Ставропольское сражение

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Ставропольское сражение
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата	23 октября — 20 ноября 1918
Место	район города Ставрополь
Итог	Взятие Ставрополя Добровольческой армией.
Противники
Добровольческая армия 11-я армия Таманская армия
Командующие
А. И. Деникин Сорокин И. Л.† И. Ф. Федько М. В. Смирнов
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Ставропольское сражение 23 октября — 20 ноября 1918 — сражение между Добровольческой армией и советскими войсками на Северном Кавказе на завершающем этапе Второго Кубанского похода. По мнению Деникина, это была решающая битва всей кампании, в которой были разгромлены основные силы красных и закончено освобождение от большевиков Кубани и Ставрополья.

Положение на фронте к 23 октября

Положение на фронте к 23 октября было следующим: 2-я дивизия А. А. Боровского и 2-я Кубанская дивизия С. Г. Улагая обороняли район к северу от Ставрополя, 1-я дивизия Б. И. Казановича стояла под Армавиром, 1-я конная П. Н. Врангеля и 1-я Кубанская В. Л. Покровского — по Урупу до Отрадной. Далее действовали Партизанская бригада А. Г. Шкуро и ополчения Баталпашинского отдела, их фронт проходил примерно от Отрадной, севернее Беломечётской, подходя к Воровсколесской и далее на Суворовскую. Шкуро, очищая от большевиков Баталпашинский отдел, совершал частые нападения на железные дороги, расстраивая движение по ним и угрожая сообщениям противника. От Армавира по правому берегу Кубани и далее от Барсуковской на Ново-Екатериновку стояли местные гарнизоны, пластунские батальоны и 3-я дивизия М.Г.Дроздовского.

По Урупу и Кубани располагалось около 20 тысяч большевистских войск; по линии Курсавка — Минеральные Воды для охраны железной дороги от нападений Шкуро — 4–5 тысяч; и в районе Невинномысской сосредоточился сильный кулак до 20 тысяч.

Согласно Деникину, перед большевистским командованием стояло три направления отхода: по Владикавказской железной дороге, упирающейся в Кавказские горы или Каспийское море; на Святой Крест — с отходящим от него Астраханским трактом; наконец, третье, сопряженное с новыми боями, — на Ставрополь, с возможностью пользоваться Астраханским трактом и открыть связь и сообщение с Царицыном и 10-й армией, левый фланг которой подходил к Манычу у Кормового (в 45 километрах от Дивного — пункта сосредоточения 2-й Ставропольской дивизии красных).

В результате длительных споров и колебаний красное командование приняло решение перебросить свои тылы на Святой Крест и попытаться захватить Ставрополь.

Ставропольская операция Таманской армии

К 22 октября Таманская армия сосредоточилась в районе Невинномысской и 23 октября под командованием М. В. Смирнова выступила оттуда на север, на Ставрополь. Таманцы наступали двумя колоннами: левая двигалась на Ставрополь через Барсуковскую на Татарку и держала связь с частями армавирской группы; правая шла на Темнолесскую, а затем на горы Холодную и Острую, и должна была держать связь с частями 10-й колонны, которая шла правее. Энергичному наступлению красных противостояли остатки 2-й и 3-й дивизий, численностью около 500 штыков и 250—300 сабель. Ставрополь оборонял отряд М. Г. Дроздовского в составе 3-й дивизии и пластунской бригады.

23-го Дроздовский отразил наступление большевиков, и только на его правом фланге левая группа таманцев сбила пластунов и овладела Барсуковской. На следующий день Дроздовский сам перешел в контратаку, но в жестоком бою за Барсуковскую успеха не добился и понес серьезные потери. Однако и красным пришлось ввести в бой все резервы. Ввиду того, что на западе была потеряна важная позиция — гора Недреманная, Дроздовский утром 25 октября отошел к Татарке, в нескольких километрах от города, где в ночь на 27-е был вновь атакован обеими колоннами таманцев и отброшен к северу.

