Старая Басманная улица
Поделись знанием:
Координаты: 55°45′59″ с. ш. 37°39′47″ в. д. / 55.76639° с. ш. 37.66306° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.76639&mlon=37.66306&zoom=12 (O)] (Я)Старая Басманная улицаСтарая Басманная улица
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
| Старая Басманная улица Москва | |
 Церковь Никиты Мученика, бывший Константиновский межевой институт, усадьба Муравьёвых-Апостолов | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Город | |
| Округ | |
| Район | |
| Протяжённость |
1,02 км |
| Ближайшие станции метро | |
|
| |
| [www.openstreetmap.org/?lat=55.76639&lon=37.66278&zoom=15&layers=M на OpenStreetMap] | |
| [maps.yandex.ru/?ll=37.66278%2C55.76639&spn=0.15381%2C0.080341&z=16&l=map на Яндекс.Картах] | |
Старая Басма́нная улица (до 1730 — Басманная улица, в 1918—1919 — улица Коммуны, 1919—1938 — Марксова улица, 1938—1994 — улица Карла Маркса) располагается в Басманном районе Центральном административном округе города Москвы. Проходит от площади Земляной Вал на Садовом кольце до площади Разгуляй. Нумерация домов ведётся от Земляного Вала.
Продолжает трассу улиц Ильинка, Маросейка и Покровка на северо-восток; за Разгуляем трассу продолжают улицы Спартаковская, Бакунинская, Большая Семёновская и Измайловское шоссе. На Старую Басманную улицу выходят: с чётной стороны Гороховский переулок, Токмаков переулок, Доброслободская улица, с нечётной стороны Басманный тупик, улица Александра Лукьянова, Новая Басманная улица.
Содержание
Происхождение названия
Название улицы — «Старая Басманная» — существует с 1730 года, а до этого улица называлась просто Басманной. В XVII веке здесь находилась Басманная слобода. Есть две распространённые версии объяснявшие чем занимались жители слободы. По одной что здесь жили дворцовые пекари-басманники, выпекавшие басманы - определённого веса хлебы, которые поставлялись во дворец, а также раздавались государственным служащим, послам и другим лицам, которым полагалось казённое хлебное довольствие. По другой — ремесленники которые «басмили», то есть делали широко распространённые узорные украшения на металле или коже.
С начала и до конца XVII века по этой слободе проходила главная дорога из Кремля в дворцовое село Рубцово на реке Яузе, в 1627 году переименованное в Покровское, с 1650-х годов царь Алексей Михайлович ездил по ней в Преображенское. Только Пётр I в 1690-х годах стал ездить в Преображенское не по этой дороге, а по современной Новой Басманной улице. С перенесением в 1713 году столицы в Петербург во многих дворцовых слободах изменился состав населения. Близость Немецкой слободы и Лефортова, в которых часто проживали и ставили свои дворцы царицы — преемницы Петра I, а за ними также строили дома и дворцы знатнейшие вельможи, — всё это сильно повлияло на застройку и заселение Басманной.
По переписи 1742 года, на Старой Басманной улице находились 104 двора, из которых 2 принадлежали генералам, 3- дворцовым служителям, 3 — чиновникам, 3- иноземцам, 6 — мастерам и ремесленникам, 14 — тяглецам слобод, 22 — купцам из других слобод, 15 — тяглецам Басманной слободы и 15 — купцам той же слободы. Получается, что только порядка 30 процентов дворов оставалось в то время за коренными жителям слободы. Возможно по этому на плане 1739 года показана намечавшаяся «реконструкция» бывшей Басманной слободы: строительство квартала между Старой и Новой Басманными улицами был распланирован на 26 приблизительно одинаковых земельных участков, с которых удалялись все строения, а по улице намечался сомкнутый ряд домов, поставленных «в линею»; то же сделано и по другую сторону улицы.
