Сталинские расстрельные списки

Ста́линские расстре́льные спи́ски — досудебные перечни лиц, подлежащих осуждению Военной коллегией Верховного суда к разным мерам наказания (преимущественно — расстрелу), предварительно утверждавшиеся Сталиным и другими членами Политбюро. Представленные списки, общим числом 388, относятся к 1936, 1937, 1938, 1940, 1942, 1950 годам и всего включают порядка 45 тысяч человек.

Впервые были подготовлены к 5 марта 2002 года (49-я годовщина смерти И. В. Сталина) Архивом Президента РФ и Обществом «Мемориал» в виде компакт-диска. К 5 марта 2003 года (50-я годовщина) был опубликован интернет-вариант списков.

Второй выпуск осуществлён 5 марта 2013 года (60-я годовщина). Он готовился Международным Мемориалом в сотрудничестве с Российским государственным архивом социально-политической истории (РГАСПИ), Архивом Президента Российской Федерации, Российской объединенной демократической партией «Яблоко».

Содержание

Основу содержания составляют списки репрессируемых, рассмотренные в 1936—1938 гг. членами Политбюро ЦК и хранящиеся в архиве Президента РФ. Таковых 383. Они включают 44,5 тысячи имён. Списки объединены в 11 томов и расположены в хронологической последовательности с 27 февраля 1937 г. по 29 сентября 1938 г. Исключение в хронологии относится к двум спискам 1936 года без точных дат, ошибочно подшитых к спискам конца 1937 г. Кроме того, имеется ещё пять подобных списков за январь и сентябрь 1940, январь 1942, март и апрель 1950 года, содержащих 1125 имен.

В версии CD диска, подготовленного в 2013 году, добавлены биографические справки по 33 тысячам фигурантов, а также впервые приведены точные даты смерти в половине от общего числа размещённых на диске биографических справок.

Представленные списки, за некоторым исключением, являются первыми экземплярами, напечатанными на пишущей машинке, с пометками, подписями и резолюциями. Страницы списков с автографами И. Сталина и других членов Политбюро ЦК, а также большинство страниц с важными пометками воспроизводятся не только в текстовом, но и в оцифрованном виде. Также показаны сопроводительные документы архивного делопроизводства.

Кроме того, вступительная часть содержит сведения об истории возникновения списков, порядке их оформления в НКВД и Политбюро ЦК, другую тематическую информацию.

Технология списков

Истоком упрощённого, «списочного» порядка наказания является Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 г., принятое сразу после убийства С. М. Кирова. В соответствии с ним, следствие по делам о террористических организациях и террористических актах должно было вестись в ускоренном режиме (до десяти дней), судебное слушание производиться без участия сторон и без вызова свидетелей, ни кассационного обжалования, ни подачи ходатайств о помиловании не допускалось, смертные приговоры приводились в исполнение в тот же день. Необходимо отметить, что рассмотрение дел «в упрощенном порядке» требовало обязательной предварительной санкции Политбюро ЦК ВКП(б), оформленной специальным решением.

Первоначально Постановление от 01.12.1934 использовалось эпизодически и было связано преимущественно с отдельными резонансными делами. Расширение масштаба «упрощённого порядка» началось осенью 1936 года наркомом внутренних дел СССР Н. Ежовым. 4 октября Политбюро ЦК (в отсутствие И. Сталина, отдыхавшего в Сочи) рассмотрело обращение Н. Ежова и А. Вышинского санкционировать осуждение 585 человек по списку, и приняло решение методом опроса. В отличие от обычной практики оформления выписки из протокола с номерами протокола и пунктов повестки дня, решение опросом принималось впервые. Кроме того, впервые речь шла уже не о санкции на «упрощенный порядок» судебного рассмотрения, а прямо о «мерах судебной расправы», то есть о приговорах.

В феврале 1937 г. опросное утверждение в Политбюро ЦК списков лиц, чьи приговоры, чаще всего расстрельные, оформлялись затем Военной коллегией Верховного суда СССР пошло на регулярной основе. Утверждение пофамильных списков с заранее намеченной мерой наказания осуществлял лично И. Сталин и его ближайшие соратники по партии. Формальных решений Политбюро ЦК об этом не принималось, а их роль выполняли резолюции «за» и подписи на самих списках. Первый подобный документ оформлен 27 февраля 1937 г. В нём фамилии 479 человек и мерой наказания определен расстрел. Интересно, что по неизвестным причинам несколько десятков человек из этого перечня были повторно включены в последующие списки. Таким образом, заработала схема, в которой: НКВД (Н. Ежов, а позже Л. Берия) формирует и представляет списки, члены Политбюро ЦК их утверждают, Военная коллегия Верховного суда СССР (В. В. Ульрих, позже А. Чепцов) их оформляет. По имеющимся данным, такая технология доминировала до сентября 1938 г.

