Стадион ЦДКА

Стадион ЦДКА

Полное название	Стадион Центрального дома Красной армии
Бывшие названия	стадион ОППВ, стадион ОЛЛС
Местоположение	Москва, 4-ый Лучевой просек
Построен	1912
Реконструирован	1935
Вместимость	8 000 - 10 000
Домашняя команда	ЦСКА (ОЛЛС, ОППВ, ЦДКА, ЦДСА)

К:Стадионы, построенные в 1912 году

Стадион Центрального дома Красной армии (наименование применялось с 1928 по 1950 годы) — бывший футбольный стадион. С 1912 до 1938 года являлся домашним стадионом клуба, ныне известного как ЦСКА, после до середины 1950-х являлся его клубной базой. Названия стадиона менялись параллельно смене названий клуба, которому стадион принадлежал: 1912-1923 стадион ОЛЛС (Общества любителей лыжного спорта), 1923-1928 стадион ОППВ (Опытно-показательной площадки Всевобуча, затем Опытно-показательной площадки Военведа), 1928-1950 стадион ЦДКА (Центрального Дома Красной Армии), после 1951 — стадион ЦДСА (Центрального Дома Советской Армии). Стадион снесён в середине 1950-х в для проведения Американской национальной выставки в Сокольниках.

Местонахождение

Стадион располагался в московском парке «Сокольники» между 4-м и 5-м Лучевыми просеками на месте нынешнего конгрессно-выставочного центра. Несмотря на 45-летнюю историю, наименование «Стадион ЦДКА», в отличие от «Динамо» и «Сталинец», практически не встречается на планах Москвы, что может быть связано с засекречиванием информации об объектах, находившихся в ведении Минобороны, на которых велась подготовка военнослужащих. Например, на Плане Москвы 1938 года стадион ЦДКА обозначен безо всяких наименований, а на Плане-схеме 1956 года поименован просто как «стадион».. Лишь на немецкой Сборной военной карте Москвы 1940 года можно встретить указание на «спортплощадку Р.К.К.А.». С другой стороны это можно объяснить просто низкой детализацией советских планов городов — на них указывались лишь важнейшие объекты, коими являлись крупнейшие стадионы страны Динамо и Сталинец, но стадион ЦДКА с его низкой вместимостью и статусом, где почти не проводились матчи чемпионатов страны, к ним не относился.

История

Основание

С 1901 года у Сокольнической заставы находилась спортивная станция Общества любителей лыжного спорта (ОЛЛС), возглавляемого Фёдором Геннигом. Большую часть членов ОЛЛС составляли офицеры и юнкера. После того как в 1911 году при обществе была организована футбольная секция, неподалёку от лыжной базы было решено построить футбольное поле. Поле открыто в 1912 году, по бокам от него были сооружены небольшие деревянные трибуны для зрителей.

В 1923 году спортивные организации бывшей Российской империи ликвидированы, а их материальная база национализирована в пользу вновь создаваемых ведомственных спортивных обществ. Спортсмены ОЛЛС влились в созданную при Красной армии Опытно-показательную площадку Главного управления всеобщего военного обучения (ОППВ).

23 февраля 1928 года в Москве открылся Центральный дом Красной Армии имени Фрунзе (ЦДКА), в структуру которого входил спортивный отдел, взявший на себя функции упразднённого Всевобуча.

Реконструкция

В 1935 году по проекту архитектора Владимира Мунца в соавторстве с архитектором Олегом Лялиным, закончившим к тому времени строительство стадиона «Динамо» в Ленинграде, проведена реконструкция Стадиона ЦДКА в Сокольниках, в результате которой он получил новую чашу и его вместимость увеличилась с 8 до 10 тыс. мест.

С 1951 по 1957 гг. в связи с переименованием РККА и реорганизацией Вооружённых сил СССР наименование спортивного клуба ЦДКА изменилось на ЦДСА (Центральный дом Советской Армии), в связи с чем стадион в очередной и уже последний раз меняет своё название.

Закрытие и снос

С 1952 по 1954 годы футбольная команда ЦДСА была расформирована. В этот период территорию вокруг опустевшего стадиона начинают застраивать павильонами для проведения различных выставок. В 1957 году стадион окончательно закрыли и снесли. На его месте возвели два выставочных павильона со стеклянными стенами высотой 15 м. для нового выставочного центра, в котором 25 июля 1959 года в присутствии Хрущёва и Никсона открылась Американская национальная выставка «Промышленная продукция США», где советский лидер попробовал Пепси. Сейчас около места, где располагался стадион, установлен мемориальный камень с надписью «Здесь комсомольцы в 1957 году разрушили стадион ОЛЛС-ОППВ-ЦДКА-ЦДСА для проведения выставки США».

Спортивные мероприятия

Внешние изображения
Стадион ЦДКА
	[pastvu.com/_p/d/0/c/4/0c462b5954d0f0b5935b87307b4e8ce7.jpg Стадион в 1925-1930 гг.]
	[pastvu.com/_p/d/9/d/8/9d85c6acee46bf912f0b4025197d0245.jpg Матч сборных Рабочего Союза Нижней Австрии и РСФСР, 1928 г.]
	[pastvu.com/_p/d/b/d/0/bd0f8b43a7d18851094fc443d2e446f2.jpg Стадион в 1948 г.]

Стадион являлся домашним полем клуба ОЛЛС (затем ОППВ, затем ЦДКА) в матчах чемпионатах Москвы. После реконструкции 1935 года стадион был готов к проведению первого чемпионата СССР по футболу. 23 мая 1936 года состоялся дебютный матч армейцев в первенстве страны. ЦДКА принимал ленинградскую «Красную зарю» и обыграл гостей со счётом 6:2.. На стадионе в Сокольниках ЦДКА провёл оба первенства 1936 года. Но, посещаемость армейской команды в довоенные годы неуклонно росла и десятитысячник уже мало устраивал. Сезон 1937 ЦСКА провёл на огромном Динамо, вмещавшем до 60 000 зрителей. В 1938 году ЦДКА вернулся в родные Сокольники, но лишь на один год. После этого года матчей первенств страны здесь более не проводилось. Стадион стал просто клубной базой для тренировок, а принимать соперников клуб предпочитал на Динамо или тридцатитысячном Сталинце.

В годы войны на стадионе проводились различные мероприятия. 3 августа 1941 года на стадионе Центрального дома Красной Армии в Сокольниках начался розыгрыш первенства Москвы по лёгкой атлетике, а также состоялся матч Кубка Москвы по футболу. В годы войны, возможно в 1943, здесь были сыграны последние официальные матчи на первенство Москвы.

По воспоминаниям нападающего ЦДКА и сборной СССР В.А. Николаева:

Базой команды в Москве был стадион ЦДКА в Сокольниках. Чистенький, ухоженный, содержащийся в прекрасном состоянии, он уютно размещался на 4-м Лучевом просеке в окружении вековых елей... На этом скромном стадионе выросли несколько поколений армейских футболистов.

— Валентин Николаев «Я – из ЦДКА!»

18 июля 1954 года в День физкультурника на поле стадиона ЦДСА прошёл первый в СССР матч по хоккею на траве между основным и молодёжным составами основного хоккейного клуба армейцев. Счёт в этой игре так и не был открыт.

См. также

• Стадион ЦСКА «Песчаное» имени Григория Федотова
• Стадион на Третьей Песчаной улице

Отрывок, характеризующий Стадион ЦДКА

Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.