержания призов. Блейк угрожал уйти в отставку, если хоть что-то не будет сделано. Лорды — члены Комитета Адмиралтейства отреагировали следующим образом:

• требование всем судам с завербованным экипажем быть под командованием военного капитана;
• разделение флота на эскадры с командующими второго ранга для лучшего управления боем;
• издание Sailing and Fighting Instructions, которые значительно расширили полномочия адмиралов.

Победа дала голландцам временный контроль над Ла-Маншем, и, следовательно, над морской торговлей. Легенда гласит, что Тромп прикрепил метлу к своей мачте в знак того, что он вымел своих врагов из моря, но историки подвергают её сомнению, поскольку бахвальство было совсем не характерно для Тромпа. К тому же, метла прикреплённая к мачте в те времена могла означать, что корабль выставлен на продажу. Кроме того, голландские источники того времени не упоминают об этом.

Сражение не только показало недальновидное разделение сил англичан в то время, когда голландцы обладали большим флотом в домашних водах, но и вскрыло "низкое падение боевого духа не только на торговых судах, но и на многих военных кораблях". Похоже, капитаны нанятых торговых кораблей не хотели подвергать риску свои суда в битве, в то время как военным кораблям не хватало людей, чтобы плыть и сражаться.

Отрывок, характеризующий Сражение у мыса Дандженесс

Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.