Позднее на улице поселилось много знати, купцов и заводчиков (князья Куракины, Голицыны, Демидов и другие), построивших великолепные дома. Дом Куракина, ныне Университет инженерной экологии, построенный в 1790 годах Р. Р. Казаковым. Тут находилась представительная дворянская усадьба, «бриллиантового» князя Александра Борисовича Куракина; Куракин воспитывался вместе с цесаревичем Павлом и после его воцарения стал канцлером и кавалером высших орденов, но попав в немилость к Павлу, князь удалился от двора в Москву, где на Старой Басманной приобрёл участок и выстроил большой дом. После кончины Куракина дворец сдавался в наём; в частности французскому маршалу Мармону, на балу у которого в 1826 году присутствовал Николай I. В 1836 году здание по проекту архитектора Е. Д. Тюрина было перестроено для Землемерного училища, ставшего позднее Межевым институтом.
Владельцы соседних дворянских усадеб в 1751 году построили храм Никиты Мученика (архитектор Д. В. Ухтомский), доныне являющийся вертикальной доминантой улицы. Расположен храм на месте деревянной церкви построенной ещё при Василии III, в 1517 году, в память пребывания в Москве иконы Владимирской Богоматери, с освящёнными в ней приделами великомученика Никиты и Рождества Иоанна Предтечи (с этих пор за храмом укрепилось нынешнее название).
В пожар 1812 года Старая Басманная выгорела. Уцелели лишь дома графа Румянцева, князя Куракина, Салтыкова, Аникеева и купца Александрова. На углу Токмакова переулка, стоял дом тётки Пушкина — Анны Львовны, а нынешнем саду имени Баумана, между Старой и Новой Басманными, в маленьком домике более двадцати лет жил друг Пушкина П. Я. Чаадаев.
В 1930-х годах в связи с реконструкцией Земляного вала старые дома в начале Старой Басманной снесли и построили многоэтажные здания. С 1938 по 1994 года улица носила название — Карла Маркса.
К сожалению, в 1970-х годах на Старой Басманной, в целях благоустройства улицы, были снесены многие старые здания, в основном, деревянные постройки первой половины XIX века. Среди уничтоженных построек были разрушенный двухэтажный деревянный дореволюционный дом, находившийся рядом с домом художника Рокотова, а также почти все деревянные корпуса дома 20, на месте которых затем построили типовые блочные дома.
Примечательные здания и сооружения
По нечётной стороне
- № 3 — доходный дом (1914, архитектор В. К. Кильдишев, позднее перестроен).
- № 5 — доходный дом Н. Козлова (1907, архитектор К. Л. Розенкампф).
- № 7 — доходный дом Н. Н. Шерупенкова (1897, архитектор В. И. Мясников).
- № 11,
памятник архитектуры (вновь выявленный объект) — дом правления Московско-Курской и Нижегородско-Муромской железных дорог (1898—1899, архитектор Н. И. Орлов, инженер М. А. Аладьин)[1]. - № 13 — доходный дом А. П. Половинкина (1908, архитектор С. Ф. Воскресенский). В 1913—1915 годах здесь жил философ Лев Тихомиров[2].
- № 15,
памятник архитектуры (региональный) — усадьба Голицыных (XVIII век, построена на фундаментах путевого дворца Василия III). С 1920 года в её створе находится Сад им. Баумана[1]. - № 15 корп. 1 — памятник модерна — доходный дом персидского подданного Аджи-Мамед Усейн Ага Аминезара (1902, архитектор В. В. Шауб)[3]. Здесь жил учёный-электротехник К. И. Шенфер[4].
- № 17, памятник архитектуры (региональный) — главный дом городской усадьбы И. К. Прове (1892, архитектор К. В. Трейман)[1]
- № 19, памятник архитектуры (федеральный) — усадьба XVIII—XIX веков, флигель построен в 1902 году архитектором П. К. Микини[1].
- № 21 — флигель усадьбы Куракиных (1790-е, архитектор Р. Р. Казаков).
