Среднеазиатские иранцы

Среднеазиатские иранцы (персы)

Самоназвание	Эрони (eroni), Форс (fors)
Численность и ареал
Всего: от 50 до 60 тысяч человек Узбекистан Узбекистан: более 40 000 (оценка) Таджикистан Таджикистан: около 4 000 (оценка)
Язык	в основном узбекский, также таджикский и персидский
Религия	в основном шиизм иснашааритского направления, в меньшей степени бахаизм и суннизм ханафитского направления
Расовый тип	Индоевропейская
Входит в	Иранские народы
Родственные народы	персы, таджики, узбеки, азербайджанцы
Происхождение	персы, иранские азербайджанцы и другие народы Ирана

Среднеазиа́тские ира́нцы, иногда используется название среднеазиатские персы (самоназвание: эрони, форс) — этноконфессиональная группа иранского происхождения, проживающая в основном в Узбекистане и Таджикистане, а также частично в других странах. Входит в иранскую группу народов, с примесью представителей тюркских народов, прежде всего и в основном узбеков и азербайджанцев. Традиционной и основной религией среднеазиатских иранцев является ислам шиитского мазхаба иснашааритского направления, в меньшей степени бахаизм и суннитский мазхаб ханафитского направления. По разным оценкам, количество среднеазиатских иранцев составляет от 50 до 60 тысяч человек. Этногенез среднеазиатских иранцев — яркий пример сосуществования и смешения иранских народов с тюркскими народами.

История

Связи древних персов, а также других народов Западного Ирана с этнически близким ираноязычным населением Средней Азии активно развивались по крайней мере начиная с эпохи Ахеменидов. В эпоху, последовавшую за арабским завоеванием Средней Азии, персоязычное население бывшего Сасанидского Ирана, обращённое в ислам и ставшее основным проводником этой религии, массово расселялось на территории Тохаристана и Мавераннахра и ассимилировало местное бактрийское и согдийское население. Данная экспансия положила начало таджикской этнической общности.

В средневековом мусульманском мире связи внутри персоязычного пространства не прекращались. Известны как переселения с востока на запад (например, переселение родителей Джалаладдина Руми из Балха в Конью), так и с запада на восток (Например, Омара Хайяма в Самарканд). В городах Мавераннахра массово расселялись торговцы и мастера из Западного Ирана и Иранского Хорасана.

Однако настоящее формирование иранской диаспоры, не смешивающейся с местным таджикским и узбекским населением, может быть отнесено только к эпохе возникновения чётких этноконфессиональных барьеров между населением Ирана и Мавераннахра, связанного, в частности, с воцарением в XVI в. в Иране династии Сефевидов и обращении большинства его жителей в шиизм. Войны между шиитским Ираном и суннитским Бухарским Эмиратом были основным источником проникновения в Средней Азии шиитского населения. В 1740 г. Надир-шах временно оккупировал Бухарский эмират и Хивинское ханство, вместе с ним на восток массово переселялись шииты (кызылбаши), в основном персоязычные. Однако основным источником пополнения диаспоры среднеазиатских шиитов были многочисленные пленники, угоняемые из Хорасана, в том числе из города Мерва, до XVIII в. сохранявший персоязычное население. Пленники расселялись прежде всего в Бухаре и Самарканде, а также в Пенджикенте. В дальнейшем многие переселялись в Джизак, Ходжент, Шахрисабз и Термез.

В 1874 г. в Русской Средней Азии было отменено рабство, и многие иранцы вернулись на родину. Однако значительное их число осталось в Средней Азии, компактно заселяя отдельные «иранские» махалли. К этим иранцам-шиитам присоединялись также иранские купцы и ремесленники, до 1917 г. довольно легко пересекавшие границу. Таких переселенцев бухарцы обычно называли не эрони, машхади (мешхедцы) или форсиён (персы).

На протяжении веков взаимодействуя с местным населением, среднеазиатские иранцы значительно сближались с местным населением, смешению с которыми, однако, препятствовали конфессиональные барьеры. В целом сосуществование иранцев с местным суннитским населением было мирным, хотя иногда и происходили эксцессы на религиозной почве, в частности, суннитско-шиитская резня 1910 г.

