Сруога, Балис

Балис Сруога
Balys Sruoga
Балис Сруога
Имя при рождении:	Balys Sruoga
Дата рождения:	21 января (2 февраля) 1896(1896-02-02)
Место рождения:	дер. Байбокай Поневежский уезд, Ковенская губерния, Российская империя (ныне — в Биржайском районе, Литва)
Дата смерти:	16 октября 1947(1947-10-16) (51 год)
Место смерти:	Вильнюс, Литовская ССР, СССР
Гражданство:	Российская империя Литовская Республика СССР
Род деятельности:	филолог, прозаик, поэт, драматург, эссеист
Жанр:	Стихотворение, поэма, драма, роман
Дебют:	Deivė iš ežero: Svanetų žemės legenda (1919)

Бали́с Сруо́га (лит. Balys Sruoga; 21 января (2 февраля) 1896 — 16 октября 1947) — литовский прозаик, литературный критик, литературовед, театровед, драматург, публицист, переводчик, эссеист; доктор философских наук (1924).

Биография

Родился в деревне Байбокай Поневежского уезда Ковенской губернии (ныне Биржайский район). Учился в реальной гимназии в Поневеже, затем поступил в Лесной институт в Петрограде (1914), позднее изучал литературу на историко-филологическом факультете Петроградского и Московского университета (1916—1918). Познакомился с Юргисом Балтрушайтисом, через него — с Константином Бальмонтом и Вячеславом Ивановым. Принимал участие в подготовке, по инициативе Максима Горького, антологии литовской литературы на русском языке.

В 1918 году вернулся в Литву.

Один из инициаторов создания сатирического театра «Вилколакис» (1919—1925).

В 1921—1924 годах учился в Мюнхенском университете. С 1924 преподавал в Литовском университете в Каунасе (с 1930 носившего название Университета Витаутаса Великого), русский фольклор и литературу, курс истории театра, вёл семинар по театроведению. Профессор Университета Витаутаса Великого (с 1932). В 1940—1943 годах и после войны (1945—1947) преподавал в Вильнюсском университете.

В 1943—1945 годах — узник гитлеровского концлагеря «Штутгоф». Жена писателя историк Ванда Даугирдайте-Сруогене (1899—1997) в 1944 году, с приближением советских войск к Литве, выехала на Запад; умерла в Соединённых Штатах.

Умер Б. Сруога вскоре после войны, в 1947 году, в Вильнюсе. Похоронен на вильнюсском кладбище Росса (Расу). Томас Венцлова писал о нём:

Сруога попал в немецкий концлагерь, откуда возвратился в Вильнюс. Успел написать книгу о лагере, достаточно сильную, циничную, по тону немного напоминающую Боровского. На писательском собрании один из партийных чинов сказал буквально следующее: немцы, видимо, были правы, что держали таких людишек в концлагерях. Сруога был потрясён и вскоре после этого собрания умер.

—

Память

На стене дома в Вильнюсе на улице Тауро (Tauro g. 10), в котором писатель жил в 1940—1943 и 1945—1947 годах, установлена мемориальная доска.

Имя Балиса Сруоги носит одна из аудиторий филологического факультета Вильнюсского университета.

В вестибюле филологического факультета среди фигур знаменитых преподавателей университета изображён писатель (сграффито Римантаса Гибавичюса; 1990).

В доме, который в Каунасе в 1938 построили Балис Сруога и Ванда Даугирдайте-Сруогене и в котором супруги прожили до 1940 года, с 1966 года действует дом-музей.

Творчество

С 1911 печатал в журнале для учащихся «Аушрине» („Aušrinė“), газете «Ригос науенос» („Rygos naujienos“) и других периодических изданиях корреспонденции, статьи и стихотворения, в которых подражал Майронису и литовским народным песням. В сборниках стихов «Солнце и песок» (1920), «Тропами богов» (1923) преобладают полутона и эмоциональная непосредственность. В исторических драмах «В тени исполина» (1932), «Страшная ночь» (1935), «Радвила Перкунас» (1935), «Доля предрассветная» (1945), «Казимир Сапега» (1947) рисуются судьбы литовского народа в поворотные моменты истории. Осталась незавершённой начатая после войны пьеса о Варваре Радзивилл.

