Стерн, Анатоль
Поделись знанием:
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
Ана́толь Стерн (польск. Anatol Stern; 24 октября 1899, Варшава, Царство Польское, Российская империя — 19 октября 1968, Варшава, ПНР) — польский поэт, прозаик, литературный и кинокритик, сценарист и переводчик. Вместе с Бруно Ясеньски является автором манифеста польского футуризма Nuż w bżuhu[1].
Содержание
Биография
Родился 24 октября 1899 г. в Варшаве в ассимилированной семье еврейского происхождения, сын журналиста. После окончания гимназии учился на Отделении полонистики Вильнюсского университета, который не окончил[2].
В 1919 году[3] Анатоль Стерн опубликовал свою первую поэму Nagi człowiek w śródmieściu («Нагой человек в центре города») и поэттический сборник Futuryzje («Футуразии»). В 1924 году опубликовал обширный сборник стихотворений Anielski cham («Ангельский хам»), в том же году решил издать новые переводы (прежде всего выполненные Бруно Ясеньским) русских стихов в «Антологии новой русской поэзии» (польск. Antologia Nowej Poezji Rosyjskiej) с критическим вступлением. Работа появилась, однако, лишь в 1927 году в виде одного тома, ограниченного поэзией Владимира Маяковского.
Один из видных польских футуристических поэтов, Стерн в 1921—1923 гг. вместе с Ярославом Ивашкевичем был редактором ежемесячного журнала Nowa Sztuka («Новое искусство»), публиковался в разовых футуристических изданиях (Tak («Да»), Gga, Niebieskie pięty («Небесные пяты»)). Также сотрудничал с такими известыми журналами искусства как Skamander («Скамандр»), Zwrotnica («Стрелка») и Wiadomości Literackie («Литературные вести», где помещал кинорецензии). В 1924 году стал редактором двухнедельного журнала Wiadomości Filmowe («Кинематографические вести»). Кроме того был членом Совета по кинематографии (польск. Rada dla Spraw Kultury Filmowej).
Во второй половине 1930-х годов Стерн отошёл от авангарда и обратился к обычным формам поэзии, стал известным сценаристом. До Второй мировой войны он написал более 30 сценариев для польских и зарубежных фильмов.
После военного вторжения в Польшу в 1939 году, Анатоль Стерн отправился в контролируемый СССР Львов, где 23 января 1940 года был арестован НКВД (вместе с Владиславом Броневским, Александером Ватом и Тадеушем Пейпером[4]) и отправлен в ГУЛАГ. Освобождённый на основании соглашения Сикорского-Майского, Стерн вступил в Армию Андерса, с которой отправился на Ближний Восток. В 1942—1948 гг. пребывал в Палестине, где публиковал свои довоенные произведения в переводах на иврит, сотрудничал также с «Бюллетнём вольной Польши» (польск. Biuletyn Wolnej Polski). По возвращении в Польшу в 1948 г. поселился в Варшаве. Печатался в журналах Kuźnica, Nowiny Literackie («Литературные новости»), Odrodzenie («Возрождение»), Nowa Kultura («Новая культура»), Po prostu («По просту»), Przegląd Kulturalny («Культурный обзор»).
Умер Анатоль Стерн в Варшаве 19 октября 1968 г.
Творчество
Сборники стихотворений
- Nagi człowiek w śródmieściu (поэма, 1919)
- Futuryzje (1920)
- Anielski cham, Ziemia na lewo (вместе с Бруно Ясеньским) (1924)
- Bieg do bieguna (1927)
- Rozmowa z Apollinem (1938)
- Wiersze i poematy (1956)
- Pod gwiazdami wschodu (Czytelnik, 1957)
- Widzialne i niewidzialne (1964)
- Z motyką na słońce (1967)
- Alarm nocny (Czytelnik, 1970)
Проза
- Namiętny pielgrzym, 1933.
