Степинац, Алоизие

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Его Высокопреосвященство кардинал
Алои́зие Сте́пинац
Alojzije Stepinac<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Кардинал-священник</td></tr>

Архиепископ Загреба и примас Хорватии
7 декабря 1937 года — 10 февраля 1960 года
Церковь: Римско-католическая церковь
Предшественник: Архиепископ Антун Бауэр
Преемник: Кардинал Франьо Кухарич
 
Рождение: 8 мая 1898(1898-05-08)
Брезарич, Королевство Хорватия и Славония, Австро-Венгрия
Смерть: 10 февраля 1960(1960-02-10) (61 год)
Крашич, Югославия
Похоронен: Загребский собор
Принятие священного сана: 26 октября 1930 года
Епископская хиротония: 24 июня 1934 года
Кардинал с: 12 января 1953 года

Алои́зие Сте́пинац (хорв. Alojzije Stepinac; 8 мая 1898, Брезарич, Королевство Хорватия и Славония, Австро-Венгрия — 10 февраля 1960, Крашич, Югославия) — хорватский кардинал. Титулярный архиепископ Никопсиса и коадъютор Загреба 28 мая 1934 по 7 декабря 1937. Архиепископ Загреба с 7 декабря 1937 по 10 февраля 1960. Кардинал-священник с 12 января 1953.

После прихода к власти усташского правительства Независимого государства Хорватия поддерживал его, затем протестовал против некоторых его преступлений. Поддерживал благоприятный имидж НГХ в Ватикане. Выступил с осуждением действий пришедшего в 1945 году к власти коммунистического режима Иосипа Тито; в октябре 1946 года был приговорён к 16-и годам заключения по обвинению в государственной измене и военных преступлениях.

В 1998 году причислен Римско-католической церковью к лику блаженных.





Биография

Родился в 1898 году в деревне Брезарич (близ Крашича), в 40 километрах от Загреба, в большой семье (кроме него было ещё 7 детей). После окончания гимназии в Загребе в 1916 году хотел поступить в семинарию, однако был призван в австрийскую армию и отправлен на итальянский фронт, где вскоре попал в плен. В начале 20-х годов вернулся в Хорватию, включённую после первой мировой войны в состав Королевства сербов, хорватов и словенцев, позднее Королевства Югославия, и поступил на факультет теологии Загребского Университета. В 19261931 годах продолжал обучение в Риме, после чего получил докторскую степень по философии и теологии и принял духовный сан.

Несколько лет он работал в Загребе помощником загребского архиепископа Антуна Бауэра. В 1934 году Степинац стал епископом, а в 1937 году, после смерти Бауэра, стал загребским архиепископом.

В результате судебного процесса 10 октября 1946 года Степинац был приговорён к 16 годам тюрьмы. Многие как в Хорватии, так и за пределами страны, считали этот приговор местью режима Тито за критику. Югославский коммунист Милован Джилас говорил:

Сказать правду, я думаю, и не только я, что Степинац – цельный человек, с твёрдым характером, которого невозможно сломать. Он был действительно несправедливо обвинён, но сколько раз случалось в истории, что люди были осуждены исходя из политической необходимости[1]
.

В 1953 году Папа Римский Пий XII возвёл Степинаца в звание кардинала, однако находящийся под арестом кардинал так и не смог лично участвовать в церемонии. 10 февраля 1960 года Степинац скончался от болезней, полученных им в тюрьме.

Деятельность в НГХ и её оценки

После вторжения в апреле 1941 года войск Германии и Италии в Хорватию, было образовано прогерманское Независимое государство Хорватия под фактическим управлением усташей. Степинац приветствовал усташей и восстановление хорватской независимости: как и многие хорваты, он видел в усташах силу, способную восстановить независимость страны и освободить её от подчинения сербам. За несколько недель до начала войны он сделал в личном дневнике запись:

Хорваты и сербы из двух разных миров, два разных полюса; они никогда не найдут общего языка, если только не произойдет чудо Божие. Эта схизма величайшее зло в Европе, может быть, даже большее чем протестантизм. Тут нет морали, нет принципов, нет правды, нет справедливости, нет честности...[2]

28 апреля 1941 года, через 11 дней после капитуляции Югославии, он издал пастырскую энциклику, которая обязывала католиков страны поддерживать усташей и созданное ими независимое хорватское государство.

