Сталки и компания
| Сталки и компания | |
| Автор: | |
|---|---|
| Язык оригинала: | |
| Издатель: |
Лимбус Пресс, издательство К.Тублина |
| Выпуск: | |
| ISBN: | |
«Ста́лки и компа́ния» (англ. Stalky & Co.) — книга Редьярда Киплинга о жизни мальчиков в английской частной школе-интернате, во многом автобиографическая. Опубликована в 1899 году. В России до сих пор практически неизвестна. В 1925 году был опубликован перевод книги, выполненный племянником писателя И. Бунина — Н. А. Пушешниковым (1882—1939) под названием «Шальная компания». Перевод Аркадия Стругацкого, сделанный в 1960-е годы, был найден в 2013 году[1][2]. В 2008 г. появился альтернативный перевод Дмитрия Хазина.
Киплинг публиковал рассказы о школе в разных журналах с 1897 по 1929 годы. Первая публикация отдельной книгой — рассказы превратились в главы романа «Сталки» — появилась в 1899 году. Второе издание, вышедшее в 1929 году, называлось «Сталки и компания, полный вариант», и в нем, кроме девяти первоначальных, было еще пять глав.
Содержание
Сюжет
Книга написана в виде коротких историй, объединённых общими героями и обстановкой. Центральными героями являются харизматичный хитрец Сталки и его лучшие друзья — ирландец Мактурк и очкарик Жук, постоянно сочиняющий стихи. В образе Жука есть много общего с личностью самого Киплинга в школьные годы. Другие герои также имеют свои прототипы — так, прототипом Сталки был Лайонел Данстервилль, Мактурка — Джордж Чарльз Бересфорд, а преподавателя латыни Кинга, язвительного и склонного к демагогии — Уильям Карр Крофтс из Девонского колледжа, в котором учился Киплинг. Сталки и его друзья постоянно изобретают хитроумные способы досадить придирчивым преподавателям или зазнайкам из других классов. При этом они не теряют благородства и настоящие пакости устраивают только в целях самообороны или даже в защиту других. У мальчиков прекрасные отношения с самыми сто́ящими людьми в школе — ректором и священником.
В конце книги приводится рассказ о взрослой жизни Сталки, служащего британской армии в Индии. Практически все мальчики из описанной Киплингом школы родились вне Англии, в военных лагерях, военных городках или в открытом море, в семьях офицеров, и в будущем мечтают пойти по стопам родителей.
«Stalky & Co.» шокировал чопорную английскую публику упоминаниями травли и пыток, которым мальчишки из старших классов подвергали тех, кто младше и слабее. Киплингу не пришлось ничего выдумывать: он просто рассказал все как было. В Девонском колледже не было дедовщины и гомосексуализма, встречавшихся в интернатах для мальчиков в Англии того времени, но подростковой жестокости было сколько угодно. Вот некоторые отзывы на только что вышедшую книгу: «…Ужасающие картины садизма в английской школьной системе, от которых волосы встают дыбом…», «…Вульгарность, дикость, жестокость, вонь — на каждой странице…». До появления «Stalky & Co.» жанр «школьной прозы» существовал как мощная традиция. Самым большим грехом героя «школьной прозы» могла быть любовь к сладкому. «„Эрик, или Мало-помалу“ почти такая же скучища, как „Сент-Уинифред“», — говорит Жук Сталки[1].
В одном из эпизодов Сталки, Мактурк и Жук хитростью связывают двоих таких старшеклассников и подвергают их всем издевательствам, которым старшеклассники подвергали своего младшего соседа по комнате. Все эти пытки были знакомы Сталки и компании с начала появления в колледже на собственной шкуре. Киплинг писал об аналогичном случае из собственной юности[3]:
Как мы — Сталки, Мактурк и Жук — сошлись впервые, я не помню, но наш альянс стал совсем прочным, когда нам было тринадцать. Нам сильно досаждал один взрослый парень, он обчищал наши и без того пустые сундуки. Мы вызвали его на драку, настоящую кучу-малу — не драка, а почти искусство. Мы потрудились на славу (облепили его, как пчелы свою матку), и больше он нас не беспокоил.
Также вразрез с правилами жанра идёт последняя глава — встреча уже взрослых выпускников колледжа и рассказ о похождениях Сталки в Индии. «Сталки и компания» — единственный роман школьной прозы, в котором школа рассматривается не как автономный мирок, а как площадка, на которой боксеры разминаются перед матчем[1] — ведь все школьники собирались стать военными или другим способом служить Британской империи (сам Киплинг, которого не брали в армию из-за очень плохого зрения, на износ служил британской прессе в Лахоре. Мактурк — Джордж Чарльз Бересфорд — служил в Индо-Европейском телеграфе). В школу приходят сообщения об убийстве на фронте совсем недавних выпускников. Киплинг первый, кто говорит о школьниках не только как о детях, но как о молодых мужчинах.
Для современного читателя может выглядеть необычным то, что герои — и взрослые, и мальчишки — постоянно цитируют классическую латинскую литературу, которую тогда проходили в школе.
Экранизация
В 1982 по роману «Stalky & Co.» был поставлен телевизионный фильм в шести частях, показанный на канале Би-Би-Си. Роль Сталки сыграл Роберт Эдди.
Сталки и сталкеры
Прозвище главного героя — Stalky (['stɔːkɪ], букв. гибкий) — можно перевести с английского как «проныра», «ловкач», «пройдоха». Однако в русском переводе предпочли этого не делать и только изменили произношение слова на более привычное русскому слуху. Аркадий Стругацкий очень любил «Stalky & Co.» и ещё в молодости сделал собственный перевод, который долгое время считался утерянным[4]. Именно от прозвища Сталки произошло слово «сталкер»[1][5], впервые придуманное братьями Стругацкими для повести «Пикник на обочине» и с тех пор ставшее очень популярным.
Напишите отзыв о статье "Сталки и компания"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Вадим Левенталь. Книга на бильярдном столе истории. Послесловие к русскому изданию «Stalky & Co.»
- ↑ [ria.ru/culture/20130415/932593815.html Найден перевод «Сталки & Co» Киплинга, сделанный Аркадием Стругацким]
- ↑ Rudyard Kipling. «Something of Myself».
- ↑ [ria.ru/culture/20130415/932593815.html Найден перевод "Сталки & Co" Киплинга, сделанный Аркадием Стругацким | РИА Новости]
- ↑ [rusf.ru/abs/books/bns-06.htm Б. Н. Стругацкий. Комментарии к пройденному]
Отрывок, характеризующий Сталки и компания
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