На помощь Дроздовскому из Торговой в Ставрополь 26 октября был переброшен Корниловский ударный полк. На следующий день полк был проведен парадным маршем по улицам города для успокоения населения, а затем переброшен на фронт, чтобы остановить наступление красных со стороны Татарки. К этому времени полк состоял из офицерской роты имени генерала Корнилова в составе 250 штыков, трех солдатских батальонов и имел три десятка пулеметов со своей артиллерией.

В течение дня 27 октября Дроздовский вёл напряженный бой на подступах к Ставрополю, стараясь при помощи Корниловского полка вернуть захваченную большевиками гору Базовую. Атаки корниловцев и самурцев не имели успеха, и после полудня дивизия очистила Ставрополь, отступив к северу. Корниловцы понесли в этом бою огромные потери — более 600 человек. В офицерской роте из 250 человек погибло 70.

Толпы мирного населения покидали злополучный многострадальный город, спасаясь от большевицкого нашествия. В Ставрополь вошли красные войска и приступили к расправе…

— Деникин А. И. Очерки русской смуты.

28 октября части Таманской армии заняли Ставрополь. Одновременно с наступлением главных сил на Ставрополь колонна красных продвигалась вниз по Кубани, захватывая переправы, и к 27-му весь правый берег до Убеженской оказался в их руках.

В последующие дни красные проводили отдельные атаки в северном направлении для обеспечения Ставрополя, не стремясь или не имея возможности развить свой успех, нанеся поражение ослабленным и разрозненным частям Ставропольской группы. К 31 октября, когда в Ставропольский район подтянулись части 2-й и 2-й Кубанской дивизий, Ставропольская группа Боровского располагалась по фронту Ново-Марьевка — село Пелагиада — Дубовка, в 15—20 километрах от города. Фронт большевиков шел вокруг Ставрополя через Надеждинское — Михайловское — Сенгилеевское — Ново-Екатериновку.

Остатки корниловцев, оставив Ставрополь, отошли к Пелагиаде. Через два дня красные попытались прорвать фронт на их участке и перешли в наступление крупными силами. Высоты около села переходили несколько раз из рук в руки и к концу дня остались за красными, хотя прорвать фронт им не удалось. Корниловцы отошли на две версты и закрепились.

«Мятеж Сорокина»

По мнению красных авторов, после взятия Ставрополя операция не получила дальнейшего развития, так как в течение трех недель войска оставались без оперативного руководства. Причиной этого был так называемый «мятеж Сорокина». Красный главком, недовольный ограничением своих полномочий, 21 октября приказал расстрелять в Пятигорске группу руководителей ЦИК Северо-Кавказской советской республики и крайкома РКП(б): председателя ЦИК А. А. Рубина, секретаря крайкома В. Крайнего (М. И. Шнейдермана), председателя фронтовой ЧК Б. Рожанского, уполномоченного ЦИК по продовольствию С. А. Дунаевского и председателя Пятигорской ЧК М. П. Власова. В связи с этим 27 октября был собран 2-й Чрезвычайный Съезд советов Северного Кавказа, который назначил новым главнокомандующим И. Ф. Федько, а Сорокина объявил вне закона.

Не найдя поддержки в армии, Сорокин бежал из Пятигорска в направлении Ставрополя, где 30 октября он и его штаб были задержаны кавалерийским полком Таманской армии под командованием М. В. Смирнова. Таманцы, разоружив штаб и личный конвой Сорокина, заключили их вместе с бывшим главнокомандующим в ставропольскую тюрьму. 1 ноября командир 3-го Таманского полка 1-й Таманской пехотной дивизии И. Т. Высленко застрелил Сорокина во дворе тюрьмы.

На действия Сорокина советская власть ответила своим излюбленным способом: массовым убийством заложников.

По словам Деникина:

...еще после захвата Кисловодска Шкуро и восстания терских казаков тюрьмы Минераловодской группы были заполнены заложниками, которые согласно приказу «чрезвычайки» подлежали расстрелу «при попытке контрреволюционного восстания или покушения на жизнь вождей пролетариата». Когда умер командовавший Северо Западным фронтом «товарищ» Ильин от ран, полученных в бою с добровольцами, чрезвычайная комиссия казнила в его память 6 заложников.