Численность и расселение

Общая численность среднеазиатских иранцев по разным оценкам от 50 до 60 тысяч человек. Основная их часть, а это более 40 000, проживает в Узбекистане. Более половины узбекистанских иранцев проживает в городе Самарканд и его окрестностях, в пригородных районах Даргам (известный как Эрон ариги — Иранский арык), в иранских махаллях Панджаб, Ходжа-Сахат, Лолазор, Хаймар, Багишамал, Найман, Ходжаназар, Бекмахалля, Дамарык, в городах Хишрау и Дахбед. Также они распространены в Бухаре и его окрестностях, частично в Кашкадарьинской и Сурхандарьинской областях.

В Таджикистане численность среднеазиатских иранцев по разным оценкам составляет около 4 000 человек. Распространены в основном в западной части страны, в Пенджикентском районе Согдийской области, в районах республиканского подчинения.

Незначительная часть среднеазиатских иранцев проживает в Туркменистане, в основном в Лебапском велаяте. Около 1 200 среднеазиатских иранцев являются эмигрантами и проживают в Иране, России, США, Турции и странах Европейского союза.

Традиционные занятия

Среднеазиатские иранцы издавна занимались земледелием и садоводством, большое распространение получили различные ремёсла (ювелирное дело, ковроткачество и др.) и торговля. В XIX в. некоторые иранские купцы из Средней Азии совершали торговые операции по всей Российской империи. Кроме того, многие иранцы занимались шелководством и шелкоткачеством.

Язык и национальное сознание

До Октябрьской Революции Основным этническим барьером между иранцами и местными таджиками и узбеками было исповедание первыми иснаашаристкого шиизма, противопоставленного типичному для Средней Азии суннитскому исламу. В 1920-х годах советское правительство поощряло национальное развитие среднеазиатских иранцев. В Самарканде был учреждён иранский район, был открыт иранский театр и национальные школы с персидским языком обучения, организовывались иранские колхозы. Данная программа была в целом свёрнута в начале 1930-х годов, когда среднеазиатские иранцы были признаны «узбеками».

Усвоение иранцами Средней Азии доминирующих в Бухарском эмирате и среднеазиатских владениях Российской империи тюркских наречий (узбекского языка), изначально в качестве второго языка, происходило на протяжении всей истории диаспоры. Долгое время сохранению фарси способствовали контакты с Хорасаном, приток новых мигрантов из Ирана, а также бытование в Самарканде близкородственных таджикских диалектов. С ослаблением связей с Ираном в XX в. бо́льшая часть среднеазиатских иранцев утратила персидский язык и окончательно перешла на узбекский. В 1970 г. из 15 тыс. иранцев Узбекистана 12 тыс. назвало именно этот язык родным.

В советские годы, в эпоху политики поощрения атеизма, подвергалась размыванию также конфессиональная идентичность иранцев, что способствовало заключению межэтнических браков с окружающими узбеками и таджиками, а также восприятию многими иранцами узбекской идентичности.

Известные представители

• Ибрагим Султан — писатель, литературовед и переводчик;
• Востоковеды и иранисты: К. Шитфар, А. Табатабаи, Д. Эфтехор, Халад Бори, М. Тагеев, Л. Халилов,
• Сайд Али Ахунзаде — иранский режиссёр;
• Рашид Файзи — узбекистанский актёр;
• Парвиз Алиев — узбекистанский дипломат;
• Шовкат-ханум Алиева — диктор высшей категории Ирана;
• Мухамматмирзо Парастепанох — арабист, выпускник Тегеранского университета.

См. также

• Среднеазиатские арабы

Литература

• Этнический атлас Узбекистана. — Ташкент: «ИООФС — Узбекистан», 2002. — С. 101—105. — 452 с. — ISBN 5-862800-10-7.

Отрывок, характеризующий Среднеазиатские иранцы

В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.