Улица Сретенка
Поделись знанием:
Координаты: 55°46′09″ с. ш. 37°37′54″ в. д. / 55.76917° с. ш. 37.63167° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.76917&mlon=37.63167&zoom=12 (O)] (Я)Улица СретенкаУлица Сретенка
Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
(перенаправлено с «Сретенка (улица)»)
| Сретенка Москва | |
 Сретенка в сторону Садового кольца | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Город | |
| Округ | |
| Район |
Красносельский (№ 7/1, 9/21, 9/24 и № 6/2 (стр. 1), 10, 10/3 (стр. 1), 26, 26/2, 28/1) - жилые; (№ 4/1 - 24/2, 30/4 - 36/2 - нежилые); Мещанский (№ 1, 9, 21/28, 27/29 - жилые; № 3 - 7/30, 11, 11/24 - 19/27, 27/29 (стр. 1, 3, 10) - нежилые) |
| Протяжённость |
0,68 км |
| Ближайшие станции метро |
Тургеневская (300 м.), Сухаревская |
| Почтовый индекс |
127051 (№ 21/28, 23/25, 27/29), 107045 (остальные дома) |
| [www.openstreetmap.org/?lat=55.769283&lon=37.631607&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap] | |
| [maps.yandex.ru/?text=%D0%A0%D0%BE%D1%81%D1%81%D0%B8%D1%8F%2C%20%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D0%B0%2C%20%D1%83%D0%BB%D0%B8%D1%86%D0%B0%20%D0%A1%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%B0&sll=37.632314%2C55.769874&sspn=0.04391%2C0.018564&l=map на Яндекс.Картах] | |
| [maps.google.ru/maps?f=q&source=s_q&hl=ru&geocode=&q=%D0%A1%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%B0&sll=55.769621,37.629719&sspn=0.008473,0.027595&ie=UTF8&split=1&rq=1&ev=zi&radius=0.54&hq=%D0%A1%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%B0&hnear=&ll=55.769283,37.631607&spn=0.008473,0.027595&z=15 на Картах Google] | |
Сре́тенка (в начале XVI века Устретенская улица) — улица в Красносельском и Мещанском районах Центрального административного округа города Москвы. Проходит от площади Сретенские Ворота до площадей Большой и Малой Сухаревской. Нумерация домов ведётся от Сретенских Ворот.
Содержание
Описание
Сретенка идёт с юго-запада на северо-восток; проходит от площади Сретенские Ворота до площадей Большой и Малой Сухаревской. Служит частью северо-восточного транспортного луча, началом которого является Большая Лубянка, а продолжением за Садовым кольцом — Проспект Мира и Ярославское шоссе.
Происхождение названия
Улица получила название в XVII веке по Сретенскому монастырю, который находился на этой улице (ныне эта часть Сретенки называется Большая Лубянка). Монастырь же получил своё название в честь избавления Москвы от завоевания войсками Тамерлана в 1395 году. Ожидая нашествие, великий князь Василий Дмитриевич распорядился перенести в Москву из Владимира чудотворную икону Божией Матери. 26 августа (8 сентября) 1395 года москвичи вышли сретать (встречать) икону. На месте встречи иконы в 1397 году был заложен монастырь, названный Сретенским. Старые названия улицы — Устретенская (начало XVI века) и Стретинская улица[1].
История
Сретенка сложилась на пути из Москвы в Троице-Сергиев монастырь и носила название Большой Владимирской дороги. В 1395 году была переименована в Сретенку[2]. По улице каждый день проходили православные, совершая паломничество. Православная традиция требовала пройти весь путь (68 вёрст) пешком.
В XVI веке здесь располагались дворы торговцев и ремесленников Сретенской сотни (посадская слобода, сложившаяся на месте монастырской Сретенской слободы). В начале XVI века, когда улица называлась Устретенской, за Сретенскими воротами возникла Новая Сретенская слобода, в которой жили ветошники, плотники, кафтанники, скорняки, сусальники, дегтяри и другие ремесленники; во второй половине XVII века Новая слобода стала называться Панкратьевской «черной» слободой. В 1653 году слобода насчитывала 168 дворов[1].
