Средства массовой информации Украины

Основные этапы развития системы СМИ Украины и их особенности

Как указывает С. Голубев, практически все исследователи, изучающие становление СМИ Украины как бизнес-структур или рассматривающие их с точки зрения политической свободы и автономности, как правило, выделяют одни и те же этапы в развитии масс-медиа Украины, совпадающие с этапами политических преобразований в государстве и связанные с периодами правления различных украинских президентов.

Советский период

В советское время практически все СМИ находились под полным контролем государства и партийных структур, которые отводили СМИ роль трансляторов и контролировали все аспекты деятельности СМИ от создания до общей идеологической направленности. Фактическими учредителями печатных изданий выступали различные органы КПСС и ВЛКСМ, через которые шло их финансирование, а радио и телевидение были полностью в государственной собственности и финансировались из бюджета.

Средства массовой информации на территории УССР подвергались унификации. Количество украинских телевизионных каналов и изданий искусственно ограничивалось. Как отмечает Я. Н. Засурский, на Украине было разрешено смотреть только два телеканала, а слушать — три радиостанции. Количество печатных СМИ на республиканском уровне в области составляло до двух газет (общей и молодёжной), в районе — до одной. Подписные тиражи населения свидетельствуют о том, что подписчики в УССР отдавали предпочтение союзным общеполитическим, а не республиканским газетам. Центральная власть поощряла потребление всесоюзных газет с помощью экономических и административных рычагов. Директивно устанавливаемые цены на бумагу, печать, распространение были низкими, сами газеты были дешёвыми, а разница между затратами и доходами от продажи продукции компенсировалась с помощью бюджетных дотаций. Подписка на журналы и некоторые газеты осуществлялась в пределах установленных лимитных ограничений. Основным административным рычагом являлась государственная цензура. На Украину в массовом порядке завозилась общесоюзная печатная продукция (из РСФСР).

Традиционно на Украине республиканское радио вещало на титульном языке, в то время как на телевидении первоначально были равноценно представлены украинский и русский языки. В конце 1980-х гг. в сфере украинских СМИ тенденции русификации усилились, что привело к конфронтации. Тем не менее практика использования двух языков на одном телеканале сохранилась и после провозглашения самостоятельности Украины, отражая специфику целевой аудитории. Теле- и радиоэфир был закрыт для иностранного вещания, осуществлявшегося на советскую аудиторию на языках народов СССР исключительно с зарубежной территории.

Специфической особенностью советских СМИ, по мнению О. Дегтярёвой, являлась их традиционная воспитательная и мобилизационная миссия — они были призваны не просто отражать действительность, но и менять её в интересах власти.

Ослабление контроля со стороны государства в период «перестройки» привело к изменению общественной роли СМИ и началу формирования на Украине новой, посттоталитарной системы СМИ. Однако преобразования осуществлялись людьми с советским менталитетом, а значит, непоследовательность перемен была заложена изначально. Советское и партийное руководство во главе с Михаилом Горбачёвым стремилось использовать пропагандистско-мобилизационную функцию СМИ для того, чтобы привлечь население на сторону нового политического курса. Для этих целей СМИ были призваны всячески дискредитировать политических противников. Поддерживая одних политических игроков и критикуя других, СМИ постепенно перешли к критике не только отдельных политических сил и структур, но и общей ситуации в стране. Следствием стал «парад суверенитетов» в начале 1990-х годов. Появление источников бесцензурной информации сделало цензуру официальных СМИ бессмысленной.

Летом 1990 года был принят закон СССР «О печати и других средствах массовой информации», провозгласивший свободу слова, отменивший цензуру и разрешивший выступать учредителями СМИ не только партийным структурам, но и другим организациям, государственным и частным предприятиям, а также отдельным гражданам. В этот период произошёл существенный рост количества периодических изданий, достаточно чётко обозначилась принадлежность тех или иных газет и журналов к различным политическим и общественным течениям. Законом воспользовались украинские несоветские организации, которые теперь могли конкурировать с преобразованными правительственными изданиями. В начале 1990-х годов украинский парламент также принял ряд законов, которые закрепляли свободу слова и демократическое развитие СМИ.