В ответ на расстрел руководителей ЦИК 1 ноября в Пятигорске по двум спискам было убито более 100 человек: 58 заложников, включая генералов бывшей императорской армии Р. А. Радко-Дмитриева и Н. В. Рузского, отказавшихся от неоднократных предложений возглавить большевистскую армию на Кавказе, и, как говорили, собственноручно зарубленных кинжалом главарем местной ЧК Г. А. Атарбековым, а также 47 осужденных за различные преступления от фальшивомонетничества до участия в контрреволюционных отрядах и организациях.

Наступление Боровского

Разгром Врангелем армавирской группы красных в бою на Урупе и взятие Покровским Невинномысской вызвали большой подъем в Ставропольской группе, несколько отдохнувшей и пополненной. 4 ноября генерал Боровский перешел в наступление по всему фронту.

2-я и 3-я дивизии под общим командованием Боровского наступали на Ставрополь с севера по обеим сторонам железной дороги, 2-я Кубанская дивизия — с востока через Надеждинскую. В первый же день Боровский добился некоторого успеха: пластуны заняли Сенгилеевскую, Улагай — Надеждинскую, а 2-я и 3-я дивизии, хотя и с тяжелыми потерями, дошли до самой окраины города. 5 ноября бой продолжался, причем 2-й Офицерский полк дивизии Дроздовского стремительной атакой захватил монастырь Иоанна Предтечи и часть предместья.

Дальше, однако, войска Боровского продвинуться не смогли. 6-го большевики неоднократно переходили в контратаки, особенно настойчивые на фронте 3-й дивизии и Корниловского полка; обе стороны понесли тяжелые потери, и наступление добровольцев захлебнулось.

Ставропольская операция Добровольческой армии

Так как к тому времени левобережные дивизии закончили свою операцию, Деникин получил возможность бросить все силы Добровольческой армии против Ставрополя. Врангель и Казанович были вызваны Деникиным на совещание в Армавир, где был выработан план атаки Ставрополя.

Генералу Боровскому на северном участке Ставропольского фронта было приказано временно перейти к активной обороне; генералу Врангелю, очищая попутно правый берег Кубани в направлении Убеженской и Николаевской, сосредоточить силы в Сенгилеевской для атаки Ставрополя с запада; генералу Казановичу — наступать через гору Недреманную и Татарку с юга; генералу Покровскому, совместно с Партизанской дивизией Шкуро, через Темнолесскую с юго-востока; для удержания Невинномысской оставался отряд генерала Гартмана — пластунские батальоны 1-й и 1-й Кубанской дивизий, а ополчения Баталпашинского отдела должны были обеспечивать операцию со стороны Минераловодской группы противника.

В течение четырех дней, до 11 ноября большевики вели упорные атаки на всем фронте Боровского. Добровольцы потеряли Сенгилеевскую, но сохранили своё положение под Ставрополем ценой новых тяжелых потерь.

Врангель описывает положение под Ставрополем так:

Таманская дивизия красных, осевшая главным своим ядром в районе Ставрополя (последний незадолго перед этим был нами оставлен) постепенно охватывалась кольцом наших войск, 2-я пехотная дивизия генерала Боровского, 3-я пехотная дивизия полковника Дроздовского, оперировавшие вдоль линии Кавказская — Ставрополь, подходили к городу с северо-запада; с запада направлялась к Ставрополю моя дивизия; с юга вдоль линии Армавир-Ставропольской железной дороги шла дивизия генерала Казановича, имея правее себя части 1-й Кубанской дивизии генерала Покровского. Наконец, с севера, отрезая пути к северу от железнодорожной ветки Ставрополь — Петровское, действовала 2-я Кубанская дивизия полковника Улагая. Я просил генерала Деникина обеспечить мне свободу действий, изъяв из подчинения генералу Казановичу. Несмотря на возражения последнего, к которым как будто склонялся начальник штаба главнокомандующего, генерал Деникин согласился со мной. Бригада полковника Мурзаева (линейцы и черкесы) временно оставалась в подчинении генерала Казановича. Взамен её мне передавалась из 3-й пехотной дивизии бригада генерала Чекотовского, Офицерский конный и 1-й Черноморский казачий полки.