Сретенка была главной московской улицей до XVIII века, когда уступила первенство Тверской улице, которая стала частью пути в Санкт-Петербург.
С XVIII века район Сретенки с прилегающими переулками формировался преимущественно как торгово-ремесленный, купеческий район. В течение всего XVIII века он был единственным московским районом, сохранявшим прежний состав населения. В силу этого сохранился и характер планировки района, застроенного, в основном, небольшими дворами с деревянными постройками. Из общей застройки выделялась расположенная недалеко от церкви Троицы в Листах шёлковая фабрика П. В. Колосова с каменными зданиями. К концу XVIII века проезды между дворами были официально утверждены и дошли до нашего времени[3]. В названиях сретенских переулков сохранилась память о проживавших здесь ремесленниках: Печатников, Колокольников, Пушкарев, Мясной, Просвирнин переулки. На Сретенке никогда не было ни одной дворянской усадьбы, ни одного богатого магазина, зато было множество мелких магазинчиков и лавок. В силу большой доходности земли вдоль оживленной улицы застройка была настолько плотной, что на всём протяжении Сретенки на ней нет ни одних ворот. Так как въезжать во дворы всё равно было нужно, въезды устраивали исключительно из примыкающих переулков. А чтобы въезды имелись в каждый двор, переулки должны были располагаться не реже, чем через два владения. Отсюда возникла большая плотность сретенских переулков: в первой половине XVIII века между Сретенкой и Мясницкой улицей было 19 переулков, между Сретенкой и рекой Неглинной 18[4]. Постепенно количество переулков уменьшалось и к настоящему времени на улицу выходит девять переулков справа, по ходу движения к Садовому кольцу, и семь переулков слева. В самом конце Сретенки, у Сухаревой башни, расположился Сухаревский рынок. В отличие от других центральных радиальных улиц, Сретенка носила замкнутый характер: её перспективу замыкала Сухарева башня, торговые лавки стояли даже поперёк Садовой улицы. В первой половине XIX века на улице были установлены фонари на простых деревянных столбах[5].
Московский путеводитель 1884 года сообщал о Сретенке и прилегающих переулках: «Это вечно грязный, хотя вовсе не бедный, постоянно копошащийся уголок Москвы. Торговля здесь преимущественно мебелью и предметами первой необходимости.<…> Гостиниц и меблированных комнат здесь чрезвычайно мало, но зато великое обилие всяких трактиров и кабаков средней и низшей пробы…»[1].
Ещё до революции южную часть Сретенки от центра до Бульварного кольца стали называть Большой Лубянкой.
В рамках распоряжения правительства Москвы «О реконструкции Рождественского бульвара и кварталов 263, 264, 265, 266, 267, 268, 270 района Мещанский ЦАО г. Москвы со строительством стартовых домов» предусмотрено проведение реконструкции Сретенки и прилегающих к ней переулков. Срок проведения этих работ, согласно распоряжению правительства Москвы от 22.08.2005 г. № 247-РП, установлен до конца 2010 г.
Сретенские переулки
В настоящее время слева (с нечётной стороны) на улицу выходят переулки:
Справа от Сретенки отходят переулки:
Примечательные здания и сооружения
По нечётной стороне
- № 1/4, стр. 1А — Доходный дом (в основе — гостиница) (1797; 1816, архитектор В. П. Стасов; 1892—1898, архитектор П. А. Ушаков)[6]
- № 1/4, стр. 1Б — Доходный дом (1834; 1874; 1892—1898, архитектор П. А. Ушаков)[6]
- № 3/27 — Церковь Успения Богородицы в Печатниках (1695) с колокольней, сооруженной в 1902 году. Трапезная построена в 1899 году архитектором М. А. Аладьиным; ограда — в 1905 году по проекту архитектора П. Т. Шагина. Интерьер церкви отделан в 1902 году архитектором В. В. Иорданом. Объект культурного наследия федерального значения[6].