Однако имеются примеры и более позднего её использования при существенном снижении масштабности и некотором изменении порядка. А именно, по совместной записке НКВД и Прокуратуры с просьбой санкционировать рассмотрение дел в порядке Постановления от 01.12.1934 принималось официальное решение Политбюро ЦК, а во время Великой Отечественной войны - решение Государственного комитета обороны (ГКО).

Последним из известных дел, оформленных подобным образом, стало дело Л. Берия (1953 г.).

Постановление ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 г. было отменёно Указом Президиума Верховного Совета СССР 19 апреля 1956 года.

Структура списков

Первая страница списков обычно содержала надпись «Список лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР» (иногда просто — «Список» или «Список лиц»). На второй странице размещалась справка о числе лиц, включенных в список. При этом их разбивали по территориальной принадлежности и категориям наказания. 1-я категория означала расстрел (порядка 39 тысяч человек), 2-я — 10 лет заключения (около 5 тысяч человек), 3-я — 5-8 лет заключения (102 человека). После июля 1937 г. (начало Большого террора) 3-я категория в представленных списках не встречается.

Далее шли сами региональные списки, каждый с новой страницы и также с разбивкой на категории. В списках весны и начала лета 1937 г. иногда имеются уточнения: «троцкисты», «правые», «децисты», «брандлеровцы», «меньшевики», «эсеры». Более поздние списки по типам «преступлений» не разделялись. Иностранные граждане обычно выделялись в самостоятельную группу внутри регионального списка. В большинстве случаев для каждого из них на отдельном листе давалась справка, содержавшая информацию о гражданстве, годе и месте рождения, времени проживания в СССР, роде занятий, а также существо обвинений с указанием на признание или непризнание своей вины. Два первых списка, от 27 февраля и 19 марта 1937 года, никем из руководства НКВД подписаны не были. Позже каждый список и перечни по регионам и категориям подписывались ответственными лицами наркомата. Конкретно, имеются подписи и визы следующих товарищей: В. М. Курского, С. Г. Гендина, Я. С. Агранова, М. И. Литвина, Л. Н. Бельского, В. Е. Цесарского, И. И. Шапиро, М. П. Фриновского. Два списка по Украине завизированы заместителем наркома внутренних дел СССР Л. Н. Бельским, военным прокурором Киевского военного округа Калошиным и временно исполняющим обязанности прокурора УССР Л. Ячениным.

Утверждения списков членами Политбюро ЦК

Подписи и даты утверждения списков ставили на первых страницах. Сначала, как правило, подписывал Сталин. В исключительных случаях, когда подписи Сталина нет, первой идет подпись Молотова или, очень редко, Жданова. Установлено, что наибольшее число списков подписано В. М. Молотовым — 372. Собственноручные резолюции «за» и подписи Сталина сохранились на 357 списках, Л. М. Каганович подписал 188, К. Е. Ворошилов — 185, А. А. Жданов — 176, А. И. Микоян — 8, а расстрелянный позже С. В. Косиор — 5 списков. Все листы с этими подписями воспроизведены на CD диске в отсканированном виде. Виз остальных высших руководителей страны на имеющихся списках не обнаружено.

До сентября 1938 г рассмотрение списков в протоколах заседаний Политбюро ЦК никак не оформлялось. Не попадали они и в делопроизводство, так как после визирования их возвращали в НКВД.

Оформление и исполнение приговоров

Возвращённые в НКВД списки направляли в ВКВС. Там полученные дела рассматривались в соответствии с Постановлением от 01.12.1934. Суд проходил формально. Документы готовились заранее. Слушание дела занимало пять — десять минут. Считалось, что за это время подсудимому разъясняли его права, сущность обвинения, заслушивали отношение обвиняемого к совершённым преступлениям, его показания и последнее слово. Приговор выносился по назначенной ранее категории. Исключений практически не встречалось. Смертные приговоры, обычно, объявляли подсудимым непосредственно перед казнью.

Для бывших работников НКВД устанавливался так называемый «особый порядок». Как правило, их списки подавались Сталину отдельно и либо не имели обложки, либо были озаглавлены просто «Список» или «Список лиц», без указания, что означенные в нем лица подлежат суду ВКВС. Если фамилии сотрудников НКВД шли в общих списках, против них обычно указывалось: «бывш. сотрудник НКВД». Утверждённые членами Политбюро ЦК списки нигде больше не рассматривались, а людей просто расстреливали. То есть визы членов Политбюро ЦК фактически становились приговором и никакой, даже формальной легитимации не требовали. В представленных на CD документах по делам центрального аппарата НКВД «в особом порядке» было осуждено 254 чекиста. Первый «особый» список был утвержден 16 июня 1937 г., последний — 10 июня 1938 г.

Отрывок, характеризующий Сталинские расстрельные списки

Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.