Старый город (Варшава)

Исторический центр Варшавы*
Historic Centre of Warsaw**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Страна	Польша
Тип	Культурный
Критерии	ii, vi
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/30 30]
Регион***	Польша
Включение	1980  (4-я сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Варшавский Старый город (польск. Stare Miasto, разг. "Starówka") — старейший исторический район Варшавы. Ограничена старыми городскими стенами и руслом уже не существующей речки Камёнка (под современной улицей Бжозова), одного из притоков Вислы и улицами Grodzka, Mostowa и Podwale. Старый город — одна из самых известных туристических достопримечательностей Варшавы.

Центром Старого города служит Рыночная площадь с ресторанами, кафе и магазинами. Окружающие улицы богаты средневековой архитектурой, к примеру городскими стенами, Варшавским барбаканом или Собором Святого Иоанна Крестителя.

История

Старый город Варшавы был основан в XIII веке. Первоначально окружённый земляным валом, в 1339 году он был обнесён кирпичными городскими стенами. Сначала город рос вокруг замка князей Мазовии, который позднее стал именоваться Королевским замком. Рыночная площадь Старого города (Rynek Starego Miasta) была заложена в конце XIII-начале XIV века, вдоль главной дороги, соединяющей Королевский замок с Новым городом на севере.

До 1817 года наиболее заметной достопримечательностью Старого города служило здание ратуши, построенное до 1429 года. В 1701 году Рыночная площадь была перестроена Тильманом ван Гамеренем, а в 1817 году ратуша была снесена. С XIX века четыре стороны этой площади стали носить имена четырёх знаменитых поляков, когда-либо живших на соответствующих сторонах: Игнация Закшевского (юг), Гуго Коллонтая (запад), Яна Декерта (север) и Францишека Барсса (восток).

В 1918 году Королевский дворец вновь стал служить резиденцией высшего руководства Польши: президента Польши и его канцелярии. В конце 1930-х годов, во время управления городом президентом Стефаном Старшиньского, муниципальные власти начали реконструкцию Старого города для восстановления его былой славы. Барбакан и Старая рыночная площадь города были частично восстановлены. Эти усилия, однако, не были доведены до конца из-за начала Второй мировой войны.

Во время вторжения в Польшу (1939), большая часть района очень сильно пострадала от атак немецких люфтваффе, направленных в том числе и на жилые районы города и исторические достопримечательности. После окончания осады Варшавы 1939 года часть Старого города была восстановлена, но сразу же после Варшавского восстания (август-октябрь 1944 г.) немцы подвергнули Старый город систематическому спланированному уничтожению. О восстании напоминает «Памятник юному повстанцу», в настоящее время установленный у средневековой городской стены Старого города.

После Второй мировой войны, Старый город был тщательно восстановлен. Там, где это было возможно, использовали кирпичи из оригинальных зданий. Щебень от руин многократно просеивали для поиска декоративных элементов и их осколков, которые потом восстанавливали на свои прежние места. В качестве основных источников в восстановлении облика Старого города использовались ведуты Каналетто XVIII века, а также предвоенные чертежи учащихся на архитекторов студентов.

Площади

Рыночная площадь Старого города (Rynek Starego Miasta), известная с конца XIII столетия, считается сердцем Старого города, а до конца XVIII — и всей Варшавы. Здесь представители ремесленных цехов и купеческих гильдий собирались в ратуше (возведённой до 1429 г. и снесённой в 1817 году), также проводились ярмарки и другие общественные события. Окружающие здания были построены в готическом стиле и существовали до большого пожара 1607 года, позднее они были восстановлены уже в стиле ренессанса и ещё позднее — в стиле барокко архитектором Тильманом ван Гамеренем в 1701 году.

Замковая площадь (plac Zamkowy) — первое, что видят посетители Старого города, двигаясь к нему от более современного центра Варшавы. Площадь расположена между самим Старым городом и королевским дворцом. С южной стороны треугольная площадь была ограничена крепостной стеной и Краковскими воротами. Над площадью возносится Колонна короля Сигизмунда в Варшаве. Площадь развивалась с начала XIV столетия и достигла своей славы в XVII веке, когда Варшава стала столицей Польского государства. В 1644 году король Владислав IV возвёл колонну на площади в честь своего отца Сигизмунда III, перенёсшего столицу из Кракова в Варшаву.

Площадь Канония (plac Kanonia), позади Собора Святого Иоанна Крестителя — маленькая треугольная площадь. Название площади берёт своё начало в XVII веке от располагавшихся на ней домов с жившими в них священниками-канониками варшавского капитула. Многие из них были достаточно выдающимися личностями, к примеру Станислав Сташица, соавтор Конституции 3 мая 1791 года. Ранее это место служило приходским кладбищем, о чём свидетельствует сохранившаяся на площади фигура Богоматери в стиле барокко XVIII столетия. В центре площади стоит бронзовый колокол, который подскарбий Ян Николай Данилович пожертвовал в 1646 году для иезуитской церкви в Ярославе. Колокол был отлит в 1646 году Даниэлем Тимом, архитектором Колонны Сигизмунда. На площади в конце XVI века был воздвигнут крытый переход для королевы Анны из Королевского дворца в Собор Святого Иоанна Крестителя и позднее в 1620-е годы расширен после неудачного покушения 1620 года на короля Сигизмунда III, когда тот входил в собор. Также здесь находится варшавский «тонкий дом».

Список Всемирного наследия ЮНЕСКО

Варшавский Старый город был включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО «как исключительный пример почти полного восстановления исторического периода между XIII—XX веками».

См. также

• Нове-Място (Варшава)

Ссылки

• [www.warszawa.vr360.pl/ Виртуальный тур]
• [www.zamek-krolewski.pl/ Сайт Королевского дворца]
• [www.facesofwarsaw.com/Galleries,Old-Town.html/ Фотографии Старого города]

Отрывок, характеризующий Старый город (Варшава)

Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.