Ставка Гиммлера под Житомиром

Ставка Гиммлера под Житомиром — ставка рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера «Хегевальд» («Заповедный лес») была расположена недалеко от «Вервольфа» — в Житомирской области, возле современного посёлка Гуйва.

Командный пункт со всеми удобствами строили с октября 1941-го по июль 1942 года. Территория ставки общей площадью 1,2 тыс.  м² была тщательно замаскирована зелёными насаждениями. А штаб военного руководства располагался в двухэтажном здании, в котором до войны был Дом офицеров. На случай бомбардировок в ставке обустроили два наземных бункера. В них были две маленькие комнаты, но толщина стен достигала трёх метров, к тому же их прикрывал полуметровый слой резины.

О резиденции Генриха Гиммлера на Житомирщине

В отличие от ставки Гитлера в Винницкой области Украины о резиденции Генриха Гиммлера на Житомирщине военные историки упоминают редко. Но именно здесь рейхсфюрер пытался осуществить свою мечту о заселении «настоящими немцами» восточных оккупированных территорий.

«Десять лет тому назад никто и мечтать не мог о том, чтобы высшие чины встретились в таком месте — недалеко от Украинского города Житомира», — заявил Гиммлер на совещании командования СС и полиции, состоявшемся в конце лета 1942 года в его украинской ставке Хегевальд.

Далее Гиммлер зачитал печально известный План «Ост» по колонизации восточных оккупированных земель. В Житомирской области он начал приводить этот план в действие, создавая «маленькую Германию» на украинской земле.

В годы Второй мировой войны лидеры воюющих стран строили хорошо защищенные секретные командные пункты для обеспечения собственной безопасности. Особенно больших успехов в подобном строительстве достигла Германия. Чтобы защитить высших чинов вермахта от возможных покушений, было построено шестнадцать подземных ставок. Три из них были расположены на территории Украины. Две — Вервольф («Волк­оборотень») и Штрайнбрук («Каменоломня»), предназначенные соответственно для Адольфа Гитлера и рейхсмаршала Германа Геринга, — в Винницкой области. Третья — Хегевальд («Заповедный лес») — располагалась на месте современного поселка Гуйва, недалеко от трассы Житомир — Винница. Хозяевами Хегевальда должны были стать рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, рейхсминистр доктор Ганс Ламмерс и министр иностранных дел Иоахим Риббентроп.

«Заповедный лес» для Гиммлера строили с 10 октября 1941 по 1 июля 1942 советские военнопленные под надзором эсэсовцев. Учитывая особую секретность объекта, можно предположить, что по окончании работ всех строителей расстреляли. Документов, которые могли бы свидетельствовать об их судьбе, до сих пор не обнаружено. «Железный Генрих», видимо, не верил в дружелюбие местного населения, поэтому всех жителей деревень, расположенных вблизи строительства, выселили, а резиденцию оградили от внешнего мира тремя тысячами метров колючей проволоки. В двухэтажном строении по приказу Гиммлера расположился штаб военного руководства. Над объектом была растянута маскировочная сетка и сооружена фальшивая крыша. На фотографии с воздуха всё это смотрелось как обыкновенный дом. Таким способом нем­цы хотели обезопасить ставку от возможного уничтожения советской авиацией или артиллерией. Арматура и трубы водоснабжения в бункере были с антикоррозийным покрытием из сплава, состав которого специалисты не могут разгадать до сих пор. Словом, всё было устроено по последнему слову техники, в том числе прямая связь с Берлином.

Строители не забыли и о здоровом образе жизни — на лужайке возле бункера обустроили корт для тенниса, к услугам гостей были и прогулки на лошадях. Правда, такое удовольствие несло угрозу быть убитым партизанами или местными крестьянами, о чём Гиммлер неоднократно предупреждал своих посетителей. Тем не менее всё же находились желающие повысить уровень адреналина в крови, разъезжая на глазах у местных партизан.

К примеру, однажды, не послушавшись предупреждений своего шефа, поплатился жизнью личный пилот Гиммлера. Изъявив желание прокатиться верхом на лошади по околице ставки, он не вернулся обратно в назначенное время. Вскоре его нашли мертвым возле одной из местных деревень. В отместку за убитого летчика всех крестьян этой деревни рейхсфюрер приказал сжечь заживо.

Гиммлер бывал в Хегевальде только тогда, когда в свою украинскую ставку Вервольф приезжал Гитлер. Это не помешало «Железному Генриху» провести в своем «Заповедном лесу» несколько исторически важных встреч.

Так, в августе 1942 года в ставку к Гиммлеру тайно приезжал шеф политической разведки Германии Вальтер Шелленберг. В ходе встречи они обсудили план устранения Гитлера от власти, согласно которому Германия прекращала войну и заключала сепаратный мир со странами Запада. Шелленберг считал, что именно Гиммлер должен заменить фюрера, и чем быстрее это произойдет — тем лучше для немецкого народа. Однако воплотить этот план в жизнь заговорщикам не удалось. Кроме Шелленберга в Хегевальде побывали Ламмерс, Риббентроп и рейхскомиссар Украины Эрик Кох.

В конце лета 1942 года в «Заповедном лесу» состоялось совещание высших чинов полиции и командиров частей СС, на котором присутствовало 150 человек. Тогда Гиммлер зачитал известный план «Ост», который предусматривал колонизацию оккупированных восточных территорий.

