Сталин во Второй мировой войне

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Сталин во Второй мировой войне — деятельность Иосифа Сталина в период Второй мировой войны, как руководителя СССР.





Сталин в начале Второй мировой войны

30 сентября 1938 года Чемберлен от имени Великобритании, Деладье от имени Франции, Гитлер от имени Германии, Муссолини от имени Италии, подписали Мюнхенское соглашение, в историографии часто называемое "Мюнхенский сговор". Этим соглашением, вопреки данным ранее Великобританией гарантиям, вопреки договору о взаимопомощи с Францией, гитлеровской Германии передавалась Судетская область Чехословакии - один из крупнейших военно-промышленных регионов Европы. К этому моменту у СССР с Чехословакией был заключен Пражский договор, согласно которому СССР обязывался в случае нападения, оказать непосредственную военную помощь Чехословакии против гитлеровской Германии. Несмотря на отказ Польши, также претендовавшей на территории Чехословакии, пропустить советские войска в случае нападения Германии на Чехословакию, СССР 19 сентября 1938 года подтверждает свою готовность вступить в войну с Гитлером, в случае нападения. К состоявшимся 29-30 сентября 1938 года переговорам в Мюнхене, решавшим судьбу Судетской области, представители СССР допущены не были, а представителям Чехословакии вынесли уже подписанное остальными участниками соглашение и, фактически заставили его подписать, несмотря на протесты.21 сентября 1938 года, в самый разгар судетского кризиса, польские деятели предъявили чехам ультиматум о «возвращении» им Тешинской области, где проживало 80 тысяч поляков и 120 тысяч чехов. После заключения Мюнхенского соглашения Польша одновременно с Германией ввела войска на территорию Чехословакии и аннексировала Тешинскую область.

В условиях попустительства со стороны западных демократий экспансионистским планам Гитлера, руководство СССР расценивало эти действия, как преднамеренное усиление Германии с целью подталкивания её к войне против СССР. В целях противодействия этим планам были предприняты дипломатические шаги, в результате которых 23 августа 1939 года между СССР и Германией был заключен договор о ненападении.

1 сентября 1939 года, германские войска напали на Польшу с запада. 1 сентября президент Польши И. Мосцицкий покидает столицу.·         4 - 5 сентября из столицы эвакуируется правительство. 6 - 7 сентября бежит главнокомандующий Э. Рыдз-Смиглы. 17 сентября, после окружения Варшавы и фактического бегства польского правительства и развала Польского государства, Советский Союз ввёл войска в Польшу с востока и занял, в итоге, территории, по так называемой "линии Керзона" - установленной странами Антанты границе, которую Польша признала 10 июля 1920 года, но существенно расширила в результате войны с РСФСР 1920 года за счёт земель Украины и Белоруссии. Вслед за тем были заключены договоры с Латвией, Литвой и Эстонией; в них был введён ограниченный контингент советских войск. 14—16 июня правительствам этих стран были предъявлены ультиматумы, поддержанные внутренними просоветскими силами, в результате чего существовавшие в них правительства были смещены, введены дополнительные контингенты советских войск, вооружённые и полицейские силы этих стран включены в состав соответствующих структур. Решением парламентов эти страны вошли в состав СССР[1][2][3]. Одновременно (26 июня) СССР предъявил ультиматум Румынии и занял Бессарабию, ранее входившую в состав Российской империи и оккупированную Румынией в 1918 году. На этой территории была провозглашена Молдавская ССР.

30 ноября 1939  после Майнильского инцидента СССР объявил войну Финляндии (см. Советско-финская война 1939—1940 гг.), создав и официально признав просоветское «народное правительство» из финских коммунистов. Советское наступление встретило упорное сопротивление. После трёх с половиной месяцев тяжёлых боёв, сопровождавшихся значительными потерями, СССР сумел добиться осуществления программы-минимум — занять Выборг и отодвинуть границу от Ленинграда (проходившую ранее в 30 км от него).

С лета 1940 начались трения между Германией и СССР: правительство третьего рейха выразило недовольство присоединением Буковины к СССРК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3250 дней], СССР в свою очередь был недоволен тем, что Второй Венский арбитраж был произведен без советского участия и без учета советских интересов в отношении Болгарии и Румынии. Советское руководство также было встревожено усилением немецкого влияния в Румынии и Финляндии.

Для прояснения отношений между союзниками в ноябре 1940 в Берлин отправился Вячеслав Молотов, снабженный инструкциями Сталина[4]. В ходе переговоров Молотов также обменивался телеграммами со Сталиным.

После возвращения Молотова из Берлина Сталин сделал вывод о том, что в Германии принято стратегическое решение о войне с СССР. 25 ноября 1940 Молотов передал послу Германии Вернеру Шуленбургу проработанный официальной Москвой проект советско-германского соглашения, однако ответа из Берлина не последовало.

В январе 1941 года высшим командованием вооруженных сил СССР были проведены две штабные игры на картах для анализа предстоящего конфликта СССР и Германии, на которых присутствовал Сталин.

12-13 апреля 1941 Сталин и министр иностранных дел Японии Мацуока провели заключительный этап переговоров, результатом которых стало урегулирование советско-японских отношений на Дальнем Востоке и подписание пакта о нейтралитете.

5 мая 1941 Сталин выступает с речью перед выпускниками военных академий, в которой даёт понять, что предстоит война с Германией[5]. Тогда же в Генеральном штабе был разработан план стратегического развёртывания на случай войны с Германией и её союзниками[6][7]. План предусматривал нанесение главного удара на юго-западном направлении[8]. Эта идея и всё планирование исходили из того, что основные силы Германии будут сосредоточены для захвата Украины (а не Москвы) - решение, в выработке которого участвовали Сталин, Жуков и Тимошенко[9].

6 мая 1941 года Сталин стал Председателем Совнаркома СССР.