- № 9 — В начале XX века в доме располагались «Большие Московские» меблированные комнаты. Со стороны Колокольникова переулка в доме работала Типография Филатова[7]. В 1920-х годах в доме работал ресторан «Ливорно», интерьеры которого оформил архитектор Н. А. Эйхенвальд[8].
- № 11, стр. 1 — Жилой дом купцов Сушенковых с лавками (1817, XIX в.)[6]. В доме жил художник и сценограф Александр Головин[9]. После октябрьской революции часть дома занимал райком ВКПб. В июле 1941 года здесь была сформирована 13-я дивизия народного ополчения[10]
- На месте пустыря между Большим Сергиевским и Пушкарёвым переулками стоял дом XVIII века, после революции ставший домом-коммуной работников Наркомфина[10]
- № 17/27а/28 — Городская купеческая усадьба (Кирьяковых) (конец XVIII — 1-я половина XIX века), объект культурного наследия регионального значения[6]. В начале 1860-х годов в доме жил композитор Н. Г. Рубинштейн; в здании проходили занятия музыкальных классов, послуживших основой Московской консерватории. В доме также жил скульптор С. М. Волнухин — автор памятника первопечатнику Ивану Фёдорову[6]. В настоящее время здание занимает Мещанское отделение Сбербанка России[11].
- № 19 /27— На этом месте вплоть до 31 декабря 1997 года находилось здание, в котором был открыт один из самых старых (с 1914 года) кинотеатров Москвы — «Уран». В конце 1941 года в нём проходил премьерный показ документального фильма «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой». Кинотеатр просуществовал в этом доме до конца 1960-х, потом здесь была открыта мастерская ритуальных услуг ЦК КПСС, где вырубали надгробия из гранита. В ходе масштабной реконструкции Сретенки кинотеатр, переданный Театру-школе драматического искусства Анатолия Васильева, был снесен по постановлению Правительства Москвы в 1997 году, хотя и считался «вновь выявленным» памятником истории и культуры, снос которого запрещается законом. Здание театра «Школа драматического искусства» построено по проекту Анатолия Васильева, Игоря Попова (Школа драматического искусства) и архитекторов Моспроект-2 Бориса Тхора и Сергея Гусарева в 2001 году[12].
- № 23 — в 1920-х годах в этом здании работала драматическая студия под руководством режиссёра Ю. А. Завадского, актёрами которой были В. П. Марецкая, Р. Я. Плятт, Н. Д. Мордвинов, П. В. Массальский и другие.
- № 25/23, стр. 1, 2 — Городская усадьба с жилым флигелем
- № 27/29, стр. 3 — Храм Троицы Живоначальной в Листах, построенный в 1650—1661 годах и завершающий в настоящее время левую сторону улицы. Объект культурного наследия федерального значения[6].
- До 1934 перспективу Сретенки замыкала Сухарева башня. В конце нечётной стороны улицы — площадка, образовавшаяся на месте снесённых в 1969 году домов, со входом на станцию метро «Сухаревская»[13].
- Слева от Сретенки, неподалёку от Сухаревой башни, в 1924—1930 годах располагался Ново-Сухаревский рынок, спроектированный знаменитым архитектором-авангардистом Константином Мельниковым.
По чётной стороне
- № 4/1 — Жилой дом (XIX в.)[6]. Дом был известен своим кинотеатром, открытым в 1913 году. Сначала он назывался «Гранд-Электро», потом «Фантомас», «Искра» и, наконец, «Хроника»[13].
- № 6/2 — Конторское здание (1911, архитектор В. В. Шервуд). В 1925—1979 в этом доме размещалось Художественное училище памяти 1905 года, в котором преподавали В. Н. Бакшеев, Н. П. Крымов и другие художники[13]. С 2001 года в здании располагается Музей истории московской милиции. Музей закрыт для свободного посещения, работает по предварительным коллективным заявкам[14].
