Старобешево

Посёлок городского типа Старобе́шево укр. укр. Старобе́шеве Герб Страна УкраинаУкраина Статус районный центр Область ДонецкаяДонецкая область Район Старобешевский район Координаты 47°45′00″ с. ш. 38°02′00″ в. д.47.75000° с. ш. 38.03333° в. д. / 47.75000; 38.03333    Основан 1779 Прежние названия до 1896 — Бе́шев Официальный язык украинский, русский Население ▼ 6205 (01.01.2015)  человек Национальный состав украинцы, греки, русские Названия жителей старобешевцы Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Телефонный код +380 6253 Почтовый индекс 87200-87205 Автомобильный код AH, КН / 05 КОАТУУ 1424555100

К:Населённые пункты, основанные в 1779 году

Старобе́шево (укр. Старобе́шеве, до 1896 — Бе́шево) — посёлок городского типа на юго-востоке Донецкой области Украины. Де факто — с 2014 года населённый пункт контролируется самопровозглашённой Донецкой Народной Республикой. Административный центр Старобешевского района.

География

Расположен по правой стороне реки под названием Кальмиус, пониже устья Береснеговатой, возле реки Камышеваха.

Соседние населённые пункты по сторонам света

С: Вознесенка, Александровка, Новый Свет (все выше по течению Кальмиуса)

СЗ: Каменка

СВ: Светлое, Чумаки

З: —

В: Горбатенко, Осыково

ЮЗ: Зерновое, Кипучая Криница, Родниково

ЮВ:  Береговое, Ребриково, Петровское, город Комсомольское (все ниже по течению Кальмиуса), Новокатериновка

Ю: Подгорное (ниже по течению Кальмиуса)

История

Тюркский кочевой народ, предположительно сложившийся в VIII веке в степях Казахстана и южной Сибири (верхнее течение реки Иртыш) пришёл примерно в начале XI века из Заволжья на территорию современного Крыма. Потомками этого народа были основаны крымские села Бешэв (Бешав), Ени-Сала, Мангуш.

Список глав христианских семей в 1652 г. отражен в «Османских налоговых ведомостях» («Джизйе дефтера Лива-и Кефе», 1652 г.), которые представляют собой список некоторых христианских жителей Крыма, с которых взимался налог в ханскую казну. Христианские жители в 1652 г. Селение Бешав (земля хана):

• Триандафил Тохте
• Тохте Димитри
• Йагмур Косте из Алушты

Основание села

Село Бешево (крымско-тат. beş ev — «пять домов») было основано в 1779 — 1783 годах греческими переселенцами из одноимённого крымского села Бешев (позже — Бешуй, Бишуи, Бешав), расположенного в кадилыке Муфтия арпалык (Фулльская епархия, юго-западная часть Крыма), то есть в Фулльской области Бахчисарайского каймаканства.

Протоиерей С.Серафимович:

Христиане, как народ трудолюбивый и промышленный, составляли важнейший источник доходов ханских, между тем как русское правительство старалось поставить Хана в необходимость пользоваться русским жалованием, и следовательно быть за это благодарным. На этом основании Румянцев и вздумал вывести христиан из Крыма. Он предложил князю Прозоровскому переговорить об этом с греческим митрополитом Игнатием, и митрополит, когда русское правительство согласилось на условия, им предложенные, начал проповедовать избавление от ига татар. Здесь была выгода для обеих сторон…

Переселение было поручено произвести А. Суворову и, как все, что делал великий полководец, не считаясь с потерями, было осуществлено в кратчайшие сроки. Переселение началось в 1778 году. Всех греков из Крыма вышло не менее 20000. К сожалению, обстоятельства не совсем благоприятствовали эмиграции. Между переселяющимися открылись разные недуги, и сверх того появилась в то время в Новороссийской и Азовской губерниях повальная болезнь, от которой многие из переселенцев в дороге и умерли. вышло 686 человек, 120 семей, дошло — 498 человек.

Известные основатели села Беш-Эв

• Паниот Фёдоров Узлу — 1776;
• Фёдор Тохтамышев сын (Поп) — 1737;
• Николай Асланов сын (Поп) — 1742;
• Теренти Константинов (Коваль) 1786;
• Апостол Анастасов сын — 1766.