Переводил на литовский язык стихотворения Юргиса Балтрушайтиса, Александра Блока, Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Фёдора Сологуба, также Шарля Бодлера и Поля Верлена, Генриха Гейне и Новалиса.

Перевёл на литовский язык «Слово о полку Игореве». На русский язык перевёл несколько стихотворений литовских поэтов для сборника «Отечество. Пути и достижения национальных литератур России» под редакцией проф. И. А. Бодуэн де Куртенэ, проф. Н. А. Гредескула, Б. А. Гуревича, кн. П. Д. Долгорукова, проф. В. Н. Сперанского (1916).

Написанная в ироническом ключе мемуарная книга о Штутгофе «Лес богов» (написана в 1945, опубликована в 1957) раскрывает трагизм обесчеловечения человека; переведена на многие языки, включая русский (перевод Григория Кановича и Фёдора Шуравина, 1957). На русский язык переводились также стихотворения Сруоги (переводы Ильи Сельвинского, Л. Миля).

Работы Сруоги о театре заложили основу литовского театроведения. Автор «Истории русской литературы» (т. 1—2, 1931—1933), в основу которой легли его лекции.

Издания

• Raštai. 17 tomų. Vilnius: Alma littera, 1996 (Сочинения).
• Balys Sruoga: rinktinė. Kaunas: Valstybinė pedagoginės literatūros leidykla, 1958 (Избранное).
• Rinktinė. Kaunas, 1959 (Избранное).
• Rinktinė. Kaunas, 1960 (Избранное).

Дебютная книга

• Deivė iš ežero: Svanetų žemės legenda. Vilnius, 1919.

Сборники стихотворений

• Saulė ir smiltys: aidijos, giesmės, poemos. 1920.
• Dievų takais. Klaipėda; Tilžė: Rytas, 1923.
• Bangų viršūnės: eilėraščiai. Vilnius, 1966.
• Į mėlynus tolius: eilėraščių rinkinys. Vilnius: Vaga, 1981.

Пьесы

• Milžino paunksmė: trilogiška istorijos kronika. Kaunas: Tulpė, 1932.
  • повторные издания: 2-asis leidimas. Chicago: Terra, 1954; Montreal: Monrealio lietuvių dramos teatras, 1960; Vilnius: Baltos lankos, 1995; Vilnius: Baltos lankos, 1996; Vilnius: Baltos lankos, 1999.
• Aitvaras teisėjas: pjesė. Kaunas: Sakalas, 1935.
  • повторные издания: Panevėžys, 1938; Aitvaras teisėjas: pjesė ir poemos. Vilnius: Vyturys, 1987.
• Baisioji naktis: drama. Kaunas: Sakalas, 1935.
• Radvila Perkūnas: muzikinė pjesė. Kaunas, 1935.
• Kazimieras Sapiega: istoriška kronika. Chicago: Terra, 1944.
  • повторные издания: Kaunas: Valstybinė grožinės literatūros leidykla, 1947.
• Apyaušrio dalia. Kaunas, 1945.
• Vytis ir kryžius: pjesė. Kaunas, 1988.
• Kas bus, kas nebus, bet žemaitis nepražus: kaip Jonis Mažrimukas 1812 metais iš Viekšnių Kaunan nusikraustė ir Napoleoną regėjo — ir kas iš to išėjo. Kaunas, 1937.
  • повторные издания: 2-asis leidimas. Chicago: Terra, 1955.
• Giesmė apie Gediminą: gražiajam jaunimėliui. Kaunas: Sakalas, 1938.
  • повторные издания: Chicago: Terra, 1952; Giesmė apie Gediminą: gražiajam jaunimėliui. Chicago: M. Morkūnas, 1982; Giesmė apie Gediminą. Vilnius: Vyturys, 1993.