1991—1994. Начало становления СМИ независимой Украины (президент Кравчук)

Украинские СМИ, унаследовавшие особенности советских партийных органов, с провозглашением самостоятельности и началом демократических преобразований стали стремительно развиваться. При этом, однако, активное внедрение коммерческих СМИ происходило на фоне фактического отсутствия какой-либо основательной и чёткой законодательной базы, регламентирующей их развитие и устанавливающей контроль за их деятельностью.

Этот этап характеризовался наличием большого числа как государственных и общественных, так и частных средств массовой информации, которые были достаточно независимы в своих действиях. Многие исследователи считают этот период наиболее демократичным в истории украинских СМИ, что проявилось, в частности, во время избирательной кампании 1994 года. Эта и последующие избирательные кампании, засвидетельствовавшие существенную роль СМИ в политических процессах, стали сигналом для различных политических сил о необходимости контроля над масс-медиа. Медиатизация политической сферы привела в итоге к обратному процессу «политизированности СМИ» и перенесению значительной части политики в сферу масс-медиа.

1994—2004. Период наибольшего государственного давления (президент Кучма)

К началу президентства Леонида Кучмы состоялся окончательный переход Украины к системе свободного рынка и рыночных отношений. Это, с одной стороны, заставило СМИ искать альтернативные государственным источники финансирования, а с другой — обусловило появление крупных предпринимателей, которые к середине 1990-х годов смогли различными путями аккумулировать свой основной капитал. В результате произошло сближение СМИ и представителей «крупного капитала», которые через финансирование СМИ обрели довольно существенный ресурс влияния. Началась «олигархизация» СМИ — концентрация медиаресурсов в руках крупных бизнесменов и финансово-промышленных групп, которые имели свой основной бизнес вне сферы СМИ и использовали подконтрольные масс-медиа главным образом не для получения прибыли, а для защиты собственных экономических интересов и оказания влияния на общественно-политическую жизнь. Подобная ситуация сохраняется до настоящего времени.

Многие исследователи отмечают, что этот период характеризуется наибольшим давлением государственных структур на средства массовой информации, которое осуществлялось не напрямую, как в советское время, а опосредованно — через давление на владельцев СМИ и на их бизнес, которые, стремясь сохранить свои капиталы, попадали в зависимость от государства.

Многие исследования деятельности украинских СМИ во время избирательных кампаний этого периода свидетельствуют об использовании масс-медиа как одного из важных ресурсов действующей власти в рамках политической предвыборной борьбы, что выражалось, в частности, в дисбалансе эфирного времени и количества упоминаний в новостных сообщениях в пользу кандидата, поддерживаемого властью.

Давление государства на СМИ стало предметом критики со стороны международных правозащитных организаций. Так, в 1999 году Комитет по защите журналистов Нью-Йорка внёс Леонида Кучму в список «десяти злейших врагов прессы». Основанием для этого послужили убийства украинских журналистов, распространение так называемых «темников» (устанавливавших для СМИ позицию, которой они должны были придерживаться при освещении тех или иных вопросов) и пр. В рейтингах известных международных организаций — таких, как, в частности, «Freedom House» и «Репортёры без границ» — Украина классифицировалась как «несвободная» страна, характеризующаяся множеством нарушений и проблем в сфере свободы слова, прессы и защиты прав человека.

См. также: Кассетный скандал

Ярким примером преследования украинских журналистов стало убийство основателя и журналиста «Украинской правды» Георгия Гонгадзе, произошедшее в 2000 году. Страну тогда захлестнула волна пикетов, митингов в рамках кампании по давлению на власть с требованием установить виновника в смерти журналиста.

Период с 2000 по 2004 годы стал кульминационной точкой становления клановой модели управления украинским обществом. В 2002 году был нарушен относительный баланс сил, усилилась межклановая борьба в связи с попыткой выхода в большую политику представителей «провинциального» донецкого финансово-промышленного клана, рассчитывавших оттеснить прежних лидеров — днепропетровский и киевский кланы. Среди наиболее громких акций межклановой борьбы следует выделить кампании «Україна без Кучми!» и «Повстань Україно!» и выборы в Верховную раду 2002 года.