Переселенцы с собой гнали скот — около 100.000 голов, то есть около 5 голов на человека. Цифра хоть и не малая, но не соответствовавшая их способностям: на новом месте, несмотря на все потери, уже через десять лет они имели в несколько раз больше. Причина — свобода.

Выходившие подвергались унизительному таможенному досмотру татар, что вызвало протесты и даже волнения. После дачи немыслимой взятки в 5000 рублей из казенных средств таможенникам, переселенцы беспрепятственно продолжили свой путь на Перекоп, затем по так называемому Муравскому шляху, совпадающему частично с современной трассой Симферополь — Москва, далее через реки Молочную и Конку.

На место предполагаемого поселения прибыли в сентябре 1778 года, о чём А. В. Суворов радостно и лаконично доложил: «Выезд крымских христиан кончен!… Примерно вышло денег на выезд сей до 130000 рублей». Часть переселенцев начала обустраиваться, большая же часть ждала ответа на просьбу от 16 июля, ответ на которую не последовал. А. В. Суворов, уже сдавший дела, но продолжавший следить за переселением, обратился к Потёмкину Г. А. с просьбой ускорить ответ.

Указ Екатерины II

Только 21 мая (3 июня н.с.) 1779 года последовал Указ, подписанный Екатериной II, названной Великой. Документ этот, написанный на греческом и русском языках, был известен переселенцам под наименованием «привелег» (искаженное — «привилегия»):

Вернолюбезному Нам Преосвещенному Игнатию Готфийскому и Кафийскому и всему обществу Крымских Христиан греческого закона всякого звания всем вообще и каждому особо, Наше Императорское милостивое слово. Благонамеренное всеобщее предприятие ваше да благословит десница Вышнего. Мы, рассмотрев посланное к Нам от вас из Бахчисарая от 16-го июля сего года (вернее — прошлого Ф. Х.) общее и на доброй воле основанное прошение о избавлении всех вас от угрожаемого ига и бедствия принятием в вечное подданство Всероссийской Империи, соизволяем не токмо принять всех вас под Всемилостивейший Наш покров, но и яко любезных чад, успокоив под оным, доставить жизнь толико благоденственную, сколь велико желание смертных и беспристанное Наше о том попечение простираться могут. Следуя ему и соизволяем пользоваться вам в Государстве Нашем не токмо всеми теми правами и преимуществами, каковыми все подданные Наши от Нас и предков Наших издревле наслаждаются, но сверх того указали Мы: При настоящем переселении вашем в Азовскую губернию перевезти из Крыма на иждивении Нашем всё то имущество ваше, которое только перевезено быть может, а особливо бедных и состоящих в долгах Хану и тамошнему правительству искупить из казны Нашей, что из определённой от Нас суммы уже и исполнено. Для удобнейшего поселения вашего отвесть в Азовской губернии особенную от прочих селений достаточную часть земли по Солёной и другим рекам и по берегу Азовского моря с тем, что тамошнее изобильное рыболовство в дачах селения вашего Всемилостивейше жалуем вечно в пользу и выгоды всего общества без всяких в казну Нашу податей. Для купечества же, мастеровых и промышленников назначаем к обитанию их той губернии города Екатеринослав и Марианополь, как выгоднейшие для торговли места. По разделении государственных жителей на классы Всемилостивейше увольняем всех от Государственных податей и служб какого бы звания оные не были на 10 лет, а по прошествии оного времени имеют платить в казну Нашу ежегодно, купечество с капиталов, с рубля по одному проценту, цеховые, так же и мещанство с двора по два рубля; а уездные поселяне, именно: земледельцы, не с душ, но с земли, полагаемой для каждого по тридцати десятин, будут вносить с каждой десятины в год по 5 коп; неимущие же поселяне снабжены будут из казны Нашей не токмо продовольствием на первый год, но и на посев земли всякого звания хлебными семенами, скотом и всем к заведению домоводства принадлежащим, с возвратом за всё оное в казну через 10 лет; равным образом и дома их построены будут казённым иждивением; имущественные же на отведенных им землях имеют строить домы, лавки, амбары, фабрики и всё, что сами пожелают из своего иждивения, пользуясь все вообще навсегда от всяких постоев свободно, кроме тех случаев, когда воинские команды мимо селений ваших проходить должны. От дачи же на войско рекрут увольняетесь вы вечно, разве кто сам в службу Нашу пожелает. Преосвященному Митрополиту Игнатию по смерть его Всемилостивейше поручаем паству всех сих с ним вышедших и впредь выходящих из Крыма поселян; которому и состоять безпосредственно под Нашим Святейшим Синодом. Священникам, вышедшим ныне, оставаясь всякому при своей парафии, зависеть от него, которому и впредь по рассмотрению своему и по мере надобности рукополагать в пастве своей священников и других церковников. Суд и расправу и всю внутреннюю полицию иметь на основании генеральных в государстве Нашем узаконений выбираемыми из вас же по вольным голосам начальниками, коим и пользоваться чинами и жалованьем по штату Азовской губернии под апелляцию наместнического правления. В сёлах же и деревнях для защиты во всех нужных случаях определяются особые урядники из Российских, коим в судопроизводство сих поселян и ни во что не мешаясь быть токмо охранителями и их заступать. Впрочем по вступлении каждого в избираемый им род государственных жителей, позволяем пользоваться вечно и потомственно всем тем, чем по общим Нашим узаконениям каждый род государственных жителей пользуется, как-то: свободною торговлею вне и внутри государства, и для вящей выгоде оныя, позволяются строить из собственного вашего капитала купеческие мореходные суда, разводить нужные и полезные фабрики, заводы и фруктовые сады, по разведении которых всякие виноградные вина в селениях ваших малыми мерами, вывозимые же во внутренние России города бочками продавать можете, — словом: всякого звания промыслы распространять по собственной воле и достатку каждого, и всем тем под Самодержавным Нашим Скипетром и защитою законов наслаждаться. Все сии преимущества жалуя Мы торжественно и потомственно всему обществу на вечные времена, для вящей силы собственноручно подписали и Государственною Нашею печатью укрепить повелели.