В июне 1941 года Сталин ведёт активные военные приготовления. Так, 18 июня войска приграничных округов выдвигаются к границам и приводятся в боевую готовность[9]. Сведения, предоставляемые в больших количествах агентурной разведкой о дате нападения, были крайне противоречивы, сообщали различные даты, среди которых была и дата 22 июня [9]. Одни историки видят в этом ошибку Сталина, указывая, что у Сталина были самые подробные и достоверные сведения о дислокации и численности германской армии и её планах[9]. Согласно другим свидетельствам, Сталин был уверен, что Гитлер не нападёт, пока не покончит с Англией, и что нападение следует ждать не раньше весны 1942 г; всё же противоречащее этой уверенности отметал как дезинформацию и провокацию[10]. Следует учитывать, что Германия успешно проводила кампанию по дезинформации противника. Сталину поступали противоречивые данные с большой разбежкой в датах. Предупреждения из Англии считались дезинформацией, так как вступление в войну СССР было на руку Англии и не выгодно в тот момент СССР.

По мнению российского историка Куманева Г. А. данные свидетельствуют только о подготовке к отражению агрессии, в одной из своих статей он пишет по этому поводу: «к началу Второй мировой войны с учетом возросшей силы оружия, возможных стремительных перебросок войск, разнообразия оперативного маневра на колесах и по воздуху стратегия большинства европейских стран, как правило, ориентировалась не на позиционную оборонительную, а на наступательную войну, на маневренность в ней. И ставка Красной Армии на наступательную войну (разумеется, после быстрого отражения агрессии) в привязке к конкретным условиям 1941 г. определялась необходимостью выбора лучшего стратегического плана ведения современной войны. К тому же в то время стало совершенно очевидным, что сугубо оборонительная стратегия французского премьера Даладье — он постоянно говорил о „героизме обороны“ — проявила себя не лучшим образом и сказалась в ходе войны отнюдь не в пользу Франции. Больше того — даже оборонительная стратегия любой страны уже тогда в обязательном порядке предусматривала развертывание операций на чужой территории.»[11]

Великая Отечественная война

22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз.

Ситуация в стране на момент нападения.

К моменту начала вторжения силы Красной армии не имели достаточной концентрации у границ. Снабжающие склады находились близко к границе. Некоторые историки считают такое положение складов, а также слабую подготовку к оборонным действия следствием и вместе с тем свидетельством подготовки превентивной войны[8]. Характерно, что военно-теоретических работ с таким названием, равно как и выступлений на конференциях (например декабрьской 1940 г.) в предвоенный период не было, в то время как доклады и работы с названиями «наступательная операция» численно доминировали. Эти обстоятельства, в сочетании с относительно невысоким уровнем обучения личного состава и относительно низким качеством управления обусловили неудачи СССР в первые месяцы войны.

Директива № 1

В ночь на 22 июня, Сталин, отверг предложенную начальником Генерального штаба Г. К. Жуковым директиву, сказав:[12]
Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос ещё уладится мирным путём. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

После чего он утвердил текст директивы «О приведении в боевую готовность войск в связи с возможным нападением нацистской Германии на СССР», составленный по его указаниям Г. К. Жуковым и Н. Ф. Ватутиным; она была подписана затем Жуковым и наркомом обороны С. К. Тимошенко. В директиве говорилось о возможном внезапном нападении немецких войск 22—23 июня на войска советских западных округов, которое, согласно директиве, «может начаться с провокационных действий». Командующим округов предписывалось «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». «Одновременно войскам <…> быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников». Следовало скрыто занять войсками «огневые точки укреплённых районов на государственной границе», рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, тщательно её замаскировать. Привести в боевую готовность части, рассредоточить их и замаскировать. Привести в боевую готовность противовоздушную оборону «без дополнительного подъёма приписного состава». Последний пункт директивы гласил: «Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить».[13] А. М. Некрич, впервые введший документ в научный оборот, считает, что директива «носила странный и противоречивый характер. В ней, как в двух каплях воды, нашли отражение сомнения и колебания Сталина, его неоправданные расчёты, что вдруг удастся избежать войны».[13]. По мнению К. Плешакова, «директива сулила катастрофические последствия» и совершенно сбивала с толку войска на границе, ввиду невозможности отличить «провокацию» от начала войны[14]. Военный исследователь, полковник Генерального штаба[15]. М. Ходоренок характеризует эту директиву как «на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую»[16]; он считает, что директива своим запретом отвечать на «провокации» дезориентировала командование и сыграла отрицательную роль.

Начало войны

Первой реакцией Сталина и командования было стремление действовать по ранее разработанным планам. В 7 часов 15 минут была издана «Директива № 2» (автор текста — Г. К. Жуков, вновь составивший её по предписаниям Сталина, которые, по его словам, вызвали у него недоумение[17]). Директива предписывала всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили границу, но самим границу не переходить. Директива № 3, изданная в 21:15 того же дня предписывала войскам вторгнуться на территорию противника. Юго-Западному фронту предписывалось «окружить и уничтожить группировку противника, наступающую в направлении Владимир-Волынский и Броды. К исходу 24 июня овладеть районом Люблин». Западному и Северо-Западному фронтам аналогичным образом предписывалось овладеть Восточной Пруссией [18][19][20]. В результате силы Западного фронта, не располагая точными данными о силах противника, действовали неудачно. Силы Северо-Западного фронта в беспорядке бежали к Пскову, Юго-Западный фронт, где были сосредоточены основные силы Красной армии смог относительно благополучно отступить на линию старых укреплений. Только после падения Минска 28 июня была осознана необходимость перехода к стратегической обороне.

«Прострация» Сталина и создание ГКО

Вечером 29 июня, получив известия о падении Минска, Сталин заявил «Ленин оставил нам великое государство, а мы его проср*ли» — сказал он окружающим при выходе из Наркомата обороны,[21][22] после чего уехал на Ближнюю дачу в Кунцево, где и находился, никого не принимая и не отвечая на телефонные звонки[23]. 30 июня около 4 часов в кабинете Молотова собрались Молотов, Маленков, Ворошилов, Берия, Микоян и Вознесенский. Обсудив сложившееся положение, решили (по предложению Берии) создать новый орган — Государственный Комитет Обороны, во главе которого должен встать Сталин, и ехать на Ближнюю Дачу — просить Сталина принять власть. Согласно воспоминаниям Микояна, Сталин встретил делегацию «странно», Берия, чей рассказ дошёл в изложении Хрущёва, прямо утверждает, что Сталин испугался ареста. Однако, когда приехавшие стали упрашивать его сконцентрировать в своих руках власть, Сталин успокоился и вернулся к государственным делам; тут же был создан ГКО и распределены обязанности.