- № 8 — Шестиэтажное здание построено в 1917 году. После октябрьской революции в доме разместился Главполитпросвет, которым руководила Н. К. Крупская[13][15]. В 1920-х годах в доме работал музей по народному просвещению[16]. В 1930-х годах в здании размещалось Главное геологическое управление Наркомтяжпрома СССР, которым руководил И. М. Губкин[17]. В здании на протяжении длительного времени размещался крупнейший в СССР библиотечный коллектор[13].
- № 10 — Доходный дом (надстроен в 1902 году по проекту архитектора К. А. Михайлова). В 1920-х годах в доме работала редакция газеты «Безбожник»[18]; в 1930-х годах в доме размещался Союз воинствующих безбожников, который возглавлял Е. М. Ярославский[19].
- № 12 — пятиэтажное здание 1860 года постройки.
- № 20 — Школьное здание (1999). Ранее на этом месте находилось школьное здание, построенное в 1937 году по проекту архитектора А. М. Горбачёва на месте Церкви Спаса в Пушкарях (снесена в 1935 году)[13]. В настоящее время здание занимает ГБОУ СОШ «Пушкинский лицей N 1500»[20].
- № 24/2, стр. 1 (часть по Сретенке) — Жилой дом с магазином (XIX — нач. XX в.)[6].
- № 24/2, стр. 1 (часть по переулку) — Доходный дом (1875, архитектор А. И. Гнездарев)[6].
- № 26/1 — Дом Санкт-Петербургского общества страхования с кинотеатром «Одеон» (1912—1914, гражданский инженер А. Г. Измиров, совместно Виктором и Александром Весниными)[6]. В доме работала студия Малого театра под руководством В. Н. Пашенной и Н. А. Смирновой, затем Ф. Н. Каверина[21].
- № 28 — с 2001 года в здании на углу Сретенки и Даева переулка расположен Московский городской университет управления Правительства Москвы (МГУУ Правительства Москвы) — государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования[22].
- Ранее правую сторону улицы замыкал универмаг «Щербаковский». Здание было разобрано после того как в 1957 году в день открытия фестиваля молодёжи и студентов рухнула его крыша, не выдержав вес облепивших её зевак[23].
Транспорт
Станции метро «Тургеневская» (300 м.), «Сухаревская». По улице проходит маршрут автобуса № Т9.
Улица в произведениях литературы и искусства
- Сретенке посвящена песня Вероники Долиной, которая так и называется «Сретенка».
- Сретенке посвящена песня Гарика Сукачёва, которая так и называется «Сретенка».
- Улица упоминается в песне Булата Окуджавы («На Сретенке ночной»).
- Улица упоминается в песне «Жёлтые ботинки» группы Браво.
- Юрий Визбор, детство которого прошло на Сретенке, неоднократно упоминает эту улицу в своём творчестве (1. «Я вплываю в свой сретенский двор, словно в порт, из которого вышел…» — песня «Сретенский двор»; 2. «Отставить крики! Тихо, Сретенка, не плачь! Мы стали все твоею общею судьбой» — песня «Волейбол на Сретенке»; 3. «Я сам не знаю страну Китая. Я знаю Сретенку, а это не Китай» — песня «Валяба»).
- «Сретенка… Встречи» — телеспектакль 1995 года.
- Квартира 6 в доме 24 по улице Сретенка описана К. Симоновым в романе «Живые и мёртвые» как квартира одного из главных героев И. Синцова.
Напишите отзыв о статье "Улица Сретенка"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Вострышев, 2010.
- ↑ Кучково поле // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ Памятники архитектуры Москвы, 1990, с. 208.
- ↑ Сытин П. В. История планировки и застройки Москвы. Материалы и исследования (1147—1762) / Салов Ф. И. — М.: Музей истории и реконструкции Москвы, 1950. — Т. 1. — С. 32.