10 ноября 1-я дивизия выступила к горе Недреманной, которой частям предстояло овладеть. Правее, со стороны Темнолесской, действовал генерал Покровский со своими конными частями, левее, в сторону Сенгилеевской — 1-й Кубанский стрелковый полк. Красные занимали весь горный хребет и оказывали серьезное сопротивление.

Дивизия Врангеля 10 ноября подошла к станице Сенгилеевской.

11 ноября

Утром 11 ноября марковцы без единого выстрела подобрались к позициям красных и стремительно атаковали их, почти без потерь очистив гору Недреманную. Вскоре большевики пришли в себя и предприняли подряд несколько контратак, но без успеха.

К 11 ноября Врангель, очистив берег Кубани и разбив большевиков у Сенгилеевской, подступил к Ставрополю с запада; Казанович занял гору Недреманную; Покровский, сбивая арьергарды противника, к вечеру 10-го дошел до горы Холодной, в 10 километрах к юго-востоку от Ставрополя; обе фланговые дивизии установили связь с частями Боровского.

Это тактическое положение внесло крайнюю нервность в настроение обложенного кругом города и в ряды большевицких войск. Город был забит тысячами раненых, больных, тифозных большевиков, и каждый день увеличивал число их. Все пути подвоза были отрезаны. Некоторые большевицкие части постановляли тайно сдаваться нам, но попытки их в этом направлении ликвидировались поставленными сзади позиций пулеметами. Только Таманская группа, стоявшая против войск Боровского, оставалась вполне надежной и решила «драться до последнего…»

— Врангель П. Н. Записки

Красное командование попыталось прорвать блокаду, и 11 ноября советские войска крупными силами обрушились на весь фронт генерала Боровского, отбросив 2-ю дивизию, вновь понесшую громадные потери, на два километра. На прочих участках многократные атаки противника успеха не имели. Этот день стоил и добровольцам, и в особенности красным, очень дорого. Изнуренные потерями большевики 12-го не возобновляли атак.

В этот же день с занятием Покровским станицы Темнолесской вся Кубанская область была освобождена от большевиков.

12 ноября

Части Врангеля подошли к Ставрополю и к вечеру закрепились на опушке леса к западу от города. Правофланговая бригада полковника Топоркова держала связь с частями Казановича в районе села Татарка. На левом фланге части генерала Чекотовского соприкасались с частями 3-й дивизии Дроздовского, левее которого, южнее станции Палагиада, охватывая Ставрополь с севера, вела бой 2-я дивизия генерала Боровского. Пути отхода красных на восток и северо-восток были отрезаны к северу от железнодорожной ветки Ставрополь — Петровское кубанцами Улагая, к югу — 1-й кубанской дивизией Покровского. К вечеру обе эти дивизии связались с соседями и тактическое окружение Таманской армии было завершено.

Марковцы в жестоком бою овладели горой Меловой, а восточнее Покровский атаковал горы Базовую и Холодную. На горе Холодной был захвачен и закрыт ставропольский водопровод.

13 ноября. Прорыв таманцев

На фронте Боровского 12 ноября была только перестрелка, но на рассвете 13-го в сильнейший туман (такой, что в двух шагах ничего нельзя было разобрать), пытаясь прорвать окружение, таманцы громадными силами атаковали позиции 2-й и 3-й дивизий, принудив поредевшие части добровольцев к отступлению. В густом тумане перемешались белые и красные. Кипел жестокий бой, и обе стороны несли большие потери. В этом бою был убит командир Корниловского ударного полка — полковник Индейкин, был тяжело ранен командир Самурского полка — полковник Шаберт. Дроздовский был ранен в ногу. 3-я дивизия понесла жестокие потери и, преследуемая противником, отходила на север вдоль линии железной дороги. Левее, оставив станцию Палагиаду, отступали и части генерала Боровского. 2-я и 3-я дивизии остановились только на высоте селения Пелагиады. Конница Улагая отошла к Дубовке. Части Покровского, подходившие к городу с юго-востока, также были атакованы и несколько потеснены.