По мнению иных источников, Сталин, находясь на даче готовил историческое радиообращение к советскому народу. Версия о «временной недееспособности» была создана Хрущёвым специально, чтобы очернить Сталина. В опровержении этой версии есть журнал приёмов, который вёл секретарь Сталина. В журнале список людей, принятых Сталиным с самого начала войны. Также Сталин просто не мог уехать на свою дачу, которая находилась на Западе от Москвы.[24][25][26][27][28][29].

Существует альтернативная версия событий 29-30 июня: Сталин, ознакомившись 29 июня в наркомате обороны с бедственным положением на Западном и Северо-Западном фронтах, не стесняясь в выражениях, обвинил начальника Генштаба Жукова и наркома обороны Тимошенко в том, что страна дала им под командование столько войск и вооружений, а они их бесславно потеряли. Тимошенко в ответ напомнил, что именно он является председателем Ставки Главного Командования, а Сталин — её рядовым членом. Возмущенный Сталин покинул наркомат обороны, отправившись «искать управу» на Тимошенко. Позднее сам Сталин упомянул, что ночь с 29 на 30 июня 1941 г. была для него самой тяжелой и памятной[30]. На следующий день (30 июня) по инициативе Сталина, Молотова, Ворошилова и Кагановича состоялось внеочередное заседание Президиума Верховного Совета СССР, на котором и был создан ГКО, подчинивший себе Ставку Главного Командования.

01 июля совместное постановление Президиума Верховного Совета СССР, СНК СССР и ЦК ВКП(б) о создании Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным было напечатано во всех газетах.

3 июля Сталин выступил с обращением к народу. 8 июля Сталин был назначен Верховным Главнокомандующим. 19 июля 1941 года решением Президиума Верховного Совета СССР И. В. Сталин был назначен на должность наркома обороны СССР. В этой должности Сталин находился до самого окончания войны.

Поражения РККА летом-осенью 1941 г.

К концу июля фактор внезапности прекратил своё действие, и фронт был временно стабилизирован по линии Псков-Смоленск-Коростень. Германские войска предпринимают две операции, приведшие к окружению и разгрому советских войск на юго-западном (Киев, август-сентябрь) и центральном (Вязьма-Брянск, октябрь) направлениях и глубокому прорыву немцев. На северо-западе немцы прорвались к Ленинграду и блокировали его. После ликвидации вяземского «котла» центральное направление было полностью оголено.16 октября 1941 г., когда немцы находились у Можайска, было объявлено об эвакуации Москвы, однако Сталин остался в городе и очень быстро своими умелыми организационными действиями сумел прикрыть московское направление. Упорное сопротивление подразделений Красной армии, замедлили темп немецкого наступления на Москву, что позволило советскому командованию собрать резервы и наладить оборону. Ударившие вслед за тем морозы в условиях неготовности немецкой армии вести действия зимой (по плану, вся кампания должна была закончиться до зимы) и её измотанности, сделали положение немцев крайне тяжёлым.[31] [32] [33] [34] [35].

В своей речи от 6 ноября 1941 года Сталин объяснил неудачное для РККА начало войны «нехваткой танков и отчасти авиации». По мнению современных историков, аргументы о количественном или качественном превосходстве германской техники накануне войны недостаточно обоснованы[36]. Так, на начало войны все имевшиеся на вооружении Германии танки были легче 23 тонн, в то время как у РККА имелись средние танки Т-34 и Т-28 весом свыше 25 тонн, а также тяжёлые танки КВ и Т-35 весом свыше 45 тонн.

Вооружённые силы накануне Великой отечественной войны на западной границе СССР[36]
Категория Германия и её союзники СССР СССР (всего)
Личный состав 4,3 млн человек 3,1 млн человек 5,8 млн человек
Орудия и миномёты 42,601 шт. 57,041 шт. 117,581 шт.
Танки и штурмовые орудия 4,171 шт. 13,924 шт. 25,784 шт.
Самолёты 4,846 шт. 8,974 шт. 24,488 шт.

По сведениям историка Б. И. Николаевского, на первоначальном варианте знамён для вручения полкам, получившим звание гвардейских, была надпись «За Сталина!», однако Сталин распорядился её снять и оставить лишь надпись «За Родину!»[37] В разговоре с У. Гарриманом осенью 1941 года, Сталин признался: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть. Может быть, будет сражаться за Россию»[37].

Победа под Москвой

Уже в середине ноября советские войска перешли в контрнаступление под Тихвином и Ростовом, а в начале декабря 1941 перешли в наступление на подступах к Москве и отбросили немецкую армию на 100—200 км. В то же время была в основном завершена эвакуация промышленности на восток, эвакуированные заводы начали постепенно увеличивать выпуск военной продукции. В указанных событиях важную роль сыграли военачальники, выдвинутые Сталиным в предвоенные годы на смену жертвам «чисток» 1937 года — Жуков, Конев, Василевский. Германия рассчитывала на быструю победу по типу западных стран, однако героическое сопротивление советского народа похоронило немецкий план «блицкрига», и война приняла затяжной характер.

Дальнейшие события войны

Весной 1942 года Красная Армия предприняла серию наступлений на нескольких фронтах (наступление на Харьков, десант в Керчи, попытка прорыва блокады Ленинграда). Под Харьковом поражение имело тяжелые последствия, в окружение попала большая часть наступающих. Своих целей операции не достигли. В летнюю кампанию 1942 года Германия перенесла центр тяжести удара на юг. Её войска дошли до Сталинграда, где они были остановлены, окружены и разгромлены. А после курской битвы в 1943 году инициатива до конца войны переходит к Красной Армии.

Почтовые марки СССР 1945 и 1946 г.

С началом войны Сталин — Председатель Государственного Комитета обороны, нарком обороны и Верховный Главнокомандующий Вооружёнными Силами СССР. В приказе Ставки Верховного Главнокомандования № 270 от 16 августа 1941 года было сказано: «Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров». Советские солдаты, вышедшие из окружения или вернувшиеся из плена, попадали в фильтрационные лагеря, после которых подавляющее большинство возвращалось на фронт (до 95 % среди солдат, меньше — среди офицеров). Однако после войны многие бывшие пленные были подвергнуты притеснениям. По подсчётам кандидата исторических наук Игоря Кузнецова, всего через ГУЛАГ прошло до 80 % бывших пленных[38], то есть 2 млн человек.