Позднее Степинац произносил в загребском соборе проповеди, направленные, по мнению апологетов Степинаца, против принципов усташского режима. В проповеди от 14 марта 1943 г. он говорил:

Каждый человек, независимо от того к какой расе и народу он принадлежит, несет на себе печать Бога-Творца и имеет свои неотъемлемые права, которые от него не может самовольно отнимать или их ограничивать никакая человеческая власть[1]

По мнению обвинителей Степинаца при этом Степинац продолжил публично восхвалять усташское государство и его главу поглавника Анте Павелича. Обращаясь к нему на открытии хорватского парламента 23 февраля 1942 г. он говорил:

Открытие сессии хорватского парламента является подтверждением того насколько глубоко вы сознаете ответственность, честь, которую вы готовы разделить с вашими соотечественниками. Это открытие сопровождается молитвами церкви и лично моими[3]

По мнению обвинителей Степинаца, Степинац также на всем протяжении существования усташеской Хорватии старался создать в Ватикане максимально благоприятное впечатление о усташеских порядках, таким образом нейтрализуя усилия тех представителей католической церкви, которые пытались добится осуждения усташеского террора римским папой. Так в мае 1943 года Степинац писал в докладе секретарю Ватиканского государства

Хорватское правительство энергично борется против аборта, который в основном рекомендуется еврейскими и православными врачами; оно строго запретило все порнографические издания, которые тоже печатались под руководством евреев и сербов…Правительство отменило масонство, вело ожесточенную войну против коммунизма, издало декреты против богохульства и хочет, чтобы солдаты воспитывались по-христиански, настаивает на религиозном воспитании детей в школах…Ваше Высокопреосвященство, если реакция хорватов иногда бывает жестока, мы её осуждаем и порицаем, но вне всякого сомнения эта реакция спровоцирована сербами, которые нарушили все права хорватского народа в течение последних 20 лет их совместной жизни в Югославии[4]

Никола Русинович, посол НГХ в Ватикан так характеризовал усилия архиепископа по обелению усташеских порядков в глазах римского папы: Степинац

представил доклад святому отцу на девяти страницах. Он показал его мне и я смею Вас уверить, что он выражает нашу точку зрения. Обвиняя сербов, четников и коммунистов, он нашёл слова, о которых даже я не мог бы подумать. Никому не будет позволено нападать на Независимое Государство Хорватия и представить хорватов в дурном свете[5]

Степинац (вместе с 10 другими представителями католической церкви) получил в 1942 году место в хорватском парламенте[6], а 21 марта 1944 года приняли из рук Павелича важную государственную награду «Velered»[7].

За время правления он спас от смерти большое число евреев, укрыв их в церковных владениях[8][9], участие Степинаца в спасении евреев подтверждается также материалами израильского Института Катастрофы и героизма Яд ва-Шем[10]. Историк Мартин Гилберт писал, что Степинац, приветствовал хорватскую независимость, которая обернулась зверствами против сербов, но сам спасал евреев[11].

С ведома Степинаца католическая благотворительная организация «Каритас» спасла более 7000 сербских сирот[12].

Марк Ривели утверждает:

Степинац действительно приложил какие то усилия чтобы спасти от преследований несколько евреев, но...неизвестно ни о каком вмешательстве Степинаца в пользу сербов Хорватии[13]

Степинац оправдывал практику насильственного крещения и перевода в католицизм, что позднее ему ставилось в вину. По мнению апологетов это делалось для спасения жизней:

Роль и задача христиан — спасать людей. Когда эти грустные и дикие времена пройдут, те кто пришёл в нашу Церковь по вере — останутся. Остальные же вернутся в свои церкви, когда опасность минует[14]