Часам к 10 утра туман рассеялся и взошло солнце. По степи на Рыздвяную отходили остатки 2-й дивизии, а на станицу Рождественскую жидкие цепи 2-го Офицерского стрелкового и Самурского полков. 2-й конный полк связался с наступавшими частями Врангеля и отражал атаки большевиков на Пелагиаду.

На западном направлении большевики не наступали, а потому Врангель, оставив против них часть сил своего левого фланга, поднял резервную бригаду конницы, приданную ему ранее из состава 3-й дивизии, с четырьмя полками кубанцев свернул на Ново-Марьевку, ударил в тыл наступавшей там колонне противника и, отбросив её к северо-востоку, вновь занял монастырь и предместье, оставленные дроздовцами. Сам Врангель пишет, что противник держался крепко и недостаток патронов почти исключал возможность действий в пешем строю, атаковать же город конницей в лоб было невозможно. Наступление могло вылиться лишь в демонстрацию. Между тем противник, продолжая теснить пехоту, к вечеру подошел к самой станции Палагиада.

1-я дивизия весь день вела бой на улицах Татарки при поддержке частей Покровского. Красные несколько раз переходили в контратаку, но были отбиты, и к вечеру отошли на северную окраину селения. Потери марковцев были большими и особенно чувствительными ввиду небольшого состава полка.

Большевикам в тот день все-таки удалось вырваться из кольца. Образовав новый фронт по линии Дубовка (южнее) — Михайловское — Ставрополь — гора Базовая, они поспешно стали перебрасывать свои тылы в направлении Петровского.

14 ноября

На фронте 1-й дивизии возобновился бой за Татарку, в результате которого красные были отбиты и отошли к Надеждинскому. Ночной атакой марковцы взяли Лысую гору — последнее препятствие на пути к Ставрополю.

Самурский полк и броневик «Верный» утром атаковали красных, занявших Пелагиаду, и захватили юго-западную часть селения, но дальше не смогли продвинуться, встретив упорное сопротивление.

Врангель решил использовать выгодно складывавшуюся обстановку и ударить во фланг и тыл врага. Растянув бригаду полковника С. М. Топоркова, на рассвете 14 ноября, с четырьмя полками, скрытно пройдя лесом, он неожиданно вышел в тыл противника и, развернув 1-ю бригаду, атаковал его. Не ожидавшие удара красные бросились к Ставрополю, преследуемые полковником Н. Г. Бабиевым с Корниловским полком и несколькими сотнями екатеринодарцев. Бабиев на плечах бегущих приближался к городу. Врангель выслал заслоном к северу Офицерский конный полк и с оставшимися в его распоряжении несколькими сотнями екатеринодарцев и черноморцев направился к расположенному в предместье города монастырю, где засели красные, поражавшие корниловцев фланговым огнём. Стремительной атакой Врангель занял монастырь, но дальше продвинуться не смог.

Бабиев к полудню ворвался в город, захватил вокзал и стоявший там бронепоезд противника, после чего донес Врангелю, что патронов мало и что красные, засев в домах, дерутся отчаянно. Он просил подкреплений. Врангель выслал ему две сотни и направил донесение Деникину, прося присылки каких-либо частей для закрепления достигнутого успеха. Деникин направил на помощь полк стрелков из дивизии Казановича и инородческий дивизион от полковника Дроздовского. Между тем, перейдя в наступление, противник к вечеру, после жестокого боя, выбил из города части Бабиева и вновь овладел вокзалом. Выбить Врангеля из монастыря красным не удалось. Части полковника Топоркова к вечеру несколько продвинулись вперед, захватив городской питомник.

15 ноября. Штурм

Поздно ночью с 14 на 15 ноября к Врангелю подошли инородцы, а на рассвете стрелки, которых он направил к полковнику Топоркову. Туда же он перебросил и бригаду Чекотовского, решив использовать сосредоточение противником большей части сил против своего левого фланга. Около девяти часов прибыл и бронеавтомобиль «Верный».