В 2002 — 2004 годах в ходе «журналистской» и «оранжевой» революций украинские СМИ стали инструментом разоблачения «суперпрезидентской власти» Леонида Кучмы и его сторонников. Следствием действий масс-медиа стал приход к власти «оранжевой оппозиции».

2005—2009. Снижение государственного давления (президент Ющенко)

Определённые изменения в положении СМИ начались с приходом Виктора Ющенко. Украина резко поднялась в рейтингах различных международных организаций, которые ранее определяли её как «несвободную и недемократическую» страну. СМИ стали более независимыми от государства, которое снизило своё давление на них, однако сохранилась существенная финансовая зависимость масс-медиа от частных собственников. При этом основной характеристикой политической жизни Украины в целом стала непрекращающаяся борьба политико-экономических кланов за власть, прежде всего, друг против друга. В результате владельцы СМИ переориентировались на взаимодействие с конкретными политическими силами (в зависимости от своих личных интересов), и освещение политических вопросов различными СМИ стало осуществляться с позиций той или иной конкретной политической силы, независимо от её отношения к государственному аппарату. Индикатором подобных процессов стали различные избирательные кампании, проходившие на Украине в этот период.

С приходом Ющенко усилился приток иностранного капитала на медиарынок Украины, но для общественно-политического и информационного сегмента СМИ эта тенденция не стала долговременной, что объясняется его непривлекательностью и малоприбыльностью для иностранных инвесторов. В то же время судьба западных инвестиций в развлекательном сегменте и, в частности, на рынке глянцевых СМИ, в целом была весьма успешной.

В этот период происходило перераспределение собственности и среди украинских владельцев СМИ. В частности, примечательна начавшаяся в 2005 году смена владельца одного из ведущих украинских телеканалов «Интер», которая сопровождалась рядом громких скандалов. Этот процесс, как сообщалось, проходил не без участия ведущих украинских политиков и российских бизнесменов и в итоге явился лишь частью различных бизнес-договорённостей, связанных с перераспределением активов крупных металлургических и ферросплавных предприятий. В результате ряда сложных и непрозрачных схем канал в конечном итоге оказался подконтролен В. Хорошковскому. Во время президентских выборов 2010 года канал «Интер» поддерживал кандидата Партии регионов Виктора Януковича. 11 марта 2010 года, после победы Януковича, Хорошковский возглавил Службу безопасности Украины.

В 2006 году был создан медиа-холдинг «Главред-медиа», включавший в себя информационное агентство УНИАН, журнал и сайт «Главред», журналы «Профиль», «Телесити», газеты «Новая», «Известия на Украине», сайт «Телекритика», телеканал «Сити». Бизнес-партнёрами по холдингу стали Александр Третьяков и Игорь Коломойский. Официально о создании холдинга стороны объявили в августе 2007 года. В начале 2010 года, после победы Виктора Януковича на президентских выборах, Третьяков продал все свои медиа-активы.

2010—2014. Возвращение диктата власти (президент Янукович)

При президенте Януковиче произошло очередное перераспределение собственности на украинском медиарынке в пользу провластных олигархических сил, сопровождавшееся вытеснением с этого рынка иностранного капитала. Кроме того, уже в первый год наметилась активизация давления государства на СМИ, что вновь привело к ухудшению показателей Украины в международных рейтингах свободы слова и СМИ. По итогам 2010 года ряд украинских общественных организаций называл Януковича «врагом прессы № 1» на Украине. О давлении со стороны власти и «кругов», близких к президенту, заявляли и различные оппозиционные СМИ.