- ↑ Памятники архитектуры Москвы, 1990, с. 206.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [reestr.answerpro.ru/monument/?page=0&search=%F1%F0%E5%F2%E5%ED%EA%E0&Submit=%CD%E0%E9%F2%E8 Городской реестр недвижимого культурного наследия города Москвы]. Официальный сайт Комитета по культурному наследию города Москвы. Проверено 20 марта 2013. [www.webcitation.org/6FHdhoSm8 Архивировано из первоисточника 21 марта 2013].
- ↑ Полнейший путеводитель по Москве и её окрестностям. — М.: Издание Н. П. Дубова и Н. А. Помномарёва, 1909. — С. 5.
- ↑ Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 500. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=1653 Головин Александр Яковлевич]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 22 марта 2015.
- ↑ 1 2 Федосюк, 2009, с. 195.
- ↑ [www.sbermsk.ru/sberbank-5405.html Отделение сбербанка Мещанское отделение №7811]. Сбербанк Москва. Проверено 26 августа 2013. [www.webcitation.org/6JdKKTmX9 Архивировано из первоисточника 14 сентября 2013].
- ↑ [sdart.ru/theatre/history История театра]. Школа драматического искусства. Проверено 26 августа 2013. [www.webcitation.org/6JdKLLMQj Архивировано из первоисточника 14 сентября 2013].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Федосюк, 2009, с. 196.
- ↑ Дымарский В. [www.echo.msk.ru/programs/beseda/623481-echo/ Музей истории московской милиции]. Эхо Москвы (2 октября 2009). Проверено 11 ноября 2013.
- ↑ Колодный, 2004, с. 393.
- ↑ Москва в планах. Справочник-путеводитель. — М.: Мосрекламсправиздат, 1929. — С. 80. — 280 с. — 8000 экз.
- ↑ Вся Москва. Адресно-справочная книга. — М.: Московский рабочий, 1936. — С. 10.
- ↑ Москва в планах. Справочник-путеводитель. — М.: Мосрекламсправиздат, 1929. — С. 87. — 280 с. — 8000 экз.
- ↑ Вся Москва. Адресно-справочная книга. — М.: Московский рабочий, 1936. — С. 94.
- ↑ [www.610.it-is-simple.ru/history.html Историческая справка о школе № 610]. Школа № 610. Проверено 26 августа 2013. [www.webcitation.org/6JdKMqC1a Архивировано из первоисточника 14 сентября 2013].
- ↑ Федосюк, 2009, с. 197.
- ↑ [mguu.ru/ mguu.ru]
- ↑ Колодный, 2004, с. 394.
Литература
- Земляной город / Макаревич Г. В., Аренкова Ю. И., Домшлак М. И., Мехова Г. И., Розентуллер П. Б., Трубецкая Е. В.. — М.: Искусство, 1990. — С. 202—210. — 352 с. — (Памятники архитектуры Москвы). — 50 000 экз. — ISBN 5-210-00253-5.
- Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: Астрель, АСТ, 2009. — С. 193—197. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 5-239-01139-7.
- Колодный Л. Е. Москва в улицах и лицах. Центр. — М.: Голос-Пресс, 2004. — С. 383—394. — 512 с. — 3000 экз. — ISBN 5-7117-0463-X.
- Москва: все улицы, площади, бульвары, переулки / Вострышев М. И. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2010. — С. 547—549. — ISBN 978-5-699-33874-0.
Ссылки
- Можаев, А. [www.archnadzor.ru/2007/04/15/stojlo-pegasa/#more-258 Стойло Пегаса]. Архнадзор (2007-4-15). Проверено 15 января 2014.
- [www.sret.ru/ Сайт об улице Сретенка (в рамках проекта «Улицы Москвы»)]
- [www.pravoslavie.ru/jurnal/050907103929 Сретенка. Улица, которую ни разу не переименовывали]
- [www.world-art.ru/street.php?id=1003 Сретенка (XVII век)]
- [moscow.gramota.ru/map307.shtml Сретенка на Грамоте.ру]
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Улица Сретенка
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