Врангель атаковал красных с юга, со стороны психиатрической больницы, куда, кроме бывшего в том районе 2-го конного полка, была отправлена бригада полковника Топоркова (Запорожский и Уманский казачьи полки) и бронеавтомобиль «Верный». На рассвете части атаковали красных и по Романовской улице ворвались в город. Впереди двигался «Верный», а за ним спешенные полки. К 12 часам дня красные были выбиты из города. В плен было захвачено до 12 тысяч красноармейцев.

По словам Деникина, большевики оставили в городе 2,5 тысячи непогребенных трупов и до 4 тысяч невывезенных раненых. На дверях лазаретов были надписи: «Доверяются чести Добровольческой армии…»

Части 1-й дивизии, не доходя двух километров до Ставрополя, атаковали красных, начавших наступление из села Надеждинского на село Татарку, чтобы выйти в тыл наступающим войскам, и отбросили противника обратно к Надеждинскому.

Окончание Ставропольского сражения

Взятием Ставрополя сражение не закончилось, так как остатки большевистской армии продолжали упорное сопротивление. Оставив Ставрополь и отойдя главными силами на Петровское, они удерживали арьергардными частями линию сел Надеждинское, Михайловское и Пелагиада, временами пытаясь перейти в наступление. 16 ноября Деникин двинул войска в наступление на восток, и в тот же день большевики тоже перешли в наступление, опять потеснив добровольцев севернее Ставрополя, и оказывая вместе с тем упорное сопротивление Казановичу у Надеждинского. В этом направлении красные отошли от города всего на восемь километров. К утру 18 ноября красные были выбиты из Надеждинского, но еще три дня упорно атаковали позиции добровольцев.

По словам Деникина, еще четыре дня после взятия города возле Ставрополя шли бои, и только 20 ноября ценой полного напряжения сил удалось добиться успеха: части таманцев, сосредоточившиеся в районе Тугулук — Дубовка — Пелагиада, были атакованы остатками пехотных дивизий с запада, дивизии полковника Улагая с севера, конницы генерала Врангеля с юга от Ставрополя, окружены, разбиты и обратились в бегство. Их преследовали в направлении Петровского 1-я конная и 2-я Кубанская дивизии, сведенные в конный корпус под начальством генерала Врангеля. Восточную группу красных, отходивших на Старо-Марьевское и Бешпагир, преследовали части Покровского и Шкуро.

К 20 ноября Таманская армия отступила на фронт Петровское — Донская балка — Высоцкое, где и закрепилась; южнее к ней примыкали части бывшей армии Сорокина, протянув свой левый фланг до станции Минеральные Воды.

Потери

У Деникина не осталось сил довершить разгром красных. Потери в Ставропольском сражении были ужасающими. После боев под Ставрополем Корниловский ударный полк был отправлен в Екатеринодар на отдых и пополнение. Весь полк со своей хозяйственной частью свободно разместился в восьми вагонах. Принявший полк 14 ноября капитан Н. В. Скоблин, получил под своё начало всего 220 штыков, а к концу сражения их осталось 117.

С 28 октября у села Пелагиада и до 14 ноября полк потерял 285 человек, а в целом с начала 2-го Кубанского похода и до отправки на пополнение в Екатеринодар — 2693 человека убитыми и ранеными. Поскольку он редко имел в своих рядах хотя бы 1200 человек, и если принять во внимание большие потери, можно утверждать, что за время похода полк три раза сменил свой состав. Пополнялся же он через свои вербовочные пункты главным образом пленными, от командования не поступало и половины.

В других частях картина была сходной. 2-ю и 3-ю дивизии, некоторые пластунские батальоны пришлось вывести на длительный отдых для формирования и пополнения, 1-я оставалась еще на Ставропольском фронте. В добровольческих полках оставалось всего по 100—150 штыков. Несколько лучшим было положение кубанских конных дивизий, пополнявшихся с занятием каждой новой станицы.