- Maleńki człowiek z Wielkiej Doliny (короткий рассказ)
- Ludzie i syrena (повесть, Иерусалим 1944, общегосударственное издание 1955)
- Zaczarowana grządka (повесть для детей)
- Opowieść o żołnierzu i diable (1957)
- Opowiadania starego szpaka (повествование для детей, 1975)
- Zabawa w piekło (сборник повествований)
- Wspomnienia z Atlantydy (Wyd. Artystyczne i Filmowe, 1959)
Эссе
- Poezja zbuntowana (эскизы о поэзии межвоенного двадцатилетия, 1964)
- Bruno Jasieński (Wiedza Powszechna, 1969)
- Legendy naszych dni (Wydawnictwo Literackie, 1967)
- Historie z nieco innych wymiarów (Iskry, 1970)
- Poezja zbuntowana: szkice i wspomnienia (Państwowy Instytut Wydawniczy, 1970)
- Głód jednoznaczności i inne szkice (Czytelnik, 1972)
- Dom Apollinaire’a: rzecz o polskości i rodzinie poety (подготовила к печати Алицъя Стернова (Alicja Sternowa); обраб. и снабдил примечаниями Зыгмунт Черны (Zygmunt Czerny), Wydawnictwo Literackie, 1973)
Обработки и переводы
- Włodzimierz Majakowski, Wybór satyr, под ред. Анатоля Стерна; ил. Ян Млодоженец (Jan Młodożeniec); [пер. сборник с русск.], Czytelnik, 1955
- Włodzimierz Majakowski, Młodym: wybór wierszy, под ред. Анатоля Стерна, Iskry, 1956
- Aleksander Puszkin, Utwory dramatyczne; пер. Северын Полляк (Seweryn Pollak), Анатоль Стерн, Мариан Топоровски (Marian Toporowski); [red. t. Антони Слонимски (Antoni Słonimski)], Wyd. 2., Państwowy Instytut Wydawniczy; 1956
- Bruno Jasieński, Utwory poetyckie; отбор и вступл. Анатоля Стерна, Czytelnik, 1960
- Mykoła Bażan, Mickiewicz w Odessie: 1825 rok: cykl poezji, пер. Анатоль Стерн; ил. Антони Унеховски (Antoni Uniechowski), Iskry, 1962
- Jurij Nagibin, Nocny gość: wybór opowiadań, пер. Алицъя и Анатоль Стерн, Państw. Instytut Wydawniczy, 1963
- Eugeniusz Winokurow, Światło i inne wiersze; отбор Анатоля Стерна; [пер.], Państ. Instytut Wydawniczy, 1964
- Włodzimierz Majakowski, Liryka; обраб. и вступл. Северын Полляк и Анатоль Стерн, Państ. Instytut Wydawniczy, 1965
- Mieczysław Szczuka. Обраб. Анатоль Стерн и Мечислав Берман (Mieczysław Berman), Wydawnictwa Artystyczne i Filmowe, 1965
- Ziemia gorąca: antologia współczesnej poezji bułgarskiej. Отбор и обраб. Анны Каменьской (Anna Kamieńska), Анатоля Стерна, Ludowa Spółdzielnia Wydawnicza, 1968
Киносценарии
- 1928 — Канун весны (Przedwiośnie)
- 1929 — Дорогой позора (Szlakiem hańby), Греховная любовь (Grzeszna miłość)
- 1930 — В Сибирь (Na Sybir), Корыстная любовь (Niebezpieczny romans), Культ тела (Kult ciała), Ветер с моря (Wiatr od morza), Краса жизни (Uroda życia)
- 1931 — Соблазнённая (Uwiedziona), Krwawy wschód, Serce na ulicy
- 1932 — Год 1914 (Rok 1914)
- 1934 — Чем мой муж занят ночью? (Co mój mąż robi w nocy?), Чёрная жемчужина (Czarna perła), Молодой лес (Młody Las)
- 1936 — Барбара Радзивилл (Barbara Radziwiłłówna), Роза (Róża), Верная река, Пан Твардовский (Pan Twardowski), Его большая любовь (Jego wielka miłość)
- 1937 — Знахарь (Znachor), Госпожа Министр танцует (Pani minister tańczy)
- 1938 — Последняя бригада (Ostatnia brygada), Профессор Вилчур (Profesor Wilczur), Женщины над пропастью (Kobiety nad przepaścią), Письмо к матери (List do matki), Вторая молодость (Druga młodość), Геенна (Gehenna), Мои родители разводятся (Moi rodzice rozwodzą się)
- 1939 — В конце пути (U kresu drogi), Ложь Кристины (Kłamstwo Krystyny)
- 1943 — Od Latrum do Gazali
Напишите отзыв о статье "Стерн, Анатоль"
Примечания
- ↑ Досл. «Утомляй в брюхе»: игра слов nuż («утомляй») и nóż («нож»), оба произн. [нуш]).
- ↑ Zbigniew Jarosiński, Wstęp [w:] Antologia polskiego futuryzmu i Nowej Sztuki. Wrocław 1978 r., str. XXXI
- ↑ Na okładce widnieje błędna data 1919 r. Zob. Zbigniew Jarosiński, Wstęp [w:] Antologia polskiego futuryzmu i Nowej Sztuki. Wrocław 1978 r., str. XXXI
- ↑ [lwow.home.pl/boy2.html#3 Michał Borowicz: Inżynierowie dusz w: Zeszyty Historyczne, 1963, nr 3, s. 121—163.]
Ссылки
- [www.imdb.com/name/nm0827629/ Анатоль Стерн] на сайте IMDb
- [filmpolski.pl/fp/index.php/21957 Анатоль Стерн] на сайте filmpolski.pl (польск.)
Отрывок, характеризующий Стерн, Анатоль
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.
В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
