Среднесловацкий культурный интердиалект

Среднеслова́цкий культу́рный интердиале́кт (также среднесловацкий интердиалект, среднесловацкий культурный диалект, среднесловацкий культурный язык; словацк. kultúrna stredoslovenčina, kultúrna stredná slovenčina, stredoslovenská kultúrna slovenčina) — одна из областных разновидностей словацкой наддиалектной формы. Сложилась в XVI—XVIII веках на территории Средней Словакии. Среднесловацкий интердиалект был распространён в одно время с двумя другими региональными наддиалектными формациями — западнословацким и восточнословацким интердиалектами. Основой его формирования стала местная среднесловацкая народно-разговорная речь, взимодействующая с чешским литературным языком. Для среднесловацкого культурного интердиалекта были характерны отсутствие кодифицированных норм и широкая вариативность.

Среднесловацкий культурный интердиалект в середине XIX века стал исходной базой штуровской кодификации словацкого литературного языка.

Для обозначения подобных переходных языковых форм в исследованиях по истории словацкого литературного языка используется термин «культурный язык» (словацк. kultúrna slovenčina), в советской и российской лингвистике получил распространение термин «интердиалект» или «культурный интердиалект».

История

Начало формирования среднесловацкого культурного интердиалекта относится к XVI веку. Среднесловацкая наддиалектная форма в этот период складывалась стихийно в результате развития междиалектных контактов в среде носителей говоров среднесловацкого диалекта из разных областей Средней Словакии. Смешение разнодиалектных черт в речи жителей того или иного среднесловацкого региона создавало предпосылки для образования интердиалектных обиходно-разговорных языковых форм. Такие смешанные разговорные формы в устном общении городских и в меньшей степени сельских жителей Средней Словакии (прежде всего, представителей интеллигенции) взаимодействовали с чешским литературным языком. В результате взаимопроникновения чешских и словацких языковых черт образовывалась своеобразная языковая формация наддиалектного характера, представлявшая собой промежуточную ступень между местными среднесловацкими говорами и чешским литературным языком — среднесловацкий культурный интердиалект.

Область использования и структура среднесловацкого культурного интердиалекта заметно отличала его от местных говоров. Среднесловацкий интердиалект активно проникал в сферу административно-деловой письменности, в художественную литературу, в устное народное творчество и другие области общественно-культурной жизни Средней Словакии (черты среднесловацкого интердиалекта отражены в памятниках письменности: в литературных произведениях — в поэзии и прозе, в различного рода документах и т. д.). Компонентами среднесловацкого интердиалекта были обиходно-разговорная среднесловацкая речь междиалектного характера, элементы чешского литературного языка, среднесловацкая устная народная словесность и даже некоторые черты говоров западнословацкого диалекта. Особый колорит среднесловацкому интердиалекту придавали речевые средства устной народной словесности, язык словацких народных песен, сказок и т. д. В сравнении с западнословацким интердиалектом влияние чешского литературного языка в среднесловацком было менее заметным, в нём ярче проявлялись черты народно-разговорной речи.

По мнению Э. Паулини, одной из особенностей формирования среднесловацкого интердиалекта было относительно сильное воздействие словацких языковых элементов на письменность Средней Словакии. Данная особенность явилась следствием меньшей интенсивности языковых контактов среднесловацкого диалекта (сравнительно с западнословацким диалектом) с чешским языковым ареалом, а также следствием меньшей распространённости чешского литературного языка в Средней Словакии по сравнению с его распространённостью в Западной Словакии. Кроме того, языковые явления, характерные для среднесловацкого диалекта, уже на раннем этапе становления словацкого языка (по крайней мере, не позднее XIV—XV веков) стали выходить за границы среднесловацкого диалектного ареала и распространяться на всей словацкой языковой территории, что создавало предпосылки для образования общесловацкой наддиалектной формы на базе диалекта Средней Словакии. Такая языковая ситуация способствовала относительно лёгкому проникновению среднесловацких диалектных элементов в словацкую письменность.

В распространении среднесловацких диалектных черт за пределы Средней Словакии и влиянии их на языковые системы западнословацкого и восточнословацкого диалектов Э. Паулини видел истоки образования среднесловацкого культурного интердиалекта. Охватывая бóльшую часть словацкого языкового ареала, среднесловацкие языковые явления постепенно становились общесловацкими (среднесловакизмы достаточно часто встречаются в письменных памятниках, созданных на территории Западной и Восточной Словакии с XV века). Так, например, в числе явлений, распространявшихся в западнословацком ареале или его части, отмечаются формы типа rakyta «ракита», raždie «хворост, валежник», rázporok «разрез на одежде» c raT- на месте праславянского сочетания *orT- не под акутовым ударением (исконно западнословацкие формы с начальным сочетанием roT- — rokyta, rozparek и т. д.); формы существительных женского рода единственного числа в творительном падеже типа ženou «женщиной» (в западнословацком — ženú); формы прилагательных среднего рода единственного числа в именительном падеже типа dobruo / dobró «хорошее» (в западнословацком — dobré); окончания -ja, -ovja (rodičia «родители», synovia «сыновья») в именительном падеже множественного числа одушевлённых существительных мужского рода вместо западнословацких окончаний -é, -ové (rodzičé / rodičé, synové) и т. д. Помимо прочего, среднесловацкие диалектные черты распространялись и в результате массовых переселений носителей говоров среднесловацкого диалекта в Западную Словакию. Среднесловацкий диалект не только оказывал влияние на те или иные, соседние с ним, словацкие говоры, но и способствовал формированию общесловацких языковых черт. Так, в частности, воздействие тенденции среднесловацкого языкового развития привело к исчезновению к XIV веку оппозиции по твёрдости / мягкости r — ŕ на всей словацкой языковой территории, в результате чего на месте ŕ в словацком языке не развилась специфическая согласная ř, известная на большей части западнославянского ареала (и сохранившаяся до настоящего времени в чешском языке). Одновременно с этим отмечалось и обратное влияние. Так, с самого раннего времени образования словацких наддиалектных формаций началось заимствование элементов западнословацкого культурного интердиалекта в среднесловацкий.