В начале войны была осуществлена депортация немцев Поволжья в Сибирь и Центральную Азию. Нисколько не преуменьшая недемократический и несправедливый характер этой акции, нужно отметить, что данное событие не является уникальным и и укладывает в русло тогдашней мировой политики антигитлеровской коалиции. Для примера можно упомянуть концентрационные лагеря для японцев в США. В 1944 по обвинению в пособничестве врагу были депортированы крымские татары, чеченцы и некоторые другие народы Кавказа, значительная часть которых поддержала оккупировавшие их войска Германии. (одновременно нужно отметить, что массовые депортации народов имели место и ранее — в 1937 году началось постепенное переселение корейцев с Дальнего Востока (около 300.000 человек)из-за подозрений в японском шпионаже). [www.korean.ru/node/26 Н. Ф. Бугай, «О выселении корейцев с Дальневосточного края». «Отечественные записки», 1992 г., № 6]

Во время войны Сталин был удостоен звания Героя Советского Союза, награждён двумя орденами «Победа» и орденом Суворова 1-й степени. 6 марта 1943 года Сталину было присвоено звание Маршала Советского Союза, а 27 июня 1945 — специально введённое днём ранее высшее воинское звание Генералиссимуса Советского Союза. После окончания войны Сталин ещё некоторое время продолжал возглавлять военное ведомство (до февраля 1946 года — нарком обороны, а до марта 1947 года — министр вооружённых сил СССР).

Сталин и Антигитлеровская коалиция

Несмотря на идеологическую неприязнь, руководству СССР, Великобритании и США удалось создать Антигитлеровскую коалицию и открыть второй фронт в 1944 году. На встречах с руководством стран коалиции (визиты Черчилля в Москву 12-16 августа 1942 и 9-18 октября 1944, переговоры с де Голлем 2-8 декабря 1944, Тегеранская конференция, Ялтинская конференция) Сталин показал себя как твёрдый и жёсткий дипломат.

4 января 1943 года американский журнал «Time» назвал Сталина «человеком года».

По распоряжению Сталина Черчилль и Рузвельт были доставлены к месту конференции в Ялте с аэродрома в Саки по маршруту, пролегавшему мимо мест боев, чтобы лидеры союзников увидели всю тяжесть войны, которую вел Советский Союз. В ходе конференции Рузвельт признался, что был потрясен уведенным в горах Крыма.

Оценка роли Сталина в послевоенное время

Рядом коммунистических партий и организаций, заслуга победы в Великой Отечественной войне часто приписывается Иосифу Сталину[39][40][41], так как именно он руководил в тот период Советским Союзом и совместно со странами союзниками победил нацизм. Это утверждение, также активно распространялось в советский период[42].

Вместе с тем, некоторые политики, деятели науки, культуры и искусства, историки[43][44], социологи, ветераны[45][46], а также представители московского патриархата[47] придерживаются мнения, что победа состоялась не благодаря, а вопреки Сталину. В открытом письме 25-ти деятелей советской науки, литературы и искусства (1966 год) выражено мнение об ответственности Сталина за неготовность к войне[48]. В 2010 году Президент России Дмитрий Медведев, также заявлял о том, что Великую Отечественную войну выиграл народ, а не Сталин[49], хотя в 2012 году изменил своё мнение на противоположное: «это была победа всей страны, в том числе и руководства, какое бы оно ни было и как бы мы к нему ни относились <...> это всё-таки была их победа. И не только победа народа, но и тех решений, которые тогда принимались. И это было сделано не вопреки, а совместно»[50].

Также различные авторы ставят в вину Сталину:

Сталин как полководец

Согласно воспоминаниям Г. К. Жукова, незадолго до войны Сталин убеждал Жукова и Тимошенко, что большой угрозы нет, так как на границе у СССР больше дивизий, чем у Германии. Когда военачальники доложили, что по данным разведки каждая немецкая дивизия укомплектована и вооружена по штатам военного времени и почти вдвое превосходит советскую по численности, Сталин резко ответил: «Не во всем можно верить разведке». Также Сталин не доводил сведения о разведывательных данных до командования армией, считая, что только он знает, что им необходимо знать[56].

Когда Хрущев оторвался от текста и, в запале жестикулируя, произнес: «А он, Сталин, руководил фронтами по глобусу», все молчали, даже военачальники. Им-то было что сказать, чем возразить. В другой бы партии, наверное, крикнули бы, не выдержали: «Неправда!», а тут смолчали.

— вспоминал делегат XX съезда Василий Исаев о секретном докладе Хрущёва[57]

Распространено мнение о выдающихся полководческих способностях Сталина[58]. Как подчеркивает Жуков, в обеспечении операций, создании стратегических резервов, в организации производства боевой техники и всего необходимого для фронта Сталин проявил себя «выдающимся организатором». Однако между организационными и полководческими способностями существует большой разрыв, а вышеприведенное место из Жукова противоречит другим местам из его мемуаров: «Основных законов оперативно-стратегического искусства И. В. Сталин не придерживался» (о Сталине в разгар Курской битвы), и далее: «Он был подобен темпераментному кулачному бойцу, часто горячился и торопился вступить в сражение. Горячась и торопясь, И. В. Сталин не всегда правильно учитывал время, необходимое для всесторонней подготовки операции.» (militera.lib.ru/memo/russian/zhukov1/17.html. С. 163).

Известна оценка, данная И. В. Сталину в книге Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления», вышедшей после снятия Н. Хрущева:

«Могу твердо сказать, что И. В. Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими со знанием дела, хорошо разбирался в больших стратегических вопросах… В руководстве вооруженной борьбой в целом И. В. Сталину помогали его природный ум, опыт политического руководства, богатая интуиция, широкая осведомленность. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим».

Одновременно, рассматривая издание книги в контексте времени, стоит отметить, что после снятия Хрущева в КПСС усились просталинские тенденции в лице Брежнева и некоторых других деятелей, что теоретически также могло способствовать такой публикации.

