Стенич, Валентин Иосифович

Валентин Иосифович (Осипович) Стенич (настоящая фамилия Сметанич; 8 ноября 1897, Санкт-Петербург — 21 сентября 1938, Ленинград) — ленинградский поэт и эссеист, переводчик западноевропейской литературы.

Предпринял первый русский перевод романа Джойса «Улисс»; примерно треть романа увидела свет в журнале «Литературный современник».

Биография

Родился в еврейской семье. Его отец — Осип Семёнович Сметанич (ум. 1934) — был состоятельным коммерсантом, меценатом и коллекционером живописи. У него были брат Дмитрий и сестра Мария. Троюродный брат (по отцовской линии) — киносценарист и драматург Исай Кузнецов.

Окончил известную немецкую школу St. Petri-Schule. Литературную деятельность начал как поэт. Выведен А. Блоком в очерке «Русские дэнди» (1918). В архиве составителя сайта «Век перевода» хранится рукописная копия неизданного сборника стихотворений В. Стенича, датированных 1917—1918 годами. Впоследствии оставался «одним из самых глубоких стихолюбов». Как вспоминала Надежда Мандельштам,

«Вероятно, он мог бы стать прозаиком, эссеистом, критиком, как сейчас называют эту странную профессию, словом, он бы что-нибудь сделал, но время не благоприятствовало таким, как он. Пока что Стенич жил, вращался среди людей, болтал, шумел и немножко переводил, и его переводы стали образцом для всех переводчиков прозы. Как говорится, он был „стилистом“ и нашёл современное звучание в переводах американцев. На самом деле он таким способом использовал свои потенции, своё острое чувство времени, современного человека, языка и литературы».

В 1920-е и 1930-е годы очень много переводил, почти исключительно прозу (часть переводов опубликована под фамилией Сметанич): «Жив человек» Г. К. Честертона, «Тигры и утехи» Ж. Дюамеля, «Отважные мореплаватели» Р. Киплинга, «42-я параллель» Дж. Дос Пассоса, «Смерть в лесу» Ш. Андерсона, историческая драма «…Гасить котлы!» Э. Толлера (авториз. пер., 1935), «Трехгрошовый роман» Б. Брехта. Его критические статьи и рецензии посвящены творчеству писателей, которых он переводил, и русской советской литературе. Написал новое либретто оперы «Пиковая дама» для Ленинградского Малого оперного театра.

C июня 1935 года жил в доме Придворного конюшенного ведомства («писательская надстройка») по адресу: набережная канала Грибоедова, 9.

Не скрывал своего негативного отношения к Советской власти, вызывался в Большой дом на Литейном, где получал внушения. В разгар большого террора был арестован (14 ноября 1937 года). Расстрелян 21 сентября 1938 года. Обстоятельства гибели стали известны из официальной справки, выданной органами КГБ при реабилитации в 1990 году.

Справка КГБ о Стениче

Сметанич-Стенич Валентин Осипович, 8 ноября 1897 года рождения, уроженец Ленинграда, русский, гражданин СССР, беспартийный, писатель, член ССП, проживал: Ленинград, кан. Грибоедова, д. 9, кв. 126. Жена — Файнберг Любовь Давыдовна, 33 года (в 1937 году). В 1958 году Большинцова Л. Д. проживала: Москва, ул. Королева, д. 7, кв. 114.

Арестован 14 ноября 1937 года Управлением НКВД по Ленинградской области. Обвинялся по ст. 58-8 (террористический акт), 58-11 (организационная деятельность, направленная к совершению контрреволюционного преступления) УК РСФСР. Приговором Военной Коллегии Верховного суда СССР от 20 сентября 1938 года определена высшая мера наказания — расстрел. Расстрелян 21 сентября 1938 года в Ленинграде.

Определением Военной Коллегии Верховного суда СССР от 24 октября 1957 года приговор Военной Коллегии Верховного суда СССР от 20 сентября 1938 года в отношении Сметанич-Стенича В. О. отменен, и дело, за отсутствием в его действиях состава преступления, прекращено.

Вдова Валентина Стенича — Любовь Давыдовна Файнберг (Стенич-Большинцова), переводчица Метерлинка, Сартра, Ануя, Брехта, друг А. А. Ахматовой. Л. Д. Стенич-Большинцова оставила записи об А. А. Ахматовой, хранила её рукописи, книги, фотографии, телеграммы, открытки, а также автографы своих друзей и добрых знакомых, среди которых были Святослав Рихтер, Нина Дорлиак, Михаил Зощенко, Фаина Раневская, Лидия Чуковская, Мария Петровых, Григорий Козинцев, Николай Черкасов, Юрий Герман и др.

Художественные образы

• Упоминается в отрывке Д. Хармса «Ольга Форш подошла к Алексею Толстому…»
• Прототип Олимпа Валериановича Сметанича в пьесе Н. Эрдмана «Мандат» (1925).
• Послужил прообразом журналиста Ханина (исп. Андрей Миронов) в кинофильме Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин»

Изданные переводы

• К.Честертон. Жив человек. 1924.
• Ж. Дюамель. Тигры и утехи. Ленинград: Мысль, 1925. — 160 с.
• Джек Лондон. Игра. Ленинград: Мысль, 1925. — 192 с.
• Дж. У. Локк. Скоморох. Ленинград: Мысль, 1924. — 276 с.
• Дж. У.Локк. Мориус и К°. 1925—1926 (два изд.),
• Р.Киплинг. Отважные мореплаватели. 1930.
• Дж. Дос Пассос. Манхэттен. Ленинград : Прибой, 1930. — 354 с.
• Дж. Дос Пассос. 42-я параллель. Ленинград; Москва: [Огиз] Гос. изд-во худ. лит., 1931. — 376 с.
• Дж. Дос Пассос. 1919. Ленинград : Ленгихл, 1933. — 374 с. (2-е изд. Ленинград : Художественная литература, 1936. — 493 с.)
• Ш. Андерсон. Смерть в лесу. 1934.
• Дж. Джойс. Похороны Патрика Дингэма (отрывок из "Улисса") // Звезда. 1934. №11. С.116-137.
• Дж. Джойс. Утро м-ра Блума (глава из "Улисса") // Лит. современник. 1935. №5. С.136-159.
• «Путешествие в некоторые отдаленные страны света Лемюэля Гулливера…» Дж. Свифта (пер. и обработ. для детей 1935)
• Б.Брехт. Чихи и чухи. (Куплеты и вставные номера в пер. С. И. Кирсанова.) Москва: Гослитиздат, 1936. — 198 с.
• Б.Брехт. Трёхгрошовый роман. Москва: Гослитиздат, 1937. — 406 с.

Отрывок, характеризующий Стенич, Валентин Иосифович

– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.