«В следующем году, — заверял Гиммлер присутствовавших, — мы окончательно захватим и те территории европейской России, которые ещё нами не завоеваны. В ближайшие двадцать лет мы должны заселить немцами Белоруссию, Литву, Эстонию, Латвию и Крым.

В остальных областях мы организуем вдоль дорог небольшие города с населением в 10-20 тыс. жителей под охраной наших гарнизонов. Вблизи этих городов будут наши автострады, а в радиусе 10 километров — немецкие деревни, — чтобы наши люди жили в немецком окружении. Эти поселения-жемчужины сначала распространятся до Дона и Волги, а потом, я надеюсь, и до Урала и будут всегда поставлять нам здоровое потомство германской крови».

Следуя вышеизложенному плану, уже в августе 1942-го Гиммлер отдал приказ организовать вокруг своей резиденции первые поселения «истинных немецких крестьян», с которыми ему было бы жить веселее и безопаснее, нежели с украинскими. Предполагалось организовать три таких поселения: Келенфельд — на месте села Калиновка возле Винницы, Форстештадт — севернее Житомира, между Черняховым и Коростенем, а также Хегевальд (в честь ставки Гиммлера) — между Житомиром и Бердичевом. Именно эти места, по убеждению рейхсфюрера, должны были стать зародышем будущей Остготской империи.

Жителей деревень, находившихся на территории будущей колонии Хегевальд, планировали переселить в другие области Украины — Киев­скую, Днепропетровскую, Херсонскую, Сталинскую (Донецкую). На их место должны были заселиться так называемые «фольксдойче» (немецкое население, проживающее на территории СССР).

Выселение украинских крестьян немцы проводили без предупреждения. Как правило, на рассвете деревню окружал немецкий полицейский отряд, иногда в сопровождении бронетранспортеров и танков. Немецкий комендант и его охранники заходили в дома и приказывали жильцам немедленно выселиться. Изгнанникам разрешалось на три дома иметь одну повозку, запряженную в большинстве случаев коровой — лошадей брать с собой не позволяли. На эту тележку не всегда умещались даже малые дети и старики. Забирать с собой своё хозяйство — скот, птицу, а также запасы пищи — запрещалось.

К 12 часам дня, когда деревня уже была очищена от украинского населения, приезжали машины с немецкими колонистами. По приказу коменданта они разъезжались по деревне занимать «свои» дома, на воротах которых были заблаговременно обозначены мелом фамилии новых жильцов. Каждый немецкий поселенец становился полноправным хозяином всего имущества, оставленного украинцами. В его владение поступали дом с пристройками, огород, сад, скот, продукты питания и т. д. Свидетели рассказывают, что «фольксдойче» иногда въезжали в дома, в которых на печке стоял ещё горячий обед.

В новосозданную колонию Хегевальд вошло 29 деревень, украинские названия которых гитлеровцы заменили немецкими. Так, село Кодня переименовали в Нойпосен, Розкопана Могила (ныне Миролюбовка) — в Лохстингер, Закусилы — в Альтпостен, Млынище — в Модельштадт, и т. д. Каждый «фольксдойче», поселившийся в «Заповедном лесу» Гиммлера, получал 20 гектаров пахотной земли. Официальной датой открытия колонии стало 1 октября 1942 года. Руководил ею гаупткомиссар. Все указы, издаваемые оккупационными властями для украинского населения, жителей колонии не касались — здесь дейст­вовали только немецкие законы и порядки.

Таким образом, Генрих Гиммлер, находясь вдали от Германии, с размахом создавал себе домашнюю атмосферу на украинских землях.

До сих пор не известно, почему местные партизаны не сделали ни одной попытки уничтожить гиммлеровский уголок Германии на Житомирщине. Ведь рейхс­фюрер разъезжал по окрестностям один, без всякой охраны, правда, в бронированном «мерседесе». Мало того, местные руководители партизанского движения Сергей Маликов и Григорий Шелушков в своих отчетах ни разу даже не упомянули о ставке. Существует лишь одна местная легенда, согласно которой весной 1942 года гитлеровцы якобы задержали и расстреляли четырёх людей с радиостанцией, которые, вероятно, собирались уничтожить Хегевальд. Тем не менее никаких документов, свидетельст­вующих о попытке нападения местных партизан на ставку, до сих пор не обнаружено.

По окончании войны о существовании Хегевальда мир узнал благодаря мемуарам Шелленберга. В 1956-м в Лондоне вышла его книга «Лабиринт», в которой он вспоминает о своей встрече с Гиммлером в его ставке под Житомиром. Но советское руководство о месте нахождения украинской резиденции Гиммлера знало ещё в годы войны. В декабре 1942-го разведчики из отряда Дмитрия Медведева взяли в плен имперского советника связи подполковника фон Райста. Среди ценных секретных бумаг, захваченных у нацистов, была топографическая карта связи. Именно в этом документе красной линией обозначались подземные коммуникационные кабели не только резиденций Гитлера и Геринга, но и Хегевальда. Бесценные данные о местах пребывания главных лиц Третьего рейха разведчики немедленно отправляли в Москву. Однако во время войны Кремль этой информацией не воспользовался. После войны советские власти не предали огласке правду о Хегевальде.

См. также

• Гиммлер

• Волчье логово

Отрывок, характеризующий Ставка Гиммлера под Житомиром

– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.