По мнению обвинителей Степинаца, когда итальянские оккупационные власти прекратили на территории Герцеговины усташеский террор против православного населения это вызвало протест Степинаца. В ответ на жалобу епископа Мостара

Итальянцы вернулись и восстановили гражданскую и военную власть. Немедленно ожили схизматические общины, а православные священники, до сих пор скрывавшиеся, появились снова и чувствуют себя свободно. По-видимому, итальянцы более расположены к сербам, нежели к католикам[15]

архиепископ Степинац направил письмо итальянскому консулу в Загребе, где выразил возмущение фактом прекращения преследования православных

"... на части территории Хорватии, аннексированной Италией, наблюдается упадок религиозной жизни, а также заметный сдвиг от Католицизма к схизме. Если эта, наиболее католическая, часть Хорватии, перестанет быть таковою, вся вина и ответственность перед Богом и историей ляжет на католическую Италию. Религиозный аспект проблемы заставляет меня говорить в открытых и ясных выражениях, поскольку я несу ответственность за религиозную жизнь в Хорватии[16]

Послевоенная деятельность и суд

После окончания второй мировой войны к власти в Югославии пришли коммунисты, начавшие политику преследования Церкви. Степинац резко критиковал гонения, 23 сентября 1945 года он подписал письмо католических епископов Югославии, где выражался протест коммунистическому правительству Тито против закрытия церквей и преследования духовенства[17]. 18 сентября 1946 года он был арестован. В вину ему вменялось следующее[18]:

  • коллаборационизм и сотрудничество с усташами с апреля 1941 по апрель 1945
  • организация обращений в католицизм православных сербов на терриотории НГХ
  • ответственность за этнорелигиозный геноцид, так как он был апостольским викарием усташских вооруженных сил
  • отсутствие с его сторон санкций к тем священникам, которые участвовали в массовых убийствах
  • политическая деятельность и сокрытие архива МИДа НГХ в архиепископстве Загреба
  • поддержка подрывной деятельности «крижаров» и усташей Лизака и Гулина, которые занимались подпольной организацией восстания хорватского национализма

По мнению обвинителей Степинаца на судебнои процессе было выявлено стремление Степинаца сохранить НГХ и переговоры о том, чтобы он возглавил его вместо Павелича. Также было установлено, что на протяжении 1945-1946 гг. он тесно контактировал с оставшимися в стране усташами и оказывал им помощь[19]. 5 лет он провёл в тюрьме Лепоглава, затем был переведён под домашний арест в родное село.

Многие считают Степинаца мучеником, пострадавшим от рук коммунистического режима.

Обвинители Степинаца настаивают, что своей поддержкой усташеского режима он способствовал своим авторитетом его утверждению у власти и проведению политики геноцида сербов. Так историк Марк Ривели утверждает :

Максимальную ответственность (за геноцид сербов) нес примас Хорватии монсеньор Алоизие Степинац: он был связан с усташеской аристократией, был членом парламента Хорватского независимого государства, начальником всех капелланов отрядов убийц, был награждён диктатурой Павелича...Правда установленная по ту сторону разумных сомнений заключается в том, что будущий блаженный Степинац и пальцем не двинул ради того, чтобы остановить этнорелигиозный геноцид
[20]. Также в вину Степинацу ставят практику насильственного перевода сербов в католицизм во время террора, которую архиепископ поддерживал.

В 1998 году кардинал Алоизие Степинац был беатифицирован папой Иоанном Павлом II во время визита в Хорватию. Беатификация Степинаца вызвала протест со стороны многих сербских организаций.

