Ставропигийский институт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ставропиги́йский институ́т — галицко-русское культурно-образовательное учреждение в Галиции (единственное до середины XIX века), созданное в 1788 на базе Львовского Успенского братства декретом императора Иосифа ІІ. Название ставропигиальный — греческое по происхождению (от слов σταυρος — крест и πήγνυμι или πήγνύω — утверждаю, ставлю, забиваю). Устанавливал крест храмового комплекса или церкви высший иерарх братства собственноручно. Этим же подтверждадась традиция учения и формирования элиты общества.

Возрождён в форме [stavropigion.at.ua/ университета "Львовский ставропигион".]





Правовой статус и руководство

До 1850-х годов Ставропигийский институт находился в подчинении местного правительства, и фактически каждая сфера деятельности Института попала в четкую зависимость от австрийского законодательства. В начале 1860-х Ставропигион получил статус церковного объединения, а его протектором стал Галицкий грекокатолический митрополит. На практике это не повлияло на деятельность Ставропигии, поскольку церковная власть в Австрии была подчинена светской.

Руководство

Высочайшим органом Ставропигии было общее собрание, на котором обсуждали и решали вопросы деятельности и финансово-хозяйственного положения Института, а также выбор председателя (сеньора) и совета правления. К обязанностям совета принадлежало как внутреннее регулирование деятельности института, так и презентация его во внешних отношениях. В состав совета, кроме сеньора, который его возглавлял, и его заместителя вице-сеньора, входили руководители отделов (настоятели или префекты). Свои функции члены Ставропигии выполняли бесплатно, а на нужды института отдавали ежемесячные взносы. Состав совета старейшин утверждался в Галицком губернаторстве и Окружном старостве, губернаторство также издавало распоряжения относительно проведения заседаний совета старейшин.

Институтом руководил совет с сеньором (председателем) во главе; известнейший из них — Исидор Шараневич (18851901), среди других: И. Бачинский (18011816), И. Хоминский (18611866), В. Кузнечный (18711884), Василий Ковальский. Число членов Львовского братства и Ставропигиона за все время их существования составило 726 человек. в институте работали видные деятели галицко-русского движения Богдан Дедицкий, Венедикт Площанский, Адольф и Иван Добрянские, Осип Марков, Осип Мончаловский, Михаил Качковский, Иван Пелех и другие. Члены Института тесно сотрудничали с другими галицко-русскими организациями и периодическими изданиями.

Ставропигийский институт был закрытым объединением узкого круга галицко-русской элиты, куда входили преподаватели гимназий и университета, научный работники и литературные деятели, священники, адвокаты, нотариусы, государственные служащие, зажиточные львовские мещане, владельцы имений. В кругу единомышленников член института старались изолировать себя от полонизации путём строгого соблюдения старинных русских норм и традиций. таким образом, идеологическая платформа Ставропигийского института выражалась тремя основными принципами: элитарность, русскость, антипольскость. «Язык родственный и товарищеский польский, — писал А. Терлецкий, — воспитание и культура — польская и, свойственно, только исторической ненавистью отмежёваны от поляков»[1].

Цели

Цели работы Ставропигийского института были заявлены в статье 2 его устава:

  • «сохранять святую христианско-католическую веру по греко-восточному обряду у русского народа;
  • поддерживать русскую народность и поспешествовавть культурному её развитию;
  • печалитись о просвещении, религиозно-нравственном образовании и облагороднении своих единоверцев;
  • способствовать русской учащейся молодёжи обоего пола».

Деятельность

Во второй половине XIX века Ставропигийский институт принадлежал к числу галицко-русских учреждений (как и Народный Дом во Львове и «Галицко-Русская Матица»).

В своих работах галицко-русские деятели использовали язычие, а с конца XIX века — русский литературный язык. Ставропигийский институт отстаивал единство русского народа (малорусов, великорусов и белорусов) и не признавал украинской ориентации. Финансовой основой деятельности были большие имения (участки земли, комплексы домов во Львове), типография, переплётная, книжный магазин.