Из западнословацкого культурного интердиалекта в среднесловацкий ареал в XIV веке проникали черты как сохранявшиеся в словосочетаниях или отдельных словах как чешские черты (peníze, prítel, tým obyczegem), так и ставшие употребительными и уже имевшие наддиалектный характер (формы без слогового l — dluh, dlužen; формы существительных женского рода единственного числа творительного падежа с окончанием -u: s sestrú svú). В то же время среднесловацкий интердиалект продолжал сохранять ярко выраженный среднесловацкий характер.

Языковые особенности среднесловацкого культурного интердиалекта стали основой кодификации словацкого литературного языка, выполненной одним из ведущих представителей словацкого национального возрождения Л. Штуром. Литературный стандарт, получивший название «штуровщина», появился в середине XIX века благодаря усилиям словацкой интеллигенции протестантского вероисповедания. Сразу после введения его в употребление «штуровский язык» не получил признания у всего словацкого общества. Единым литературным языком для всех словаков он стал только в результате так называемой языковой реформы Годжи-Гатталы — после изменений и дополнений, выполненных деятелями словацкого национально-освоболительного движения М. Годжей и М. Гатталой и утверждённых группой ведущих представителей словацкого общества протестантского и католического вероисповедания. Система норм сформированного во второй половине XIX века словацкого литературного языка, имеющего среднесловацкую основу, в общих чертах сохраняется до настоящего времени.

Изучение

Среднесловацкий культурный интердиалект является предметом исследований целого ряда специалистов по истории словацкого литературного языка (Э. Паулини, Э. Йона, Ш. Тобик, В. Бланар, Р. Оти, Н. А. Кондрашов и другие). Наиболее известны в этой области работы словацкого лингвиста Э. Паулини (Spoločenské funkcie strednej slovenčiny pred Štúrom, 1956; Čeština a jej význam pri rozvoji slovenského spisovného jazyka a našej národnej kulturý, 1956; Dejiny spisovnej slovenčiny, 1966; K prameňom štúrovskej kodifikácie, 1968; Pramene Štúrovej kodifikácie, 1975 и т. д.). Они посвящены изучению языковых и историко-культурных предпосылок для возникновения среднесловацкого интердиалекта, выявлению особенностей употребления данного идиома в словацком обществе. По мнению Э. Паулини «в словацком обществе ещё до Штура существовала некая форма среднесловацкого культурного языка, используемая достаточно широким слоем образованных, resp. грамотных людей». Первым, кто высказал предположение о том, что среднесловацкий культурный язык является основой штуровской кодификации, был чешский лингвист К. Горалек. Эта идея была поддержана многими славистами и получила дальнейшее развитие в их исследованиях по истории словацкого литературного языка. В целом среднесловацкий культурный интердиалект (история формирования, лингвистическая характеристика и т. д.) остаётся менее изученным, чем западнословацкий интердиалект.

См. также

Койне

Литература

1. Krajčovič R., Žigo P. Dejiny spisovnej slovenčiny. — Bratislava: Vydavateľstvo Univerzity Komenského, 1988. — 252 S. — ISBN 80-223-2158-3.
2. Pauliny E. Dejiny spisovnej slovenčiny od začiatkov po súčasnosť. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1983. — 256 S.
3. Short D. Slovak // The Slavonic Languages / Comrie B., Corbett G. — London, New York: Routledge, 1993. — P. 533—592. — ISBN 0-415-04755-2.
4. Смирнов Л. Н. Формирование словацкого литературного языка в эпоху национального возрождения (1780—1848) // Национальное возрождение и формирование славянских литературных языков. — М.: «Наука», 1978. — С. 86—157.
5. Смирнов Л. Н. Словацкий литературный язык эпохи национального возрождения. — М.: Институт славяноведения РАН, 2001. — 204 с. — ISBN 5-7576-0122-1.
6. Смирнов Л. Н. Западнославянские языки. Словацкий язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 274—309. — ISBN 5-87444-216-2.

Отрывок, характеризующий Среднесловацкий культурный интердиалект

– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.