Сталинская реконструкция Москвы

Сталинская реконструкция Москвы — крупномасштабная перестройка столицы СССР в качестве витрины коммунистических идеалов и социалистического образа жизни, которая была задумана и частично осуществлена в 1930-е и 1940-е гг. Ценой уничтожения значительной части архитектурного наследия город приобрёл новые широкие магистрали, систему метрополитена, был соединён каналом с Волгой. Застройка велась в эклектическом стиле, соответствующем принципам тоталитарной архитектуры (т. н. «сталинский классицизм»). Высказывались предложения переименовать «Новую Москву» в Сталинодар.

Подготовительные мероприятия

В конце 1920-х гг. советское правительство стало задумываться о судьбе Москвы как столицы первого в мире социалистического государства. Лазарь Каганович, которому было поручено курировать реконструкцию города, сформулировал проблему следующим образом:

Пролетариату в наследство осталась весьма запутанная система лабиринтов, закоулков, тупичков, переулков старой купеческо-помещичьей Москвы. Идёт улица как улица, и неожиданно посредине стоит нелепый дом: какому-нибудь Тит Титычу взбрело на ум взгромоздить свой дом как раз посредине улицы или оттяпать у улицы по крайней мере добрых 5-10 метров на выступы своего особняка. С увеличением населения у нас город вырастет до 5 миллионов, с быстрым ростом в городе числа автомобилей и других видов городского транспорта жить будет невозможно, если не перепланировать город, не расширить и выпрямить улицы, не создать новые площади.

В конце 1920-х гг. развернулись ожесточённые споры о будущем советского города. В целом это был конфликт «урбанистов» во главе с Леонидом Сабсовичем (отстаивали развитие города в высоту) и «дезурбанистов» во главе с Михаилом Охитовичем (сторонники развития города в ширину и малоэтажного строительства). В конкурсе на разработку стратегии развития Москвы принимали участие крупнейшие функционалисты со всего мира — Ле Корбюзье, Ханнес Майер, Эрнст Май, Николай Ладовский.

На пленуме ЦК ВКП(б) в июне 1931 года были приняты решения о строительстве в Москве метрополитена и о соединении Москвы-реки каналом с Волгой. Одновременно пленум обязал «московские организации приступить к разработке серьезного, научно-обоснованного плана дальнейшего расширения и застройки г. Москвы».

Генеральный план

В 1935 г. И. В. Сталин и В. М. Молотов утвердили постановление «О генеральном плане реконструкции города Москвы». Предполагалось, что новый генеральный план будет воплощён в жизнь за десятилетие. Разработанный В. Н. Семёновым и С. Е. Чернышёвым Генеральный план предусматривал строительство новых широких транспортных магистралей и расширение имеющихся. Существующие мосты предполагалось обновить и расширить, дополнив новыми (в их числе знаменитый Крымский мост). Приоритетным направлением признавалось строительство Московского метрополитена, который получил имя Кагановича.

Большое значение придавалось озеленению города, созданию новых парков и реконструкции существующих. Планировалось создание пяти «зелёных» колец вокруг центра города. Для отдыха социалистических трудящихся были организованы рекреационно-парковые пространства нового типа — парк Горького и Выставка достижений народного хозяйства.

Оригинальная черта генерального плана 1935 года — идея обводнения столицы. С севера Москву должны были огибать два кольцевых канала. Излучины Москвы-реки для целей судоходства предполагалось спрямить. Широкие каналы должны были соединить Москву с основными реками Русской равнины, превратив советскую столицу в «порт пяти морей».

Новая Москва

См. также: Сталинодар и Список утраченных православных храмов в пределах Земляного города

Реализация генерального плана была начата в районе Манежной площади и улицы Горького — со строительства таких знаковых образцов новой архитектуры, как жилой дом на Моховой, 13 («гвоздь в гроб конструктивизма», арх. И. В. Жолтовский), здание Ленинской библиотеки (арх. В. Г. Гельфрейх, В. А. Щуко), здание Госплана (арх. А. Я. Лангман) и гостиница «Москва» (арх. А. В. Щусев). На противоположной стороне реки был выстроен по проекту Б. М. Иофана знаменитый Дом на набережной.

Строительство новой Москвы требовало жертв. Практически все культовые сооружения в районе новостроек (по Тверской и Охотному ряду) были уничтожены, невзирая на их историко-культурную ценность. На улице Горького были заменены практически все фасады. Старинные здания, которые было признано целесообразным сохранить (как, например, здание Моссовета и дом Союзов), надстраивались и с помощью специальной технологии переносились на уровень новой красной линии. Технологию переноса каменных зданий с отрывом от фундамента освоил инженер Эммануил Гендель.

Всё, что не подлежало переносу и могло мешать движению транспорта, сносили. Так погибли Китайгородская стена с Иверскими воротами, Сухарева башня, Триумфальная арка, Красные ворота. По некоторым свидетельствам, та же судьба могла постигнуть и храм Василия Блаженного. За годы сталинской реконструкции Москва окончательно потеряла характерный зубчатый силуэт «сорока сороков». Среди снесённых храмов оказались и такие шедевры, как Успенская церковь в Котельниках и церковь Николая Чудотворца «Большой Крест», и целые монастырские комплексы, как, например, Симонов и Страстной монастыри. В мемуарных свидетельствах москвичей того времени сквозит чувство опустошения, которое они испытывали при виде того, как исчезает с лица земли историческая застройка:

Какая странная пустота открылась передо мной на том месте, где я привык видеть Водопьяный переулок. Его не было. Он исчез, этот Водопьяный переулок. Он просто больше не существовал. Он исчез вместе со всеми домами, составлявшими его. Как будто их всех вырезали из тела города. Исчезла библиотека имени Тургенева. Исчезла булочная. Исчезла междугородная переговорная. Открылась непомерно большая площадь — пустота, с которой трудно было примириться. Реконструкция знакомого перекрестка была сродни выпадению из памяти. В Москве уже стали выпадать целые кварталы. Потом наступила более тягостная эпоха перестановки и уничтожения памятников. Незримая всевластная рука переставляла памятники, как шахматные фигуры, а иные из них вовсе сбрасывала с доски.

— В. Катаев. «Алмазный мой венец».

Остановка работ

Реализация грандиозных планов создания Новой Москвы была остановлена войной с Германией в 1941 году. В послевоенный период генеральный план продолжал реализовываться с существенными коррективами. В панораме столицы появились новые высотные акценты — т. н. сталинские высотки. На смену сталинскому классицизму пришёл сталинский ампир. Снос православных храмов, к тому времени уже лишённых наиболее характерных опознавательных знаков (колоколен, пятиглавия), был приостановлен, что позволило некоторым из них сохраниться до нашего времени.

См. также

• Османизация Парижа
• Великие стройки коммунизма
• Столица мира Германия
• Новая Москва (фильм)

Отрывок, характеризующий Сталинская реконструкция Москвы

M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».