Старков, Яков Михайлович

Яков Михайлович Старков
Портрет 1854 г.
Дата рождения	1775(1775)
Место рождения	Воронеж Российская империя
Дата смерти	21 февраля 1856(1856-02-21)
Место смерти	Воронеж Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1790—1827
Звание	полковник
Сражения/войны	Русско-польская война (1792), Итальянский поход Суворова, Швейцарский поход Суворова, Отечественная война 1812, Русско-персидская война (1826—1828)

Яков Михайлович Старков (Иванович) (1775—1856) — полковник, участник Швейцарского похода А. В. Суворова и Отечественной войны 1812 года, автор книги «Воспоминания старого воина о Суворове».

Биография

Родился в 1775 году в Воронеже. 22 февраля 1790 года вступил в Азовский пехотный полк рядовым. В 1792 году под руководством А. В. Суворова принимал участие в русско-польской войне. Принимал участие в сражениях при Бресте и Тирасполе, где был уничтожен корпус Сераковского, а также при Зелшьве, Столбцах и Несвиже. В 1793 году участвовал в различных мелких стычках при приведении литовских провинции в подданство России. В 1794 году участвовал в сражении при Крупчицах, Кобылке(здесь был уничтожен 5-ти тысячный отряд Макрановского) и наконец при взятии штурмом Праги.

В 1799 году во время похода в Италию Старков находился в корпусе генерал-лейтенанта Ребиндера, во время блокады и взятии крепости Тортоны состоял в батальоне охотников под командованием полковника Харламова. В дальнейшем принимал активное участие во всех битвах Итальянской компании. Вместе с армией Суворова перешёл через Альпы. 4-го июня 1801 года Старков был произведен в первый офицерский чин. Во время кампании 1805 года русских войск против Наполеона Старков находился в авангарде армии М. И. Кутузова, исполняя должность адъютанта при князе Багратионе.

При отступлении австрийской армии генерала Мака, он участвовал в ежедневных перестрелках с неприятелем, в том числе в сражении при Шенграбене. После соединения с австрийцами и перехода русских войск в наступление Старков 12 ноября вновь состоял в передовых отрядах, 20 ноября сражался под Аустерлицем, а при отступлении союзных войск в одной из перестрелок с французами был ранен пулей в левую руку. За отличия в военных действиях 1805 года Старков был произведен в поручики. С ноября 1806 года и до заключения Тильзильтского мира Старков находился в Пруссии состоял в корпусе генерала Буксгевдена, и принимал участие во многих битвах в том числе при Прейсиш-Эйлау.

В 1808 году состоял в войсках действовавших в Швеции. Во время похода Буксгевдена в Финляндию участвовал в сражении при Куртане (за это сражение он получил чин штабс-капитана), а в 1809 году в пределах Швеции доходил до Умео. Был в двух сражениях в бою при селении Сейпаре и при преследовании разбитого неприятеля до пристани Ротани. В сентябре 1812 года он был назначен в Аландский корпус, в составе этого корпуса принимал участие в походе по морю до Ревеля и по суше до Риги. В конце ноября вместе со своим отрядом участвовал в изгнании неприятеля до Фридрихштадта, а в конце декабря преследовал французов в пределах Пруссии. Подойдя к Кёнигсбергу получил приказ от командира Новороссийского драгунского полка, генерал-майора графа Сиверса преследовать неприятеля до крепости Пиллау.

После взятия крепости французами Старков с 6 и по 24 января 1813 года держал крепость в блокаде до её взятия генералом Сиверсом. После этого Старков находился под Данцигом, где он командовал небольшими отрядами. 22 февраля с отрядом охотников по назначению начальства взял укрепление Дрейн-Швейнгоф, при чём был ранен пулей в бедро левой ноги, а в правую получил легкую контузию. В 1815 году вновь находился за границей в первом корпусе. В 1821 году Старков был произведен в полковники, а в 1826 году был отправлен на службу в Грузию в Ширванскую область, где он состоял комендантом крепостей Кубы и Старой Шемали и управлял их провинциями. Во время внезапного вторжения персидских войск в пределы русских владении он удачно отстоял крепость Кубу и участвовал во многих сражениях и перестрелках до изгнания персов из пределов России.

В июле 1827 года по состоянию здоровья Старков в чине полковника вышел в отставку с мундиром и пенсией. Выйдя в отставку Старков долго проживал в Москве, а затем поселился в Воронеже. Здесь он сначала жил у своей сестры, затем переехал к своему бывшему сослуживцу генерал-майору А. Д. Зайцеву, а в мае 1855 года поселился в доме Шаганова. Имея хорошую память Старков в деталях описывал ход сражения, расположение войск, характеры начальников и товарищей. За несколько лет до смерти Старков ослеп, после чего стал приглашать друзей и знакомых для чтения ему книг, а посторонних людей — газет за небольшую плату. Яков Михайлович оставил еще и автобиографические записки. Часть их, в которых подробнейшим образом описаны события 1794—1801 гг., особенно Швейцарский поход А. В. Суворова, была опубликована знаменитым историком и издателем М. П. Погодиным в 1847 году в трёх книгах под заглавием «Рассказы старого воина о Суворове». Другая часть рукописи была похищена вместе с имуществом автора воспоминаний. Старков скончался 21 февраля 1856 года и 23 февраля погребен на кладбище Троицкой. В начале 2012 года в Воронеже одна из новообразованных улиц названа в честь Я. М. Старкова.

Труды

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003561557#?page= Рассказы Старого воина о Суворове. — Москва : изд. Москвитянина, 1847]

Награды

• Орден Святой Анны 3-й ст.
• Орден Святой Анны 4-й ст.
• Орден Святого Владимира 4-й ст.
• Орден Святой Анны 2-й ст. с золотой шпагой
• Золотой крест
• Pour le Mérite

Источники

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003789364#?page=110 Воронежское дворянство в Отечественную войну / Общ. ред. С. Е. Зверева. — Москва: изд. губ. предводителя дворянства, 1912].
• Внешняя политика России XIX [и.е. девятнадцатого] и начала XX [и.е. двадцатого] века: Январь 1827 г.-октябрь 1828 г

Ссылки

• [adjudant.ru/suvorov/starkov000.htm Тонкошкуров А. Ю. Старый воин Яков Старков.] // «Адъютант!», 29 февраля 2012.

Отрывок, характеризующий Старков, Яков Михайлович

Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.