Указ Екатерины впоследствии был подтвержден императором Павлом I, а император Александр I подписал другой Указ по сути не отличающийся от Указа Екатерины c опущенными льготами, срок которых истёк. Оба Указа хранились в серебряном позолоченном ковчеге вначале в Мариупольском Греческом суде, а затем в городской управе.

Митрополит Игнатий этим не удовлетворился, вероятно из-за сурового по сравнению с крымским климатом, и потому дважды в течение лета 1779 года он ездил в Санкт — Петербург к своему давнему знакомому и покровителю Г. А. Потёмкину. В результате была утверждена «Карта, представляющая часть Азовской губернии Мариупольского уезда, земли, которые определяются вышедшим из Крыма грекам». Посередине её надпись: «Быть по сему. Екатерина»; ниже: «Конфирмован 2 октября 1779г»; внизу подпись: «Князь Потёмкин». На карте были отмечены границы выделяемых земель, не совпадающие с Указом от 21 мая 1779 г., но совпадающие с Кальмиусской планкой, указано место для города Мариуполь, но не указаны места расположения сёл. До революции 1917 г. карта хранилась в мариупольской управе.

Цитаты из распоряжения № 1817 от 24 марта 1780 года

Юридически переселение окончилось распоряжением № 1817 от 24 марта 1780 года Азовской губернской канцелярии. Вот некоторые выдержки из него:

По указу Её Императорского Величества Азовская губернская канцелярия во исполнение полученного от Его Светлости Государева наместника князя Г. А. Потёмкина 29 сентября (1779г), под № 2829, об отводе вышедшим из Крыма в сию губернию грекам, для поселения их признанных ими и способных местах земли ордера, при коем и приложение к его светлости за подписанием его преосвященства греческого митрополита и депутатов свидетельство, о котором предписано рассмотрение препровождаемое при том в оригинале, поданное от его преосвященства Готфийского и Кафийского митрополита Игнатия, за подписанием его и депутатов отъехавших из Крыма греков обязательное свидетельство, что они для заведения города и поселения хлебопашцев признают земли и места достаточными и способными: от Азовского моря и устья реки Берды, где крепость Петровская (оставляя в той крепости, как на карте назначено, округу 12000 десятин), по левому её берегу до устья реки Каратыша, по левому берегу Каратыша до вершины, с оной прямо на вершину балки Коблой и по правому её берегу до устья впадающего в реку Мокрые Ялы, по правому берегу Мокрых Ялов до устья впадающего в Волчью, оттуда по берегу Волчьей до устья балки Осиковой, по левому берегу оной до вершины с той вершины прямо на вершину реки Береснеговатой, по её правому берегу до устья впадающего в реку Кальмиус, по правому берегу Кальмиуса до устья оной впадающего в Азовское море, отсюда по берегу Азовского моря до вышесказанной округи крепости Петровской, предлагает: Те земли как на оных нигде достаточных ни казенных, ни помещичьих заведений ещё нет вышедшим из Крыма грекам для поселения и построения особо их города без изъятия отдать, и где они сами себе деревни выберут из оных удобные места, там отрезать им округи под каждого, хотя бы и не было в оной полного количества 200 дворов по 12000 десятины полагая как в оных излишество, так и что за отмежеванием тех округ останется на впредь пребывающей. Если же по миновании пожалованных 10 льготных лет какая либо земля заселена не будет, и останутся пустыми, то отобрав от них раздать желающим, на равном основании с прочими всей губернии землями; а когда выходцев греков умножится, то прибавлять им по количеству тех выходцев и ещё из пустых никому не отведенных мест. Город их наименовать Мариуполь, который, расположа порядочным образом, построить либо на берегу Азовского моря при устье реки Кальмиуса, или при устье реки Солёной, называемой и Калецом, впадающей в реку Кальмиус; и все те жалованные оным грекам земли, по выше писаным границам, имеют составить Мариупольский уезд, земское же правление сего уезда учредить в крепости Петровской; и в этом уезде, исключая крепость Петровскую с округом, кроме греков до минования 10 льготных лет никому других наций никаких земель на поселение домов и прочего не отводить, и рыбными ловлями против дач тех греков на Азовском море, ровно и во всех реках сего уезда, кроме их никому не пользоваться; а город при реке Волчьей, который определялся прежде для тех греков назвать Павлоградом и по оному тамошний уезд Павлоградским. По недостатку в сих местах лесных угодий, не только построение домов для которых самым неимущим доставить оный из казны, но и на прочие домашние потребности дозволить им свободный выезд в леса при реке Миус… Как те греки, по приближающемуся осеннему времени и зимы, построением себе домов успеть не могут, то приказать им отвести заблаговременно квартиры в Бахмутском уезде, в Тору (Славянск), Маяках (на р. Донец) и Райгородок, куда бы имущественные на своем иждивении, а прочие на данных им казенных волах, не упуская времени и перебрались, не возбраняя желающим остаться на тех местах, где они теперь находятся, или перейти на землю при речке Каменке, где из них некоторые прошедшую зиму пребывание имели, о чём от господина сей губернии губернатора уведомлен и его преосвященство митрополит Игнатий с напоминанием ему о непременном по сему исполнении, и чтоб он преклонил хлебопашцев к неупустительному посеву нынешнюю осенью озимого хлеба либо на тех местах, где они теперь стоят, либо на вновь для них определяемых, токмо чтобы в приобретении на будущий год хлеба время напрасно отнюдь потеряно не было… …Греческому митрополиту Игнатию сообщить, дабы все греки в Мариупольском уезде сего года хлебопашцы, апреля с первого, а купечество и мещане с пятого по десятое число на поселение вступили; к смотрителю же прапорщику Горленскому послать указ и велеть проживающих на назначенных для греков землях всякого звания жителей переселить на усть Солёную, в Павлоград…, а кто из переселяющихся… во всем возможном всякое вспоможение и облегчение, уверяя при том, что они на 6 лет от всяких по земству нарядов и платежа податей освобождены будут.

Таким образом, смотрителем был прапорщик Горленский, а с 1780 года ещё определен «к призрению вышедших из Крыма разных наций христиан» премьер-майор князь Шахматов; с 1781 г. устройством на новом месте поселенцев занимался секунд-майор Михаил Сафков.

Кто были эти люди? Характеристика секунд-майора М.Сафкова, подписанную Азовским губернатором генерал-поручиком В.Чертковым (выписки): «С 1780 определён губернским земским комиссаром, сверх того в 1781 послан был в Мариупольский уезд для заселения выведенной из Крыма Греческой колонии… Через один год своего там пребывания обселил их как в г. Мариуполь так и в 21 слободе».