Лес богов

• Лес богов (лит. Dievų miškas): atsiminimai, Vilnius: Valstybinė grožinės literatūros leidykla, 1957, 494 с, [9] иллюстр. л. (Sruoga B. Raštai, t. 5). [anthology.lms.lt/texts/39/turinys_l.html]
  • переиздания: Chicago (Ill.): Terra, 1957, 482, [4] с.: портр.; Vilnius: Valstybinė grožinės literatūros leidykla, 1960, 534 с.: иллюстр.; Vilnius: Vaga, 1971, 422 с; Vilnius: Vaga, 1976, 426, [1] c.; Kaunas: Šviesa, 1979, 319, [1] с.; Vilnius: Vaga, 1985, 252 с; Vilnius: Žaltvykslė, 2005, 171, [1] с. (отрывки для школы); Vilnius: Lietuvos aklųjų b-ka, 2005, 1 аудио-диск (13 часов 5 мин.): запись в формате MP3 (либо 3 аудио-диски (13 часов 5 мин.): запись в формате WAV).
• [lib.ru/MEMUARY/KONCLAGER/les.txt Лес богов]: мемуарная книга / перевод с литовского Г. Кановича и Ф. Шуравина, Вильнюс: Vaga, 1982, 351, [1] с.
  • другое издание: Вильнюс : Vaga, 1974, 392 с.
• Forest of the Gods: memoirs / translation from Lithuanian into English by Aušrinė Byla, Vilnius: Vaga, 1996, 339, [3] p.
  • [www.lituanus.org/1974/74_4_01.htm Forest of the Gods]: a few chapters from the English translation of «Dievų Miškas» written by the celebrated Lithuanian author Balys Sruoga (1896—1947) / translated by Aušrinė Byla, Lituanus, Winter 1974, vol. 20, No.4.
  • 2 rev. ed. Vilnius: Versus aureus, 2005, 462, [2] с.

Экранизация: Лес богов (лит. Dievų miškas (filmas)), 2005, производство Литва — Великобритания, UAB Baltijos filmų grupė («Baltic Film Group»); 110 минут, цветной, 35 мм. Язык: литовский; субтитры: английские. [www.youtube.com/watch?v=7d5mTSlhsgk]
Актёры: Steven Berkoff, Valentinas Masalskis, Liubomiras Laucevičius, Rolandas Boravskis, Šarūnas Puidokas, Robertas Urbonas, Saulius Mykolaitis, Monika Bičiūnaitė.
Режиссёр: Альгимантас Пуйпа (лит. Algimantas Puipa), сценаристы: Algimantas Puipa, Ričardas Gavelis.

Критика, литературоведение, театроведение

• Dainų poetikos etiudai. Kaunas: Humanitarinių mokslų fakultetas, 1927.
• Kipras Petrauskas. Kaunas, 1929.
• Lietuvių teatras Peterburge: lietuvių teatro istorijos medžiaga. Kaunas: Humanitarinių mokslų fakultetas, 1930.
• Šarūnas valstybės teatre. Kaunas: Tulpė, 1930.
• Rusų literatūros istorija. 2 tomai. Kaunas: Humanitarinių mokslų fakultetas, 1931—1932.
• Lietuvių liaudies dainų rinktinė. Kaunas: Valstybinė grožinės literatūros leidykla, 1949.
• Verpetai ir užuovėjos. Vilnius: Vaga, 1990.

Ссылки

• [www.russianresources.lt/archive/Sruoga/Sruoga_0.html Балис Сруога в Балтийском архиве]
• [www.lle.lt/FMPro?-db=lle2004.fp5&-format=detail.htm&-lay=straipsnis&-op=eq&a=s&-max=2147483647&-recid=42144&-find= Sruoga, Balys] (лит.)
• [anthology.lms.lt/texts/38/autor.html Classic Lithuanian Literature Anthology: Balys Sruoga] (англ.)
• [www.tekstai.lt/tekstai/sruoga/ Balys Sruoga] (лит.)

Отрывок, характеризующий Сруога, Балис

В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.