В начале 2010 года состоялась окончательная смена собственника одного из ведущих телеканалов Украины — «1+1». В апреле международная компания «Central European Media Enterprises Ltd» (СМЕ) объявила о продаже 100 % своих украинских активов, среди которых были каналы «Студия 1+1» и «Кино», компании «Harley Trading Limited», бенефициаром которой являлся известный предприниматель Игорь Коломойский. С приобретением полного контроля над одним из ведущих украинских телеканалов («1+1») Коломойскому, по сути, удалось завершить формирование на территории Украины одной из мощных «медиаимперий».

В апреле 2011 года завершился процесс продажи активов Дж. Сандена — владельца крупного медиахолдинга «KP Media», куда входили популярный журнал «Корреспондент», сайты «Корреспондент», «Bigmir.net» и другие медиаресурсы. Покупателями выступили украинские бизнесмен и политик Пётр Порошенко (владелец «5-го канала») и медиасобственник Борис Ложкин (основатель «Украинского медиахолдинга», ныне «UMH Group», — одной из ведущих компаний на медиарынке Украины). В свою очередь, Порошенко вскоре продал «UMH Group» свою долю в данных медиаактивах, что сделало эту компанию и Ложкина их единственным владельцем. Уже в июне 2013 года, однако, сама «UMH Group» перешла в полную собственность компании «ВЕТЭК» («Восточноевропейская топливно-энергетическая компания») Сергея Курченко, что позволило ему оформить свою «медиаимперию». Эта сделка была воспринята на Украине неоднозначно. Так, главный редактор издания «Forbes Украина» (входящего в «UMH Group») В. Федорин, покинувший свой пост вскоре после смены собственника, заявил, что покупатель преследовал одну из трёх целей: «заткнуть журналистам рот перед президентскими выборами, обелить собственную репутацию, использовать издание для решения вопросов, не имеющих ничего общего с медиа-бизнесом». В ноябре 2013 года четырнадцать журналистов «Forbes Украина» написали заявления об увольнении, объявив причиной ухода «попытки изменить редакционную политику». Значительное число журналистов покинули и другое издание холдинга — «Корреспондент», причём многие из них также заявляли о введении цензуры новым топ-менеджментом «UMH Group». Что касается самого С. Курченко, то в ряде СМИ нередко звучали заявления о его связях с олигархическим «кланом» («семьёй»), сформировавшимся вокруг президента В. Януковича.

Примерно в это же время появилась информация о формировании условного медиахолдинга, связываемого с именем Сергея Арбузова, который при Януковиче возглавлял Национальный банк Украины, а затем был первым вице-премьер-министром. Арбузову приписывалось влияние на телеканал «БТБ», близкий к структурам Нацбанка, каналы «Business» и «Tonis», а также газеты «Взгляд» и «Капитал». При этом нередко контроль над рядом указанных медиаресурсов также приписывался и сыну президента А. Януковичу. В дальнейшем к этому «медиахолдингу» был причислен также и появившийся в 2013 году телеканал «112 Украина», хотя руководство канала впоследствии это опровергало. И хотя сам Арбузов неоднократно отрицал причастность к какому-либо из названных СМИ, на Украине неоднократно возникали дискуссии о влиянии властей на данные СМИ, о наличии в них политической цензуры.

В результате система СМИ Украины становилась всё более непрозрачной и подконтрольной политическому влиянию властей. По-видимому, эти негативные тенденции, наряду с дальнейшим развитием конфликта между властью и олигархами, также способствовали политическому кризису на Украине, который привёл, в числе прочего, и к последующему отстранению от власти президента Януковича.

2014—2016. Участие в информационной войне и передел собственности

С началом активной фазы информационной войны вокруг ситуации на Украине (в частности, вокруг событий на Юго-Востоке страны и в Крыму), обе стороны конфликта предприняли действия по ограничению доступа населения на подконтрольной территории к информационным ресурсам друг друга. Так, в начале марта 2014 года Национальный совет Украины по вопросам телевидения и радиовещания потребовал от провайдеров, действующих на территории государства, сначала временно приостановить, а затем и полностью отключить трансляцию российских телевизионных каналов (позднее был введён государственный запрет на ретрансляцию многих российских телеканалов).