Адмирал Кузнецов, командующий ВМФ в годы Великой Отечественной войны, полагает: «Неправильно утверждать, что он был неуч и управлял войной по глобусу, но нельзя не сказать и о его ошибках в военном деле, нежелании прислушаться к военачальникам при своей недостаточной компетенции… Он мог наметить высадку десанта в Керчи, не обсудив предварительно о нужных средствах и сроках готовности… Чистой воды волюнтаризм». Он отмечает, что все военачальники, кто встречался со Сталиным, насколько ему известно, согласны с жуковской оценкой Сталина как «достойного Верховного главнокомандующего», хотя при этом «у всех возникал вопрос: почему им были допущены просчеты с началом возможного нападения на нас фашистской Германии и не были приняты все меры по повышению готовности?». Кузнецов подчеркивает прежде всего «железную волю» Сталина, сыгравшую, по его мнению, решающую роль. По утверждению Кузнецова, Сталин в дни битвы под Москвой «с удивительным упорством собирал резервы для контрнаступления и провел это в жизнь. Казалось, нереальная в тех условиях победа под Москвой стала возможной…». Похожая ситуация, отмечает Кузнецов, сложилась и под Сталинградом, когда решением Ставки и Сталина в район боев упорно стягивались резервы, впоследствии определившие исход битвы. Кузнецов подчеркивает, что при огромной роли полководцев, «проводивших планы операции в жизнь, зарождение идеи в Ставке и воля Верховного Главнокомандующего определяли успех сражения»[59].

Замначальника Генштаба С. М. Штеменко в своих мемуарах также высоко оценивает заслуги Сталина в руководстве войной. По мнению журналиста Р. Б. Лерт, конкретный анализ мемуаров Штеменко демонстрирует несколько военных идей принадлежащих лично Сталину.

В вину лично Сталину критики ставят отсутствие накануне войны оборонительных планов, и соответствующих им мероприятий, исходившее из общей доктрины («воевать малой кровью, большим ударом, на чужой территории»), не предусматривавшей и мысли о возможности обороны[60].

Есть предположение, что именно Сталин, вопреки мнению всех военных запрещавший выводить войска из полуокруженного Киева — непосредственный виновник Киевской катастрофы[61]. В этом его обвиняет в частности Г. К. Жуков.[62] Полагают также, что Вяземская катастрофа, поставившая под угрозу Москву (при том, что немцы не имели на этом направлении подавляющего преимущества), была вызвана некомпетентными распоряжениями Сталина, в частности неудачным расположением войск и его путаной и запоздалой директивой о переходе к стратегической обороне от 27 сентября[60][63]. Известный советский диверсант Илья Старинов, характеризуя степень компетентности Сталина в его профессиональной области, особо выделяет требования Сталина поджигать леса, определяемое им как «несусветная чушь», а также его требование сжигать населенные пункты («гони немца на мороз!»), по мнению Старинова столь же жестокое, сколь бессмысленное и политически вредное (ибо настраивало население против партизан — см. Зоя Космодемьянская).

Старинов приводит и солдатскую оценку полководческого стиля Сталина. По его словам, после кровопролитного и, считаемого некоторым, бессмысленного (так как финны все равно оставляли город) штурма Выборга, проведенного по личному приказу Сталина, он «впервые» услышал от раненых, «что ему (Сталину) не жалко русской крови».[64]

По утверждению наркома вооружений Ванникова, Сталин вопреки его возражениям и по предложению маршала Кулика порекомендовал комиссии, занимавшейся этим вопросом, заменить танковые 76-мм. орудия на 107-мм. (к началу войны танковая промышленность не сумела освоить применение данного орудия), мотивировал он это словами: «107-мм. пушки очень хорошие. Я помню, как они показали себя во время Гражданской войны». Таким образом, он предвосхитил дальнейшее развитие танкового вооружения, выразившееся в увеличении калибра и мощности орудий[65][66].

Постановка 107-мм пушкой на танк КВ могла существенно увеличить его полезность в бою. К 1942 году перед руководством вооружённых сил встал вопрос: либо вообще не использовать КВ, либо ставить на них действительно мощные орудия. Для этого и пригодилась бы 107-мм пушка. Но к тому времени все они были переплавлены. Когда в 1943 году на поле боя появились немецкие «Тигры», выяснилось, что отечественным танкам с ними попросту нечем бороться. Сохранить оброноспособность войск на танкоопасных направлениях помогало применение артиллерии и кумулятивные бомб ПТАБ-2,5-1,5 (кстати, этот вид вооружения был принят с подачи именно Сталина, и начал применяться лишь с его личного разрешения во время битвы на Курской Дуге, что явилось очередным «неприятным сюрпризом» для германских войск).

Одновременно существуют обвинения Сталина в принятии плана стратегического контрнаступления зимой 1941-42 гг., окончившееся неудачей. При этом Сталин пошел вопреки мнению большинства военных, в том числе и Жукова:

«Маршал Василевский: „В ходе общего наступления зимой 1942 года советские войска истратили все с таким трудом созданные осенью и в начале зимы резервы. Поставленные задачи не удалось решить“. Академик Самсонов: „…переход в общее наступление на всех основных стратегических направлениях без достаточного учета реальных возможностей фронтов провалился“. Я так подробно остановился на проблеме разграничения контрударов и общего наступления, чтобы стало отчетливее видно, почему прежде всего сам Сталин, а за ним почти все наши военные историки и теоретики „объединяли“ их в одно контрнаступление, начинающееся 5 декабря. Проще всего объяснить такие действия Сталина диктаторской инерцией мирного времени. В какой-то мере это, как говорится, имело место. Но попытаемся понять его намерения. Сталин не из тех, кто принимает решения, не взвесив все за и против. В данном случае он видит такую реальную картину: гитлеровская армия понесла большие потери в многочисленных, пусть даже победных операциях. В сражении за Москву она окончательно выдохлась, это подтверждается тем, что после контрударов Жукова наличными силами гитлеровские дивизии попятились назад. Есть все основания предположить, что под общим ударом всех фронтов, не позволяющих противнику маневрировать, покатится на Запад, а возможно и рухнет весь Восточный фронт немцев. Поэтому Сталин и замышлял общее наступление от Балтийского до Чёрного моря. Логика в таком суждении есть. Но дело в том, что логика в военном деле не идентична с логикой в философии, тут свои особенности, свои невидимые подводные камни. Напомним только об одном — о боевом духе, моральном состоянии войск. Соотношение сил может быть в пользу одной из сторон, и логика в таком случае подсказывает превосходство этой стороны. Однако низкое моральное состояние (тот самый подводный камень) приведет к поражению более сильную сторону. В контрнаступлении под Москвой боевой дух Советской Армии был на подъеме: после долгих неудач погнали, наконец, гитлеровцев назад. Сталин имел все основания опираться на этот фактор. Это, как говорится, то, что на поверхности, видимое всем, кто присутствовал на совещании Ставки, и понятное Генштабу, который оформлял решение Сталина на общее наступление. Но, как выяснилось совсем недавно (я эти документы увидел, только уже работая над этой книгой — в 1999 году), у Сталина были ещё свои, никому не известные, далеко ведущие стратегические расчеты. Сталину казалось, что общее наступление советских войск деморализует германское руководство, которое увидит свои отступающие по всему фронту войска и пойдет на мирные предложения, которые выдвинет он, Сталин. Верховный Главнокомандующий не посоветовался по этому поводу со своими полководцами, и даже с членами Политбюро, поэтому никто из них не упоминает об этой попытке ни в устных воспоминаниях, ни в опубликованных мемуарах.»