- № 21/4, стр. 1, памятник архитектуры (региональный) — городская усадьба П. И. Демидова — А. Б. Куракина (1790-е, архитектор Р. Р. Казаков).
- В 1836 году была перестроена под размещение Константиновского межевого института архитектором Е. Д. Тюриным, в 1886 году перестроена для Александровского коммерческого училища архитектором Б. В. Фрейденбергом[1]. В настоящее время здание занимает Московский государственный университет инженерной экологии.
- № 23/9 — главный дом усадьбы Муравьёвых-Апостолов (начало XIX века). В 2013 году был отреставрирован Кристофером Муравьёвым-Апостолом для размещения тут Музея декабристов. По всей видимости, это единственный дом в Москве, восстановленный полностью по старинным технологиям, без использования современных строительных приёмов и материалов.
- № 23/9, стр. 2, памятник архитектуры (федеральный) — флигель усадьбы Муравьевых-Апостолов (конец XVIII века, школа М. Ф. Казакова)[1].
- № 25 — здесь жил конструктор, создатель первого советского вертолёта А. М. Черёмухин[5].
- № 31 — жилой дом производит впечатление доходного дома 1910-х годов, однако свой нынешний вид он приобрел в 1945—1946 годах (подобные перестройки стали массовым явлением первых послевоенных годов). Перестройка двухэтажного особняка М. Е. Башкирова (1913, архитектор В. С. Масленников) велась архитектором Н. П. Баратовым.
- № 33 — доходный дом (1912, архитектор В. С. Масленников).
- № 35 — основу здания занимает двухэтажный особняк 1760—1770-х годов, неоднократно перестраивавшийся. В конце XIX века здесь размещалась торговая школа И. Г. Морозова. В 1920-х годах здание надстроили до 4-х этажей и разместили в нём школу[6] (ныне — № 354).
- Moscow, Staraya Basmannaya 15k1.jpg
№ 15 корп. 1, доходный дом Аджи-Мамед Усейн Ага Аминезара (1902, архитектор В. В. Шауб)
- Moscow, Staraya Basmannaya 19 (winter 2011) by shakko 03.jpg
№ 19, усадьба XVIII—XIX веков
- Moscow, Staraya Basmannaya 21, k4 (winter 2011) by shakko .jpg
21/4, стр. 1, Александровское коммерческое училище, бывшая усадьба А. Б. Куракина (1886, архитектор Б. В. Фрейденберг)
- Wiki Staraya Basmannaya 23, Moscow, Russia.jpg
№ 23, главный дом усадьбы Муравьёвых-Апостолов (начало XIX века)
- Muravyov-Apostol Townhouse.JPG
№ 23, главный дом усадьбы Муравьёвых-Апостолов (начало XIX века)
- Wiki Staraya Basmannaya 33.jpg
доходный дом (1912, архитектор В. С. Масленников)
По чётной стороне
- № 6 — доходный дом (1880—1884, архитектор К. А. Козьмин; 1896—1898, архитектор М. Ф. Бугровский).
- № 12, стр. 1, памятник архитектуры (вновь выявленный объект) — доходный дом О. О. Вильнера (1902—1904, архитектор Н. И. Жерихов[7]; 1916, архитектор Ф. Н. Кольбе)[1]. Здание занимает ОАО «Первая Грузовая Компания».
- № 14/2, стр. 2, памятник архитектуры (федеральный) — жилой дом XVIII века[1].
- № 14/2, стр. 4 — жилой дом. Здесь в начале XX века в квартире № 1 жил архитектор В. С. Масленников.[8]
- № 16, памятник архитектуры (федеральный) — Храм Никиты Мученика на Старой Басманной (1745—1751, архитекторы Д. В. Ухтомский и А. П. Евлашев[9], предположительно)[1].
- № 18 — комплекс двухэтажных домов XVIII—XIX веков (1875, архитектор М. А. Арсеньев).