Описания переселения основателями села

Вот как спустя почти 40 лет описывают в прошении министру внутренних дел Ланскому сами переселенцы свои скитания: «Мы не в силах подробно описать всего того, что происходило при переселении нашем, и как действовали болезни, происходившие от перемены климата, воды, от тесноты квартир и большею частью от неимения их… нелицемерно скажем и по самой истине, что целые семейства пострадали жизнью, а многие лишились и половины оных и ни одно семейство не осталось без потери отца, матери, брата, сестры и детей, словом сказать из 9 тыс. душ мужского пола выходцев не осталось и третьей части, и в 15 лет едва могло набраться с новорожденными… до семи тысяч душ».

XIX—XX вв.

В 1896 году переименовано в Старобешево.

Накануне Первой мировой войны Старобешево насчитывало 685 дворов, в котором проживало 4,3 тыс. человек и считалось крупным селом.

В 1889 году в селе населением 3,8 тыс. человек находился один врачебный участок где работали врач, шесть фельдшеров и акушерка, которые обслуживали ещё 24 села. В 1912 году в Старобешево построили больницу на семь коек.

В апреле 1918 года Старобешево захватили австро-германские интервенты после их изгнания в декабре того же года — деникинская армия вошла в Старобешево, установив свои порядки хозяйствовала до 3 января 1920 года. После изгнания деникинцев и восстановления советской власти в селе создан волиспролком, избран сельский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Принудительно создаются товарищества по совместной обработке земли в которые вошли 13 хозяйств.

В ноябре 1924 года село Старобешево стало центром Стыльского района, который 6 августа 1925 года был переименован в Бешевский (Старо-Бешевский). В 1924—1925 учебном году в двух школах обучалось 320 учеников, а в следующем году уже 477. В 1927 году в центре села был заложен парк на площади 3,5 десятин. В 1930 году основана Старобешевская машинотракторная станция (МТС), которая через 2 года уже имела 50 тракторов и обслуживала 17 колхозов. В этом же году создана первая в стране женская тракторная бригада, её возглавила Паша Ангелина.

В августе-сентябре 1943 здесь шли тяжелые бои по освобождению от гитлеровских войск (номер приказа о награждении воинов, участвовавших в освобождении местности, — 028/н от 28 сентября 1943 года).

Население

Количество на начало года.

Год	Количество жителей
1780	200
1859	2211
1885	2690
1897	3887
1900	4200
1908	4320
1915	5000
1933	3036
1939	4444
1959	5762
1970	6906
1975	7300
1979	7986
1987	7500
1989	7649
1992	8000
1998	7500
2002	7184
2003	7063
2004	6978
2005	6859
2006	6765
2007	6640
2008	6531
2009	6513
2010	6471
2011	6424
2012	6342
2013	6317
2014	6293
2015	6205

Инфраструктура села

В 1780 году в селе была построена каменная церковь вместо крохотной церквушки из лозы и хвороста. Развивалась добыча камня. Впрочем, как и в прежние, крымские времена, большое значение имело и земледелие. Выращивали пшеницу, рожь, ячмень, овес, просо, лен, коноплю. Но по сравнению с животноводством земледелие опять играло второстепенную роль. Хлеб убирали серпами — в этом плане со времен средневекового Крыма не произошло никаких изменений. Затем снопы свозили на ток для молотьбы. Эту операцию производили специальным каменным катком (по сей день такие катки в изобилии разбросаны по улицам).

В Бешеве особенно хорошо было налажено производство катков. Бешевцы обеспечивали и себя, и продавали катки на ярмарках жителям других сел. Из каменоломен камень вывозили на подводах (максах). Кроме заборов, из камня иногда возводили дома, амбары, сараи для скота.

В самом селе проводилось две ежегодные ярмарки.

В Бешеве безземельных хозяйств насчитывалось 17, а 64 имели лишь по 1-3 десятины земли. Архиепископ Гавриил писал по этому поводу: «К хлебопашеству и хлебоводству греки не весьма прилежны. Оттого значительные пространства полей и лугов их остаются праздными. Какое различие между хозяйством греков и хозяйством живущих подле них немецких колонистов, к которым и перешла уже часть их земель!» Огородничеством греки занимались лишь для себя, выращивая для семьи самые необходимые овощи. Довольно долго не занимались греки и ремеслами.

Особенный свадебный обычай в селе Старобешево заключался в том, что на второй день свадьбы кума делит между всеми родственниками «бахчу» или «бохчу» — курятину и сладкое печенье. Обычай сохранился по сей день.