[www.erlib.com/%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80_%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%BF%D0%BE%D0%B2/%D0%93%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D1%80%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%81%D0%B8%D0%BC%D1%83%D1%81._%D0%9A%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0_2/1/ В. Карпов, «Генералиссимус», книга 2. Интернет-версия Онлайн-библиотеки erLIB.com]

Как полагают сторонники критической точки зрения, только после катастрофических поражений 1941 и 1942 годов Сталин «чему-то научился».[60][61]. В то же время нелепо все неудачи первых лет войны приписывать одному человеку, не учитывая огромную работу И. Сталина по увеличению обороноспособности страны произошедшей в предвоенные годы.

Однако сомневаясь в стратегических талантах Сталина, ряд историков при этом признает его выдающиеся таланты организатора и руководителя. После окружения войск под Брянском и Вязьмой, за короткий промежуток времени Ставка ВГК сумела фактически вновь воссоздать группировку войск на западном направлении, что в конечном счете предопределило победу под Москвой. «Возрождение военной мощи русских, — писал по этому поводу английский историк Кларк в книге „Москва 1941 года“, -…одно из самых выдающихся достижений в военной истории»[63].

Требование ГКО и лично Сталина постоянно увеличивать производство танков заставляло всемерно удешевлять производство, постоянно сокращая трудозатраты. К началу 1945 года трудоёмкость изготовления Т-34 снизилась по сравнению с 1940 г. в 2,4 раза, в том числе бронекорпуса — в 5 раз, дизеля — 2,5 раза. И это в условиях, когда без снижения количества производимых машин был совершен переход к производству усовершенствованных Т-34-85 вместо Т-34. На протяжении всей войны советская промышленность сохранила абсолютное превосходство в количестве произведенных танков, благодаря простоте и надёжности. Современные исследователи утверждают что именно эти качества позволили наиболее эффективно достичь победы[67]. С другой стороны Сталин лично настаивал на улучшении танка Т-34[68].

23 мая 1944 в Ставке обсуждался план предстоящего наступления в Белоруссии. Разработка этого плана «велась на основе предложений командующих фронтами, которые знали обстановку до деталей»[69]. Командующий 1-м Белорусским фронтом Рокоссовский вспоминал: «Наши соображения о наступлении войск левого крыла фронта на люблинском направлении были одобрены, а вот решение о двух ударах на правом крыле подверглось критике» со стороны Сталина и его заместителей (Жукова и Василевского)[70]. Они выдвинули свой вариант. Рокоссовский не соглашался. Сталин дважды предлагал Рокоссовскому «выйти и обдумать» свои возражения, но тот настойчиво отстаивал своё мнение. После этого Сталин подписал план в его редакции. «Настойчивость командующего фронтом, — сказал Сталин, — доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надёжная гарантия». Вскоре реализация этого плана привела к разгрому немецких войск в Белоруссии, а Рокоссовскому было присвоено звание Героя Советского Союза[70].

Другой эпизод рассказан в мемуарах Штеменко. Командующий Карельским фронтом К. А. Мерецков иллюстрировал свой доклад в Ставке демонстрацией макета местности и аэрофотосъемки неприятельских укреплений. Сталин, не любивший «наглядных пособий», резко прервал Мерецкова словами: «Что вы нас пугаете своими игрушками? Противник, по-видимому, загипнотизировал вас своей обороной… У меня возникает сомнение, сможете ли вы после этого выполнить поставленную задачу». Сталин не дал Мерецкову закончить доклад[71].

Адмирал Кузнецов вспоминает: «однажды Сталин высказал мнение об использовании эсминцев на Волге. Когда же я доложил, что для них это невозможно, если даже они и будут туда как-нибудь переведены, то он, водя пальцем по сухопутной карте вверх и вниз по течению реки, ругал меня, а стоявший около него Маленков поддерживал его, приговаривая, что я, очевидно, недостаточно разобрался в этом»[59].

Критически настроенные историки обвиняют Сталина даже не в том, что он сам плохо разбирался в военном деле, а в том, что он и его аппарат государственной безопасности уничтожили высший командный состав армии накануне войны.

Диссидент Петр Григоренко считает Сталина и Берию главными виновниками поражений Советского Союза в начале войны.[72]. Согласно Григоренко[неавторитетный источник?], «колоссальные, ни с чем несравнимые потери, затронувшие каждую советскую семью, — результат, прежде всего, той страшной „чистки“, которая была проведена Сталиным среди руководящих кадров во всех областях нашей государственной и общественной жизни». Григоренко пишет об «уничтожении, как „врагов народа“ и „агентов иностранных разведок“ — М. Н. Тухачевского, В. К. Блюхера, А. И. Егорова, И. П. Уборевича, И. Э. Якира, а также командовавших военно-морским флотом В. И. Орлова и В. П. Викторова; — о гибели ВСЕХ командующих военными округами…».