- № 20 — городская усадьба И. Л. Чернышёва (XVII—XVIII века). Во дворах между этим домом и Гороховским переулком сохранилась деревянная старомосковская застройка.
- № 20, корп. 1 — ранее на этом месте стояли сначала шёлковая мануфактура, затем — табачно-гильзовая фабрика М. И. Бостанжогло. В советское время на участке был построен дом кооператива «Бауманский строитель» (1934—1938, архитектор А. А. Кесслер). Здесь жил разведчик Н. И. Кузнецов[10].
- № 20, корп. 2, 3, 4 — пятиэтажные жилые корпуса (1927—1929, архитектор Б. Сидоров)[10].
- № 20, корп. 9 — фабричная школа М. И. Бостанжогло (1859, архитектор Н. Н. Кюлевейн)[11].
- № 20, корп. 13 — производственный корпус табачно-гильзовой фабрики М. И. Бостанжогло[11].
- № 22 — усадебный дом Сухово-Кобылиных — Ланиных (1856; 1907, архитектор Н. Г. Лазарев). В 1809—1819 годах владение принадлежало Сухово-Кобылиным (отцу и деду А. В. Сухово-Кобылина). В 1865 году дом приобрёл А. И. Хлудов в приданое своей старшей дочери Ольге Алексеевне Ланиной, которая жила здесь до 1882 года[12].
- № 28 — на этом месте стоял дом, которым владел поэт В. Л. Пушкин (существует также мнение, что в 1820-х годах он жил в доме № 36). В сентябре 1826 года, после пятнадцатилетней разлуки с Москвой, его племянник А. С. Пушкин совершил один из своих первых визитов именно к дяде, на Старую Басманную.
- № 30 (№ 1 по Токмакову переулку) — доходный дом Шиллера (1912).
- № 30/1, стр. 2 (угол с Токмаковым переулком), памятник архитектуры (федеральный) — усадебный флигель, т. н. дом Рокотова. Впервые здание указано на плане 1803 года, второй этаж был возведён в XIX веке позднее. В XVIII веке здесь располагалась деревянная усадьба, где жил и активно работал Ф. С. Рокотов. Художник приобрёл участок 25 июля 1785 года, однако в 1789 году продал его Анне Петровне Шереметевой, а сам переехал на Воронцовскую улицу. В 1836 году полковник В. Ф. Святловский вместо старого главного усадебного дома начинает возводить новый. В начале XX века усадьба перешла сначала к почётному потомственному гражданину Василию Ивановичу Соколову, а затем, приблизительно после 1908 года — к Адольфу Фридриховичу Шиллеру. В советское время все её строения, за исключением флигеля, были снесены.
- № 32 — деревянная усадьба на каменном подклете (1807—1810; 1819—1821; 1879, архитектор Г. П. Пономарёв).
- № 34, памятник архитектуры (вновь выявленный объект) — усадьба XVIII—XIX веков. Начиная с 1819 года в одном из её корпусов расположена Старобасманная аптека[1].
- № 36 — дом П. В. Кетчер (1819). Деревянное здание в один этаж с классическим фронтоном, типичный образец допожарной застройки Москвы. Существует мнение, что в 1820-х годах здесь жил Василий Львович Пушкин, владевший также домом под № 28. В сентябре 1826 года, после пятнадцатилетней разлуки с Москвой, его племянник Александр Пушкин совершил один из своих первых визитов именно к дяде, на Старую Басманную[13]. На фасаде размещена мемориальная доска, 6 июня 2013 года в здании открылся музей В. Л. Пушкина, филиал музея А. С. Пушкина.
- № 38 — предположительно, в этом доме был знаменитый кабак «Разгуляй».
- Wiki Staraya Basmannaya Street Moscow Russia.jpg
№ 16, Храм Никиты Мученика на Старой Басманной (1745—1751, архитекторы Д. В. Ухтомский, А. П. Евлашев?)