Обычаи переселенцев

Напев почти забытых греческих народных песен печален как тоска по безвозвратно ушедшему. В то же время плясовая музыка зажигательная и весёлая. Наиболее известная из сохранившихся плясовых мелодий быстрая хайтарма (къайтарма) имеет неоспоримые следы музыкальной культуры тюркоязычных народов.

В конце XIX века село зачастую называлось: село Бешевка Екатеринославской губернии, Мариупольского уезда. В тот период в селе проживало 4200 человек, имелась церковь, 2 ярмарки, до 10 торгово-промышленных заведений.

В 1866 году на греков поселенцев была распространена единая система гражданского устройства и управления. В числе 11 греческих волостей создана и Бешевская — которая впоследствии в 1874 году вошла в Мариупольский уезд.

Крестьянам Бешева предоставили на выкуп (на протяжении 20 лет) находившуюся в их пользовании землю. На 1656 душ мужского пола пришлось до 17 десятин. Однако равенства среди жителей не было. С развитием капиталистических отношений, уже 20 лет спустя рабочий скот и сельхоз инвентарь в основном принадлежали богатым крестьянам. Особенно бедствовали пришлые крестьяне батрачившие у местных богачей. С 1896 года после выделения села Новобешево, населенный пункт стал называться село Старобешево.

Земля обрабатывалась примитивным способом, собирали очень скудные урожаи. Как правило у бедняков не хватало хлеба до нового урожая, его занимали у кулаков, возвращая полторы-две мерки за одну. К кулакам вынуждены были наниматься и многие разорившиеся местные бедняки и обедневшие безземельные крестьяне из Харьковской. Черниговской, Полтавской и Тамбовской губерний. Средний заработок батрака составлял 60 коп. в день.

Язык

Язык преимущественно — русский.

Характерен среди пожилого населения старобешевский говор кыпчако-куманского языка (Урумский язык, урум тыль, центральный крымско-татарский, приазовский урумский кипчакско-половецкий говор с незначительным количеством огузских элементов, половецкая группа языков западнотюркской надгруппы).

Куманский (coman, татарча, къыпчакъ) — язык этнического конгломерата племен, известных под общим именем кыпчаков-куманов-половцев-татар великой Кыпчакской степи, простиравшейся в XI—XIV веках от Алтая до Дуная и именовавшейся Дешт-и-Кыпчак, а также Болгарии, Венгрии, Румынии и Мамлюкского Египта.

Греки сначала говорили на центральном диалекте крымско-татарского, но впоследствии испытали влияние турецкого языка, которое выразилось в членении урумского языка-субдиалекта на четыре группы подговоров, которые развиваются центробежно и различаются степенью близости к кыпчакской и огузской группам.

В говоре Старобешева рефлексивный наблюдаем лишь в песенном фольклоре — как индивидуальную черту языка исполнителей, предрасположенных поддерживать традицию искусственного высокого стиля (йельди вместо т’ельди «он пришел», йуль вместо гуль «роза»). Корреляция аффиксов исходного падежа и деепричастия отсутствует.

Звуки к", г" в корневой части перешли в т", д", тогда как в анлауте соответствующих аффиксов они, наоборот, депалатализовались: мемлет"еткэ, кислегэ, т"итмегэ, ичкэллер, т"ельгэллер. Вместе с тем в песенном языке отдельных исполнителей стилистическое преимущество временами отдается искусственным образованиям из и в начале слова: Азавдан йелир бир ат 'от Азова конь бежит', Йол йанына бостан сачтым ок йљзель 'Возле дороги я посадил баштан' (разговорные формы — т"елир < келир, ох гљзель).

Субстратные румейский говор крымского села Бешуй, а значит, и урумский говор Старобешева, в понтийском диалекте стоит отдельно и тяготеет к материковым диалектам новогреческого языка, для которых глубокая палатализация к", г" не является характерным явлением, а сам говор Бешуя-Старобешева может быть выделен в отдельную группу — как к/г-говор.

В говоре Старобешева первоначальные палатальные аффиксы -Ге, -ке сохраняются, но часто произносятся более широко и твердо — как -гэ, -кэ. Местный падеж употребляется нерегулярно. [qypchaq.unesco.kz/Docs/Urum-06.pdf Пример] использования языка приведен по ссылке.