Однако иные исследователи, например, историк Михаил Мельтюхов, опровергают мнение, что чистки в верхах армии оказали серьёзное влияние на её боеспособность. Мельтюхов проводит сопоставление динамики роста армии и количества уволенных и репрессированных членов командного состава. Он показывает, что только в период конец 1939 года — конец 1940 года штатная численность ВС СССР возросла в полтора раза, тогда как по состоянию на начало 1940 г, по ряду источников было уволено из-состава ВС порядка 45 тыс. офицеров по различным статьям, из которых аресту подверглось порядка 10 тыс. человек, однако, сколько было арестовано по дисциплинарным, а сколько по политическим мотивам, автор не уточняет. Согласно данным Мельтюхова, из числа уволенных было восстановлено в должности порядка 12 тыс. офицеров. Согласно его заключению, неудачи первого периода войны были связаны не с «чистками», а с недостаточной подготовленностью и некомплектом командного состава, вызванные быстрым ростом ВС. [73].

См. также

Напишите отзыв о статье "Сталин во Второй мировой войне"

Ссылки

  • Соловьёв Б., Суходеев В. [militera.lib.ru/research/solovyov_suhodeev/index.html Полководец Сталин.] — М.: Эксмо, 2003, 320 с.

Примечания

  1. [ruslib.com/POLITOLOG/estonia.txt_Piece40.30 ruslib.com: The Leading R US Lib Site on the Net]
  2. www.hrono.ru/sobyt/1940prib.html
  3. Семиряга М. И. [militera.lib.ru/research/semiryaga1/06.html Тайны сталинской дипломатии 1939—1941] // ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
  4. [www.bbc.co.uk/russian/russia/2010/11/101109_soviet_german_talks_history.shtml Молотов в Берлине: на развилке истории]
  5. Вишлёв О. В. [gkaf.narod.ru/kirillov/ref-liter/vishlev-98.html Речь Сталина 5 мая 1941 г. Российские документы.] — Новая и новейшая история, 1998, № 4. С. 77-89
  6. В. Невежин [www.tapirr.com/texts/history/suvorov/pravda/nevezhin.htm Стратегические замыслы Сталина накануне 22 июня 1941 года]
  7. Горьков Ю. А. [militera.lib.ru/research/gorkov2/04.html Кремль. Ставка. Генштаб.] Стратегическое планирование войны
  8. 1 2 А. Цыганок [www.polit.ru/analytics/2006/06/16/whichwar.html К какой войне готовилась Красная армия?]
  9. 1 2 3 4 А. Цыганок [www.polit.ru/analytics/2006/01/18/stalin.html Дилетантство Сталина. Партийная идеология и миллионные потери в Отечественной войне]
  10. Жовер В. Секреты жизни и смерти Сталина. — 'Le Nouvel Observateur', 2006-06-28.
  11. [mir-politika.ru/archive/232/740/ Советско-германский пакт о ненападении и его последствия] Журнал Мир и Политика № 08 (59). Август 2011 Куманев Г. А.
  12. [users.i.com.ua/~zhistory/zukov41.htm zukov41]
  13. 1 2 Некрич А. М. [militera.lib.ru/research/nekrich/ 1941, 22 июня]. — М.: Памятники исторической мысли, 1995.
  14. К. Плешаков. Ошибка Сталина. Первые 10 дней войны. М., 2006, стр. 25. ISBN 5-699-11788-1
  15. [www.stop-prizyv.spb.ru/?pt=articles&src=003 Общественное движение «STOP призыв» | Отмена призыва | Статьи]
  16. [old.vko.ru/print.asp?pr_sign=archive.2006.27.34_04 Экзамен на Верховного главнокомандующего]
  17. [militera.lib.ru/memo/russian/zhukov1/10.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Мемуары ]- Жуков Г. К. Воспоминания и размышления]
  18. [lib.thewalls.ru/solovjev/polkov_4.htm Полководец Сталин]
  19. [militera.lib.ru/research/sokolov2/07.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Исследования ]- Соколов Б. В. Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи]
  20. [www.rt-online.ru/numbers/public/?ID=9929 Ошибка: Шаблон дизайна не найден]
  21. К. Плешаков. Ошибка Сталина. Первые 10 дней войны. М., 2006, стр. 296. ISBN 5-699-11788-1
  22. Куманев Г.Рядом со Сталиным. Смоленск, Русич, 2001, стр. 30-31. ISBN 5-8138-0191-X
  23. Выписка из журналов записи лиц, принятых И. В. Сталиным/1941 год. Документы. в 2 тт. М., Демократия, 1998 с.498 ISBN 5-89511-003-7
  24. [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/HISTORY/STAL_41.HTM Р. А. Медведев. И. В. СТАЛИН В ПЕРВЫЕ ДНИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ/Новая и новейшая история, № 2, 2002]
  25. Константин Плешаков. Ошибка Сталина. Первые 10 дней войны. Пер. с англ. А. К. Ефремова. М., «Эксмо», 2006 ISBN 5-699-11788-1 стр. 304
  26. Гусляров Е. (ред.) Сталин в жизни. М., Олма-Пресс, 2003 ISBN 5-94850-034-9
  27. 1941 год. Документы. в 2 тт. М., Демократия, 1998 с.498 ISBN 5-89511-003-7
  28. Куманев Г.Рядом со Сталиным. Смоленск, Русич, 2001, стр. 31-34. ISBN 5-8138-0191-X
  29. Хрущев Н. С. Воспоминания. Время, люди, власть. В 3 тт. М., Московские новости, 1999. Т.1., стр. 301
  30. Иосиф Сталин. Жизнеописание. М., 1997, с. 291
  31. Гейнц Гудериан [militera.lib.ru/memo/german/guderian/06.html Кампания в России 1941 года]
  32. Митчем-мл., Сэмюэл Уильям; Мюллер Джин [militera.lib.ru/bio/mitcham_mueller/02.html Генералы Восточного фронта] Командиры Третьего рейха Оригинал: Mitcham S. W., Jr., Mueller G. Hitler’s Commanders. L.: Scarboro House, 1992.
  33. А. В. Исаев [militera.lib.ru/h/isaev_av5/index.html Котлы 41-го. История ВОВ, которую мы не знали.] М. Яуза Экспо. 2005 стр.273—280
  34. Уильям Ширер [web.archive.org/web/20020928124225/www.tuad.nsk.ru/~history/Author/Engl/S/ShirerW/vzlet/glava24(1).html СОБЫТИЯ ПРИНИМАЮТ ИНОЙ ОБОРОТ] Взлет и падение Третьего рейха. т.2. М., 1991, стр. 249. ISBN 5-203-00476-5