Примерно в это же время в Крыму, напротив, была прекращена трансляция украинских каналов, которые были частично замещены на российские. В свою очередь, в ходе событий на Юго-Востоке, силами самопровозглашённых Донецкой и Луганской народных республик была возобновлена ретрансляция российских телеканалов в ряде контролируемых районов, тогда как украинские были, напротив, отключены. Таким образом противостояние было распространено на информационную сферу.

Победа Евромайдана и смещение Виктора Януковича создали ситуацию, когда впервые за всю историю самостоятельной Украины образовалось практически полное совпадение экономических и политических интересов ведущих медиабизнесменов с позицией и курсом действующей власти. Если раньше (при Кучме и Януковиче) крупные владельцы СМИ, принадлежавшие к олигархическим кругам, по ряду вопросов пытались противостоять власти и «провластному клану» (что привело, в том числе, и к событиям двух «революций» на Украине), а также активно боролись за свои бизнес-интересы друг против друга (как при президенте Ющенко), то сегодня они фактически действуют в своего рода «тандеме» с руководящей элитой, приходу которой к власти они, по сути, и поспособствовали. Это, в частности, проявилось во время событий в Крыму и на Юго-Востоке Украины, когда большинство ведущих общенациональных СМИ стали фактически главным ресурсом информационной войны, отстаивая лишь вполне определённую точку зрения, тогда как альтернативный взгляд на указанные события в украинском медиапространстве практически не был представлен. Проявилось это и в выборе исключительно проевропейского вектора развития Украины, тогда как «пророссийская» позиция, отстаиваемая отдельными представителями политико-экономической элиты, активно вытесняется. В результате в подконтрольных олигархам ведущих национальных СМИ формируется и поддерживается новая украинская идеология, выступающая за европейский выбор Украины и изображающая Россию в качестве главного «врага». В отстаивании данной идеологии СМИ умышленно стараются не замечать альтернативную точку зрения и существующее сегодня разделение населения Украины, продолжая заявлять о единстве и унитарности государства, что, безусловно, не способствует конструктивному разрешению сложившегося общественно-политического кризиса. Таким образом, зависимость системы СМИ от позиции государства и действующей власти не только сохранилась, но и во многом была усилена.

Кроме того, продолжилась и тенденция давления со стороны власти на те немногочисленные СМИ, которые всё же пытались публиковать критические материалы, заняв мягкую оппозицию в отношении нового руководства страны. Так, накануне президентских выборов 2014 года произошёл вооружённый захват газеты «Вести», что было расценено её руководством как попытка оказания «беспрецедентного давления» на данное издание. Несколько ранее о намерении прекратить работу по политическим причинам заявляло и руководство еженедельника «2000» (спустя определённое время работу издания удалось восстановить).

С серьёзными финансовыми проблемами столкнулись издания, владельцы которых были связаны с предыдущей властью, — в частности, такая судьба постигла газеты ««Взгляд»» и «Капитал», связываемые с именем С. Арбузова, которым пришлось приостановить выпуск своих печатных версий в 2014 году. Под вопросом оказалась судьба и медиахолдинга С. Курченко, попавшего под действие международных санкций и объявленного в розыск Генеральной прокуратурой Украины. Кроме того, были отмечены случаи задержания отдельных журналистов, избиения их, а также применения угроз в адрес руководства некоторых средств массовой информации. В частности, показательны задержание в августе 2014 года журналистов телеканала «112 Украина», а также произошедшее несколькими месяцами ранее избиение временно исполняющего обязанности генерального директора Национальной телекомпании Украины А. Пантелеймонова. В апреле 2015 года был убит оппозиционный журналист Олесь Бузина, в июле 2016 года — журналист Павел Шеремет.