- Moscow, Staraya Basmannaya 18 and 18-2.jpg
№ 18 и 18 корп. 2, дома XVIII—XIX веков (1875, архитектор М. А. Арсеньев)
- Moscow, Staraya Basmannaya 20, k1 (winter 2011) by shakko 03.jpg
№ 20 корп. 1, дом кооператива «Бауманский строитель» (1934—1938, архитектор А. А. Кесслер)
- Wiki Staraya Basmannaya 20-9, Moscow Russia.jpg
№ 20/9, сохранившийся во дворе деревянный дом старой Басманной слободы
- Moscow, Staraya Basmannaya 30 - corner Tokmakov 2007.jpg
№ 30/1, стр. 2, усадебный флигель XIX века (дом Рокотова)
- Wiki Staraya Basmannaya 36, Vasily Pushkin House, Moscow, Russia.jpg
№ 36, дом П. В. Кетчер (1819), музей В. Л. Пушкина
Транспорт
Автобус м3, 40, Т25; Н3 (ночной). Ранее, до осени 2016 года, по улице проходили маршруты троллейбуса № 25, 45 (заменены автобусными).
Напишите отзыв о статье "Старая Басманная улица"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [reestr.answerpro.ru/monument/?page=0&search=%E1%E0%F1%EC%E0%ED%ED%E0%FF&Submit=%CD%E0%E9%F2%E8 Реестр памятников истории и культуры]. Официальный сайт «Москомнаследия». Проверено 10 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BVrHKqF3 Архивировано из первоисточника 18 октября 2012].
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=9664 Тихомиров Лев Александрович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 13 марта 2015.
- ↑ Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 376. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=9198 Шенфер Клавдий Ипполитович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 12 марта 2015.
- ↑ [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=7539 Черёмухин Алексей Михайлович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 10 марта 2015.
- ↑ Рогачёв, А. В. Великие стройки социализма. — М.: Центрполиграф, 2014. — С. 129. — 480 с. — ISBN 978-5-227-05106-6.
- ↑ Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 354. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
- ↑ Вся Москва: адресная и справочная книга на 1914 год. — М.: Товарищество А. С. Суворина «Новое Время», 1914. — С. 406. — 845 с.
- ↑ Мурзин-Гундоров В. В. Дмитрий Ухтомский. — М.: Издательский дом Руденцовых, 2012. — С. 43—51. — 334 с. — (Архитектурное наследие России). — ISBN 978-5-902887-11-9.
- ↑ 1 2 Олег Фочкин. [m.vmdaily.ru/news/2013/10/28/krasnij-dom-shpionov-i-chekistov-220114.html Красный дом шпионов и чекистов]. Вечерняя Москва (28 октября 2013). Проверено 28 ноября 2013.
- ↑ 1 2 Олег Фочкин. [m.vmdaily.ru/news/2013/10/21/sudba-tabachnih-korolej-219155.html Судьба табачных королей]. Вечерняя Москва (21 октября 2013). Проверено 28 ноября 2013.
- ↑ [nasledie.turgenev.ru/stat/morozova/Str/20.htm Особняк О.А. Ланиной (сестры В.А. Морозовой)]. Тургеневская библиотека-читальня. Проверено 2 декабря 2013.
- ↑ Васькин А. А. Я не люблю московской жизни, или Что осталось от пушкинской Москвы. — М., 2010. — С. 53—66.
Литература
- П.В. Сытин. «Из истории московских улиц». М.: 1948, с.307-309.
- В.А. Любартович. Е. М. Юхименко, «На земле Басманной слободы». М.: ОАО Типография Новости, 1999, ISBN 5-88149-038-X.
- Муравьёв В. Б.. Московские улицы. Секреты переименований. — М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. — 336 с. — (Народный путеводитель). — ISBN 5-699-17008-1.
Ссылки
- [www.moskva.ru/history/mosslob/mosslob15_1.html Басманная слобода, из книги «По землям московских сел и слобод»]
Отрывок, характеризующий Старая Басманная улица
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