  35. К. Типпельскирх. [militera.lib.ru/h/tippelskirch/05.html Глава V. Наступление Германии на Советский Союз] История Второй мировой войны. т.1. СПб, 1994, стр. 200.
  36. 1 2 Мельтюхов М. И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941. — М.: Вече, 2000. — [militera.lib.ru/research/meltyukhov/12.html Гл. 12. Место «Восточного похода» в стратегии Германии 1940—1941 гг. и силы сторон к началу операции «Барбаросса»]
  37. 1 2 Николаевский Б. И. [lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/tajnye_stranicy.txt Тайные страницы истории.] — М.: Изд-во гуманит.лит-ры, 1995.
  38. [bdg.press.net.by/2004/06/2004_06_29.1440/p13.shtml Белорусская деловая газета, № 1440 от 29/06/2004, стр.13]
  39. [kprf.ru/rus_soc/91580.html СССР — Сталин — Победа!]
  40. [www.greatstalin.ru/worldwar2.aspx Именно Сталин как верховный главнокомандующий сделал возможной победу в мае 1945 года над гитлеровским фашизмом.]
  41. [kplo.ru/content/view/2084/5/ Совместное Поздравление Центрального Комитета Общероссийской организации КОММУНИСТЫ РОССИИ]
  42. [www.youtube.com/watch?v=77-fEFm9Jh0 Жуков о Сталине на Параде Победы]
  43. [www.youtube.com/watch?v=DX9uVRTZ5oQ Здесь и сейчас. Никита Петров о десталинизации] (10:25)
  44. [echo.msk.ru/programs/staliname/602468-echo/ Сталин и начало Великой Отечественной войны (1939—1941 гг.)]
  45. [svpressa.ru/all/article/24241/ Ветераны назвали Сталина военным преступником]
  46. [www.mk.ru/social/article/2010/04/19/471339-portretam-stalina-ne-mesto-na-ulitsah-moskvyi.html Портретам Сталина не место на улицах Москвы]
  47. [www.vesti.ru/doc.html?id=357667 РПЦ считает, что победа состоялась не благодаря, а вопреки Сталину]
  48. [www.novayagazeta.ru/data/2010/018/24.html Письмо 25 деятелей советской науки, литературы и искусства]
  49. [www.rian.ru/politics/20100507/231519467.html Медведев: Великую Отечественную войну выиграл народ, а не Сталин]
  50. RT на русском. [www.youtube.com/watch?v=8_6Prezx7Lc Медведев о Сталине и Великой Отечественной войне] (30 октября 2012). Проверено 31 января 2016.
  51. [svr.gov.ru/history/stage04.htm Внешняя разведка в предвоенный период (1935—1941)]
  52. [www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318160@fsbPublication.html ВНЕЗАПНОСТЬ, КОТОРУЮ ЖДАЛИ И… НЕ ВЕРИЛИ]
  53. [echo.msk.ru/programs/victory/786511-echo/#element-text Цена Победы : Первый день войны]
  54. Журнал «Коммунист», 1988, № 9, стр. 88
  55. Герасимов Г.И. [www.hrono.ru/statii/2001/rkka_repr.html Действительное влияние репрессий 1937—1938 гг. на офицерский корпус РККА] // «Российский исторический журнал». — 1999. — № 1.
  56. Г. К. Жуков [militera.lib.ru/memo/russian/zhukov1/09.html Глава девятая. Накануне Великой Отечественной войны.]
  57. [www.ogoniok.com/4932/3/ Огонек: Мы все молчали]
  58. [militera.lib.ru/research/solovyov_suhodeev/index.html Соловьев, Борис Григорьевич; Суходеев Владимир Васильевич. Полководец Сталин. Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru]
  59. 1 2 Н. Г. Кузнецов [glavkom.narod.ru/kruto08.htm Крутые повороты: Из записок адмирала]
  60. 1 2 3 [www.polit.ru/analytics/2006/01/18/stalin.html ПОЛИТ.РУ \ АНАЛИТИКА \ Дилетантство Сталина]
  61. 1 2 [www.inosmi.ru/translation/229102.html Секреты жизни и смерти Сталина]. ИноСМИ.ру (28 июля 2006). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/65lNDHt77 Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
  62. [militera.lib.ru/memo/russian/zhukov1/12.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Мемуары ]- Жуков Г. К. Воспоминания и размышления]
  63. 1 2 Михаил Ходаренок, Борис Невзоров. [nvo.ng.ru/history/2002-06-21/5_blackoctober.html Черный октябрь 41-го]. Независимая газета (21 июня 2002). Проверено 14 августа 2010. [www.webcitation.org/65lNHby9u Архивировано из первоисточника 27 февраля 2012].
  64. [lib.ru/MEMUARY/STARINOW/zapiski.txt Илья Старинов. Записки диверсанта]
  65. som.fio.ru/Resources/Drachlerab/2005/08/40.htm
  66. Ванников Б. Л. Из записок наркома вооружений // Военно-исторический журнал, 1962, № 2, стр. 80
  67. А. Киличенков [nvo.ng.ru/history/2006-06-16/6_t34.html Т-34 против «Пантеры»: поединок менталитетов.] Независимая газета 16.06.2006
  68. В. Н. Новикова [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/HISTORY/TANK/TANK.HTM Глава IV — «Танки и САУ»] О СОВЕТСКИХ ЛЮДЯХ И СОВЕТСКИХ ТАНКАХ. — из сборника «Оружие победы». М., Изд. «Машиностроение» 1985
  69. [kursk1943.mil.ru/kursk/arch/books/memo/shtemenko_sm/index.html КУРСКАЯ БИТВА : Мемуары : Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны]
  70. 1 2 [militera.lib.ru/memo/russian/rokossovsky/18.html ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА -[ Мемуары ]- Рокоссовский К. К. Солдатский долг]
  71. [kursk1943.mil.ru/kursk/arch/books/memo/shtemenko_sm/13.html КУРСКАЯ БИТВА : Мемуары : Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны]
  72. Петр Григорьевич Григоренко. [www.lib.ru/POLITOLOG/grigorenko.txt Сокрытие исторической правды — преступление перед народом! (Письмо в редакцию журнала «Вопросы истории КПСС»)]
  73. Мельтюхов М. И. [militera.lib.ru/research/meltyukhov/index.html Упущенный шанс Сталина] - «Вече», М., 2000

Отрывок, характеризующий Сталин во Второй мировой войне

– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.