Напишите отзыв о статье "Степинац, Алоизие"

Примечания

  1. 1 2 [www.hic.hr/books/stepinac/english/fourth.htm Statements about and by Stepinac]
  2. Diary Entry for 28 March 1941 quoted in Dedijer along with a photograph of the original entry in Stepinac's handwriting p. 142.
  3. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 140
  4. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 147
  5. Letter from Nikola Rusinovic, NDH Ambassador to the Vatican, to the Ministry of Foreign Affairs, Zagreb, May 9, 1942. Quoted in Falconi, Carlo. The Silence of Pius XII, p. 314.
  6. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 140.
  7. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 191.
  8. www.croatianhistory.net/etf/jews.html Cardinal Alojzije Stepinac and saving the Jews in Croatia during the WW2
  9. Ronald J. Rychlak. [www.studiacroatica.org/revistas/165/16501.htm CARDINAL STEPINAC, POPE PIUS XII, AND THE ROMAN CATHOLIC CHURCH DURING THE SECOND WORLD WAR] // The Catholic Social Science Review. — University of Mississippi School of Law, 2009. — Вып. 14. — С. 367-383.
  10. [db.yadvashem.org/righteous/family.html?language=en&itemId=4408643 Župančić FAMILY] (англ.). The Righteous Among The Nations. Яд ва-Шем. Проверено 8 ноября 2015.
  11. Martin Gilbert. [books.google.by/books?id=tot6CgAAQBAJ&pg=PA294 The Righteous]. — Random House, 2015. — P. 294. — 672 p. — ISBN 9781409010692.
  12. [www.churchinhistory.org/pages/booklets/croatia%28n%29-2.htm D. Barton. CROATIA 1941—1946. «Stepinac rescued 7-8,000 homeless, orphaned Serbian children of Chetnik and Partisan parents from camps ((RJW 57, SAA 36)). He placed them in foster homes or Catholic institutions and gave instructions that they were not to be brought up as Catholics»]
  13. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 212
  14. Alexander, S. The Triple Myth. A life of Archbishop Alojzije Stepinac, New York.
  15. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 108
  16. Ривели М. А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941—1945. — М: 2011, с. 109
  17. Peter C. Kent. Lonely Cold War of Pope Pius XII: The Roman Catholic Church and the Division of Europe, 1943-1950. — McGill-Queen's Press, 2002. — P. 106. — 321 p. — ISBN 9780773523265.
  18. Ривели М.А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — М: 2011, с. 189-190.
  19. Ривели М.А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — М: 2011, с. 193.
  20. Ривели М.А. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — М: 2011, с. 211-212

Ссылки

  • [catholic-hierarchy.org/bishop/bstepinac.html Информация]  (англ.)

См. также

Апологетика

  • [www.croatianhistory.net/etf/stepinac.html М. Сэйвор. А. Степинац. Слуга Бога и хорватского народа] (англ.)
  • [www.hic.hr/books/stepinac/english/ Ш. Корич. Кардинал А. Степинац. Основные факты о его личности и работах] (англ.)
  • [www.radiomaria.ru/programs/authors/articles/Aloizij.htm С. В. Бернадский. Незабытый и незабвенный архиепископ]

Критика

Архиепископа Степинаца обвиняют в том, что он "благословлял убийства сербов"[1]

  • [www.reformation.org/holoc10.html А. Манхэттен. Папа, Степинац и Павелич пытаются спасти Хорватию]  (англ.)
  • [readall.ru/lib_page_readall_92843.html Б. Станоевич. Усташский министр смерти: анатомия преступления Андрия Артуковича]
  • Ривели Марк Аурелио. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии 1941-1945. — Москва, 2011. — 224 с. — ISBN 978-5-91399-020-4.
  • Уэст, Ричард. Иосип Броз Тито: власть силы. — Смоленск: Русич, 1998. — 512 с.
  • [lenta.ru/articles/2016/06/07/yugoslavia_islam/ Национальность — мусульмане]
  • Отрывок, характеризующий Степинац, Алоизие

    Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

    «Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
    Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
    Napoleon».
    [Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
    Москва, 3 октября, 1812.
    Наполеон. ]

    «Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
    В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


    Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
    Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
    В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
    «Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
    Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
    2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
    Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
    – Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
    Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


    Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
    4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
    – Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
    «Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
    Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
    – Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
    – Нет, и генерала нет.
    Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
    – Нет, уехали.
    «Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
    – Да где же это?
    – А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
    – Да как же там, за цепью?
    – Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
    Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
    «Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
    – Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
    Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
    – Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


    На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
    – Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
    – Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
    Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.