Потери марковского полка за период Ставропольских боев составили до 500 человек, наличный состав рот составлял всего 30—40 человек и только в двух-трех ротах он доходил до 100. Половина пулеметов после армавирских и ставропольских боев находилась в обозе из-за потери пулеметчиков. В полку осталось всего до 700 штыков при 20 пулеметах и конной сотне. Такого слабого состава он не имел за весь Второй Кубанский поход.

Об этом периоде истории Добровольческой армии генерал Деникин писал: «Пехота перестала существовать». Другие основные полки армии были еще меньше по численности, чем 1-й Офицерский генерала Маркова, и их пришлось отвести в резерв для пополнения. 1-я дивизия получила небольшую передышку, так как Ставропольская группа красных понесла огромные потери, потеряла способность к наступлению и перешла к обороне в 20 километрах восточнее Ставрополя.

На 4-й и 5-й день отдыха Марковский полк получил большое пополнение в 800 человек, в их числе свыше 300 офицеров. Роты усилились до 100 штыков каждая, 7-я и 9-я роты (офицерские) — свыше 200. Общая численность полка достигла 1500 человек. Стали в строй и почти все пулеметы. Марковцы, однако, пишут в полковых воспоминаниях, что, пополнившись мобилизованными, полк стал менее сплоченным; на то, чтобы новобранцы пропитались марковским духом, нужно было время. Большинство пришедших офицеров были мобилизованы на территории, занятой Добровольческой армией, главным образом на Дону, из числа неказаков, в городах Ростов, Нахичевань, Таганрог. Это были те, кто в конце семнадцатого и начале восемнадцатого годов митинговали и не желали вступать в Добровольческую армию. Через некоторое время от этого офицерского пополнения в полку почти никого не осталось: офицеры покидали полк по ранениям и болезням, но по выздоровлении мало кто возвращался, находя более теплые места.

Итог

Победа в Ставропольском сражении завершила Второй Кубанский поход Добровольческой армии. В боях под Армавиром и Ставрополем были разгромлены основные силы красных на Северном Кавказе и освобождены Кубанская область и значительная часть Ставропольской губернии. Однако Таманская армия не была уничтожена и через некоторое время, оправившись, вновь стала ядром большевистских войск, продолжая отчаянное сопротивление до самой своей гибели в начале 1919. Полный разгром красных войск на Северном Кавказе произошел только через два месяца жестоких и кровопролитных боев.

Литература

• [militera.lib.ru/memo/russian/vrangel1/ Врангель П. Н. Записки.]
• Второй Кубанский поход и освобождение Северного Кавказа (Сост. С. В. Волков). — М.: ЗАО Центрполиграф, 2002. — 639 с. — ISBN 5-227-01652-6
• Деникин А. И. Очерки русской смуты. Белое движение и борьба Добровольческой армии. Май — октябрь 1918. — Мн.: Харвест, 2002. — 464 с. — ISBN 985-13-1148-0
• Какурин Н. Е., Вацетис И. И. [militera.lib.ru/h/kakurin_vatsetis/index.html Гражданская война. 1918–1921] — СПб.: Полигон, 2002. — 672 с. — ISBN 5-89173-150-9
• Ковтюх Е. И. «Железный поток» в военном изложении. 3-е изд. М., 1935
• Корниловский ударный полк (Сост. М. А. Критский). Париж, 1936
• Кравченко В. Дроздовцы от Ясс до Галлиполи. Сборник. Том 1. Мюнхен, 1973
• Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917—1920 годов. Книга первая. 1917—1918 годы. (Сост. В. Е. Павлов). Париж, 1962
• Материалы для истории Корниловского ударного полка (Сост. М. Н. Левитов). Париж, 1974

Ссылки

• [moreandr.narod.ru/lib_ru/markovtsi/mark2-2.htm#2dx14 Второй кубанский поход]

См. также

• Второй Кубанский поход
• Армавирская операция (8—19 сентября 1918)
• Бои за Армавир (сентябрь — ноябрь 1918)
• Бои на Северном Кавказе (ноябрь 1918 — февраль 1919)

Отрывок, характеризующий Ставропольское сражение

– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.