Среди позитивных изменений отмечают бурное развитие сферы интернет-СМИ и интернет-телевидения на Украине (имеется в виду возникновение таких медиаресурсов, как «Hromadske.tv», «Еспресо TV», «Spilno.TV» и др.), а также наметившуюся тенденцию возвращения иностранного капитала в общественно-политический сектор. В частности, с привлечением иностранного капитала были созданы «Hromadske.tv», а также журнал «Новое время». В то же время в условиях политического кризиса эти изменения чреваты определёнными негативными последствиями. Так, если говорить о сфере Интернета, то она в Украине до сих пор остаётся не урегулированной с точки зрения законодательства и, как следствие, является фактически бесконтрольной. Это проявилось, в частности, в обилии непроверенной информации или даже дезинформации, активно размещаемой украинскими интернет-СМИ.

Украинские СМИ оказались вовлечены в информационное противостояние с Россией в ничуть не меньшей степени, чем их российские коллеги. Так, украинские масс-медиа часто «смещают акценты» в распространяемой информации о ситуации в стране, смешивая факты и оценку событий и нарушая нейтральность «тона» передаваемых сообщений. Например, Крым в сообщениях украинских СМИ, как правило, именуется «оккупированным» и «аннексированным», власти Крыма — «оккупационными» или «коллаборационистскими», вооружённые сторонники ДНР и ЛНР — «боевиками» или «террористами» (иногда несколько мягче — «сепаратистами»), тогда как действия украинских властей на Юго-Востоке носят название «антитеррористической операции» (АТО), а её участники, «сторонники единой Украины», часто именуются «героями». Иными словами, события фактически преподносятся в выгодном лишь одной из противоборствующих сторон ключе. Помимо этого, как свидетельствуют различные медиаэксперты, нередки случаи откровенного искажения украинскими масс-медиа происходящих событий, распространения так называемых информационных «фейков», то есть заведомо ложных сведений или, другими словами, дезинформации населения. Информация преподносится в неполном виде, часть «невыгодных» сведений нередко попросту замалчивается. Таким образом, можно говорить о нарушении принципа объективности в информировании аудитории о происходящих событиях.

Многочисленные общественные активисты и сами украинские СМИ оправдывают необъективную подачу информации, а также другие изъяны в информационной сфере «ответом» на искажение информации российскими массмедиа (при том, что украинская аудитория не имеет прежнего доступа ко многим медиаресурсам РФ и, в частности, телевизионным каналам). С. Голубев указывает, однако, что за годы независимости на Украине была выстроена система, при которой ведущие национальные СМИ, фактически контролируемые несколькими олигархическими группами, так и не стали самостоятельным и влиятельным социальным институтом, оставшись лишь средством приумножения политического капитала в руках весьма ограниченного круга лиц, а в такой ситуации невозможно требовать от системы массмедиа эффективного выполнения их основной функции.

Телерадиовещание

См. также: Телевидение на Украине

Украинское национальное телевидение существует с 1951 года, когда начал вещание первый государственный телеканал Украины — УТ1. С конца XX века распространение приобретает спутниковое и кабельное телевидение.

Государственный телевещатель — Национальная телекомпания Украины (НТК Украины), включает в себя один общенациональный эфирный телеканал — «Первый национальный канал», кроме того существует кабельный государственный вещатель — Государственная телерадиокомпания «Культура» (ГТРК «Культура»), включающая в себя одноимённый телеканал. Эфирными коммерческими телевещателями являются телеканалы «1+1», Интер, ICTV, 5 канал, Украина, ТЕТ, Тонис, НТН, М1, СТБ, Новый канал и К1.

Государственный радиовещатель — Национальная радиокомпания Украины (НРК Украины), включает в себя три общенациональные радиостанции — «Первый канал Украинского радио», «Проминь» и «Культура». Частными радиовещателями являются радиостанции Ретро FM, Радио Эра, Хит FM, Русское Радио, Супер-радио, Радио NRJ, Радио Мелодия, Люкс FM, Радио Рокс, Любимое радио, Стильное радио Перец FM, Kiss FM, Авторадио и Наше Радио.

Информационные агентства

• Укринформ (с 1918 года)

Сетевые СМИ

• «17 канал» — информационный канал, ведущий онлайн-вещание (с февраля 2015).

См. также

• Национальный союз журналистов Украины
• СМИ СССР

Отрывок, характеризующий Средства массовой информации Украины

– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.