Стебут, Иван Александрович

Иван Александрович Стебут
Дата рождения:	31 января (12 февраля) 1833(1833-02-12)
Место рождения:	Великие Луки
Дата смерти:	20 октября 1923(1923-10-20) (90 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	сельское хозяйство
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Горыгорецкий земледельческий институт

Иван Александрович Стебут (1833—1923) — заслуженный профессор, общественный деятель, писатель и практик по сельскому хозяйству.

Биография

Иван Александрович Стебут родился 31 января (12 февраля) 1833 года в городе Великие Луки Псковской области.

В 1850 году, окончив курс второй гимназии города Санкт-Петербурга, зачислился в студенты Горыгорецкого земледельческого института (ныне Белорусская сельскохозяйственная академия).

В 1854 году был оставлен при названном институте преподавателем и помощником управляющего фермой, а осенью 1860 года, по возвращении из заграничной трёхлетней командировки, получил там же профессорскую кафедру.

В 1856 году Стебут был командирован в Прибалтийские губернии для изучения местных образцовых хозяйств, причём отчёт об этом путешествии был премирован министерством государственных имуществ. За время пребывания за границей особенно долго оставался в Йене, где занимался изучением естественных наук, главным образом, химии, под руководством Лемана.

В бытность И. А. Стебута за границей он ознакомился почти со всеми высшими сельскохозяйственными учебными заведениями Германии, Франции, Бельгии и Англии, прослушал там ряд систематических курсов, осмотрел много выдающихся хозяйств, исполнил несколько поручений от своего министерства.

Вернувшись в Российскую империю в 1860 году, занял должность младшего профессора института, вёл со студентами, кроме того, занятия по политической экономии. На этом поприще Иван Александрович Стебут сказался энергичным деятелем. Желая сделать преподавание более плодотворным и вместе с тем внести живую инициативу в среду учащихся, Стебут организовал так называемые «семинарии», на которых читались, обсуждались и критиковались студенческие сочинения. Много сделал также за время пребывания в институте и для пополнения и обогащения сельскохозяйственного музея различными коллекциями, выбранными и приобретёнными на Всемирной выставке в Лондоне в 1862 году.

В 1868 году, по защите в Санкт-Петербургском университете магистерской диссертации «Известь как средство восстановления плодородия», был переведен на короткое время в Санкт-Петербургский сельскохозяйственный институт (ныне Санкт-Петербургский государственный аграрный университет), но в сентябре того же года был уже назначен профессором во вновь учрежденную в Москве Петровскую сельскохозяйственную академию (ныне Российский государственный аграрный университет — МСХА им. К. А. Тимирязева), которой и принадлежит дальнейшая деятельность Стебута как профессора земледелия.

Совместно с чтением лекций он занялся организацией вспомогательных учреждений при академии — сельскохозяйственного музея, опытного поля и агрономической лаборатории, приспособленной им для самостоятельных студенческих исследований, деятельно способствовал основанию комитета сельскохозяйственной консультации и основанию местного сельскохозяйственного печатного органа («Русское сельское хозяйство»), редактором которого был в течение двух лет, явился главным устроителем и работником Московской политехнической выставки, выступал лектором в целом ряде публичных чтений как в Москве, так и в Санкт-Петербурге. Часть таких лекций была обработана впоследствии в книгу «Основы полевой культуры» (изд. 2-е, т. I и II, М., 1882—1884).

Летом И. А. Стебут один и с своими учениками посещал разные местности России, изучал положение сельскохозяйственного промысла в разных её полосах, причём плодом таких исследований явилась книга «Статьи о русском сельском хозяйстве, его недостатках и мерах к его усовершенствованию» (1857—1882; СПб., 1883).

Он приходил на помощь отечественному сельскому хозяйству при обсуждении различных вопросов, рассмотрении разных уставов правительственных и земских сельскохозяйственных школ и, наконец, при составлении общедоступных изданий в помощь хозяевам-практикам, принуждённым в корень переустроить свои хозяйства после крестьянской реформы 1861 года. В особенности здесь следует остановиться на «Настольной книге», весьма ценном по массе обработанного материала издания, значительная часть текста которого принадлежит его перу. Независимо от сего в качестве организатора или эксперта он принимал деятельное участие во всех значимых выставках, как русских, так и иностранных, на различных конкурсах сельскохозяйственных машин и орудий, причём в особенности уделял много внимания конкурсам «плужным».

Стебут не оставлял в стороне и практическую деятельность. Именье «Кроткое» (Тульская губерния) по своему техническому и экономическому благоустройству представляет тому наглядный пример. Высокое уважение общества к трудам Стебута выразилось не только избранием его в члены различных учёных и сельскохозяйственных обществ, но и в приветствиях в день празднования 35-летнего юбилея учёной и сельскохозяйственной практической деятельности, причём инициативу празднования взяла на себя академия.

Выйдя по закрытии академии, в которой он пробыл тридцать лет, в отставку, Стебут не прерывал своих практической сельскохозяйственной деятельности и литературных работ. Он занялся с любовью и настойчивостью пропагандированием специального сельскохозяйственного женского образования и успел увидеть успехи своих забот по этому предмету: летом 1900 года были организованы при московских сельскохозяйственных учебных заведениях специальные женские сельскохозяйственные курсы, которыми, надо полагать, положено в России начало высшему женскому образованию в области сельскохозяйственных знаний (позднее они стали называться «Стебутовскими курсами»).

С начала 1898 года Стебут занимает пост председателя ученого комитета министерства земледелия и государственных имуществ, состоя в то же время членом совета министра и попечителем Богородицкого среднего сельскохозяйственного училища.

Кроме упомянутых сочинений, И. А. Стебут напечатал много статей, переводов и переделок иностранных руководств.

Иван Александрович Стебут скончался 20 октября 1923 года в Москве.

Семья

Сын — Александр Иванович Стебут.

Избранная библиография

• «Гипсование почвы» («Сельское хоз. и лесов.», 1868, ч. 47 и 48);
• «Сельскохозяйственное знание и сельскохозяйственное образование» (М., 1870; 2 изд. М., 1889);
• «Истощение и удобрение почвы» («Русское сельское хозяйство», т. II);
• «О посеве вообще и рядовом в особенности»,
• «Обработка почвы» («Рус. сельск. хоз.», 1871),
• «Обеспечение скота кормовыми средствами в сев. и на рубеже сев. и средней полосы России» (М., 1871);
• «Возделывание льна» (М., 1872);
• «Сельскохозяйственная школа» («Вестник Европы», 1872, XII),
• «О недостатках современного положения сельскохоз. промышленности» («Тр. Валуевской комиссии», 1873),
• «О мерах к подготовлению хороших управляющих» (1876);
• «О величине хоз. единицы и обеспечении скота кормовыми средствами в средней черноземной полосе России»;
• «Из моей сельскохозяйственной практики» («Труды Вольного экономического общества», 1886—87);
• «Учебник частного растениеводства: полеводство» (СПб., 1888; вып. I);
• «Нуждается ли русская интеллигентная женщина в специальном сельскохозяйственном образовании» (СПб., 1891);
• «Облесение лощин, укрепление оврагов и обсадка полей в селе Кротком» (М., 1895);
• «О постановке профессионального образования в связи с постановкою общего образования» (М., 1898).

Источники

• При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
• Стебут, Иван Александрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Балашев Л. Л. Иван Александрович Стебут. — М.: Наука, 1966. — 168 с. — (Научно-биографическая серия). — 6300 экз.

Отрывок, характеризующий Стебут, Иван Александрович

Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».