Ставропигийский институт вёл педагогическо-образовательную, научно-издательскую работу, имел музей и архив. В 1788 году при институте была восстановлена Братская школа (существовала недолгое время) и учительская семинария для учителей начальных и средних школ (в 1930-х годах в ней училось 30 студентов), издавал в первой половине XIX века учебники для начальных и средних школ (в частности букварь 1807, грамматику) и для «Studium Ruthenum». Базу основанного 1889 по инициативе А. Петрушевича и И. Шараневича музея представляли предметы, материалы и документы Успенской церкви, Братского архива и монастырей Галиции. Наибольшую ценность представляли собой рукописи (Кристинопольський апостол XII в., Бучанское XIII в. и Перемышльское XVI в. евангелия, Номоканон XV в., произведение Петра Могилы «Книга души, нарицаемая злото», «Предостережение» (Пересторога), «Львовская летопись» и др.), архив Львовского Братства, оригиналы документов Владислава Опольского 1375, привилегии, грамоты, распоряжения польских королей 15221767, документы и письма молдавских господарей относительно Успенской церкви, Братской школы и типографии 15581694, грамоты цареградских патриархов в 15861670 и др., переписка и акты Львовского Братства; старопечатные книги (в частности церковные книги XVI—XVII вв., грамматика «Адельфотес», 1591), а также предметы церковного искусства. Описание музея Ставропигийского института дали Илларион Свенцицкий (1908) и Исидор Шараневич («Ruskie Muzeum Instytutu Stawropigijskiego we Lwowie», 1937).

В конце XVIII — в начале XIX века типография Львовской Ставропигии, которая вела своё начало от печатни Ивана Фёдорова, оставалась единственной в Галиции (и второй в Австрии вместе с типографией Экгарта в Черновцах), у которой имелся кириллический шрифт и, следовательно, возможность издавать книги на церковно-славянском или русском языках.

Члены института были представлены в первой политической организации галицких русинов — Главной русской раде (треть основателей — 22 человека из с 66 принадлежала Ставропигии). После начала Первой мировой войны в 1914 году и репрессий австрийских властей против галицко-русского движения Ставропигийский институт был закрыт, а затем передан украинофилам. С 1922 до 1924 года институтом управлял польский правительственный комиссар. В 1924 году после тяжбы с украинофилами удалось добиться от польских властей решения о возвращении института. К 1929 году Старопигийский институт обновил церковь, типографию и дома, его общее движимое и недвижимое имущество оценивалось почти в 2 млн польских злотых.

Работы членов института

Часть документов институтского архива издал И. Шараневич — «Юбилейное изданіе въ память 300-лѣтняго основанія Львовского Ставропигійского Братства» (1886), В. Милькович — «Monumenta Confraternitatis Stauropigianae Leopoliensis», т. І (1895 — 98) и другие. Историю Львовского Братства и церкви написал Денис Зубрицкий «Dіе Griecһisch- Katholische Stavropigialkirche in Lemberg und das mit іһr vereinigte Institut» (1830); институту посвящён «Юбилейный сборник в память 350-летия Львовского Ставропигиона» (редактор Василий Ваврик, 1936). Ценным источником истории Ставропигиона и Украины были ежегодные календари «Временникъ Ставропигійского института» (за годы 18641915 и 19231939) и «Сборник Львовской Ставропигии» (1921). В издательстве Ставропигиона появилась «Исторія галицко-русскаго княжества» Д. Зубрицкого (1852—1855, 3 тома), на деньги Ставропигии выходила в 18501854 годах газета «Зоря Галицкая».

Ликвидация

После присоединения Западной Украины к УССР в 1939, Ставропигион был закрыт, как не отвечающий официальной идеологии, допускавшей только украинскую идентичность для тех, кого в прошлом называли русинами или малорусами. Музейные вещи в 1940 году были отданы во Львовский государственный исторический музей, архив — в Центральный государственный исторический архив УССР во Львове, библиотека — Львовской Научной библиотеке АН УССР. Институт восстановил свою деятельность под руководством Василия Ваврика в период немецкой оккупации и был окончательно закрыт при возвращении советских войск в 1944 году.

Современность

В начале XXI века во Львове начал работу Университет «Львовский Ставропигион».

В советский период появилась улица Ставропигийская, этим названием была названа одна из старейших улиц Львова, которая ведёт от площади Рынок к Доминиканскому костёлу.

Напишите отзыв о статье "Ставропигийский институт"

Примечания

  1. [www.franko.lviv.ua/Subdivisions/um/um4-5/Statti/5-KYRYCHUK%20Oleksandra.htm Олександра Киричук. Ставропигийский институт]

Литература

Ссылки

  • [www.stavropigion.lviv.ua/index.html Сайт, посвященный Ставропигиону.]

Отрывок, характеризующий Ставропигийский институт

Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]