Ойконим и топоним

До 1896 г. село чаще всего именовалось Бешев. В такой первичной форме ойконим преобладает в официальных документах до начала XX в. Её, например, использует и протоиерей С.Серафимов в своей книге «Крымские христиане (греки) на северных берегах Азовского моря» (Екатеринослав, 1901, 15, 16, 26 и др.). Со временем финаль -ев стала восприниматься как суффикс. Благодаря морфологической адаптации в украинско- и русскоязычной среде под влиянием топонимов типа Селидово, Иваново ойконим Бешев получает и окончание среднего рода. Впервые с флексией среднего рода он зафиксирован на СКЗР (LVII) в конце XVIII в. В таком виде он представлен и в следующих более поздних источниках: МО, 103 — в деле греческого суда № 297, 1818 г.; 1904 г., СЗВМУ, 14; 1913 г., СКЕЕ, 228 и др.

Начальная — определительная часть топонима Старобешево возникла как «отклик» на название села Новобешево, основанного в конце 90-х годов прошлого века крестьянами, выселившимися из Бешева. Однако современная форма ойконима в начале XX в. употреблялась нерегулярно, в это время господствует ещё Бешево.

Экономика

В посёлке расположены центральные усадьбы бывших колхозов им. С. М. Кирова и «Заветы Ильича»

• ОАО «Старобешевская ТЭС» — расположена в пгт Новый Свет (в 15 км от пгт Старобешево)
• Старобешевский межхозяйственный комбикормовый завод

Транспорт

Посёлок находится на пересечении транспортных магистралей. Широта 47°44’53.79"С, долгота 38° 1’27.10"В

Расстояния по автомобильным магистралям:

• 36 км — до областного центра;
• 45 км — до российско-украинской границы;
• до железнодорожных станций:
  • 10 км — до ж/д станции «Новый Свет»;
  • 17 км — до ж/д станции «Каракуба»;
• ближайший морской порт:
  • 100 км — г. Мариуполь;
• ближайшие аэропорты:
  • 47 км — г. Донецк;
  • 110 км — г. Мариуполь.

Социальная сфера

• Старобешевский мемориальный музей П. Н. Ангелиной
• Универмаг
• Стадион
• Дом культуры
• Дом пионеров

Известные жители

• Ангелина, Прасковья Никитична (1913—1959) — знаменитая участница стахановского движения в годы первых пятилеток, ударница, дважды Герой Социалистического Труда (1947, 1958), лауреат Сталинской премии (1946).
• Астахов, Алексей Матвеевич (1904—1984) — российский металлург, директор Таганрогского металлургического завода с 1943 по 1957 годы, лауреат Государственной премии СССР, кавалер ордена Ленина, двух орденов Трудового Красного Знамени, награждён многими медалями. Делегат XIX съезда КПСС.
• Мурзенко, Юлиан Николаевич (1930—2008) — профессор, доктор технических наук, академик Международной академии наук высшей школы.

Ссылки

• [www.donoda.gov.ua/starobeshivskiy/ Старобешевская районная администрация]  (укр.),  (рус.)
• [www.stb.dn.ua Сайт Старобешевского района]  (укр.),  (рус.)
• [www.azovgreeks.org/gendb/rus/dzuha/Content.htm Книга И. Г. Джуха «Одиссея мариупольских греков»]
• [www.azovgreeks.org/images/gendb/maps/1924_c_big.gif с. Бешуй на карте Крыма]

Литература

• Бешево // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ходеев Ф. П. На долгой ниве: Опыт хронологического описания. — Таганрог: Сфинкс, 1997.

Отрывок, характеризующий Старобешево

– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Объезжая Сухареву башню, Наташа, любопытно и быстро осматривавшая народ, едущий и идущий, вдруг радостно и удивленно вскрикнула:
– Батюшки! Мама, Соня, посмотрите, это он!
– Кто? Кто?
– Смотрите, ей богу, Безухов! – говорила Наташа, высовываясь в окно кареты и глядя на высокого толстого человека в кучерском кафтане, очевидно, наряженного барина по походке и осанке, который рядом с желтым безбородым старичком в фризовой шинели подошел под арку Сухаревой башни.
– Ей богу, Безухов, в кафтане, с каким то старым мальчиком! Ей богу, – говорила Наташа, – смотрите, смотрите!
– Да нет, это не он. Можно ли, такие глупости.
– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.