Стефан Драгутин

Стефан Драгутин Стефан Драгутин
Король Сербии
1276 — 1282
Предшественник:	Стефан Урош I
Преемник:	Стефан Милутин

Сте́фан Драгу́тин (серб. Стефан Драгутин; до 1253 — 12 марта 1316) — король Сербии (1276—1282) и Срема (1282—1316) из династии Неманичей. Старший сын короля Стефана Уроша I и его жены Елены Анжуйской. После неудачного похода его отца против Венгрии в 1268 году женился на дочери короля Иштвана V Каталине. В 1276 году восстал против своего отца и с помощью венгров занял сербский престол. В 1282 году под давлением недовольных его политикой аристократов был вынужден отречься от престола в пользу своего младшего брата, Милутина. Взамен получил в управление земли в центральной и северной Сербии (Срем), а также, возможно, сохранил королевский титул. Первоначально оставался в хороших отношениях с братом. В 1283 году поддержал его поход против Византии. В 1284 года присоединил к своим землям Усоре и Соли в северной части Боснии. В том же году получил от венгерского короля банат Мачва, а в 1291 году присоединил Браничево. К концу столетия его отношения с братом испортились, что привело к началу войны в 1301 году. В результате войны Драгутин потерял часть своих земель. Одновременно принимал активное участие в войне за венгерское наследство, предлагая своего сына Владислава в качестве кандидата на трон.

Завоевание трона

Драгутин был старшим сыном Стефана Уроша I и его жены Елены Анжуйской. Примерную дату его рождения указывают в диапазоне между 1250 годом (свадьба его родителей) и 1253 годом (рождением его младшего брата). После достижения совершеннолетия Драгутин женился на Каталине, дочери короля Венгрии Иштвана V. Свадьба состоялась, вероятно, в 1268 году, когда Стефан Урош I атаковал Венгрию. Сербская армия опустошила Мачву, но в конечном итоге были разбита венграми, а сербский король взят в плен. Он должен был заплатить выкуп за освобождение, и некоторые историки считают, что гарантией мира между сторонами был брак Драгутина с Каталиной. По мнению некоторых исследователей, свадьба состоялась ранее 1268 года, поскольку в этом году византийское посольство прибыло в Сербию для переговоров о браке младших сыновей короля, а значит, Драгутин уже был женат.

После поражения в Мачве Стефан Урош I пообещал сыну, что примет венгерскую модель престолонаследия и провозгласит Драгутина " младшим королём " — наследником престола, почти независимо правящим частью королевства. Однако король не сдержал своё слово, опасаясь децентрализации страны. Он дал Драгутину титул " младшего короля ", но не предоставил удел в управление. Дальнейший ход событий остается неясным. По мнению некоторых ученых, Стефан Урош I, вопреки растущим амбициям Драгутина, передал права на престол младшему сыну . Наконец, в 1276 году Драгутин открыто потребовал от отца дать ему часть королевства в управление. Стефан Урош I рассердился, и Драгутин, опасаясь за свою жизнь, начал мятеж, призвав на помощь венгров. Ученые расходятся во мнениях о причинах восстания. М. Динич полагает, что оно было вызвано стремлением Драгутина к власти. По словам Л. Мавроматиса, это была реакция на назначение Милутина наследником престола. Объединенная армии повстанческих сил и венгров разбила Уроша под Гацко, и король отрекся от престола в пользу старшего сына.

Король Сербии

Придя к власти, Драгутин под давлением со стороны дворянства был вынужден выделить своей матери Елене в управление обширную территорию, включавшую в себя Зету, Травунию и часть побережья, в том числе Коновланье и Цавтат. Его младший брат, Милутин, женился на дочери фессалийского правителя Иоанна Дуки Ангела и жил при дворе своей матери в Шкодере. В этой ситуации правители на местах стали обретать все большую автономию, что всерьез угрожало целостности государства.

Драгутин остался верным союзу с Карлом Анжуйским, стремясь возродить ликвидированную греками в 1261 году Латинскую империю. Альянс был оформлен еще Стефаном Урошем и был поддержан после его отречения королевой Еленой. Однако в то же время византийский император Михаил VIII после смерти короля Венгрии Белы IV сумел добиться сближения с венграми. В результате Драгутин за шесть лет своего правления не предпринял никаких шагов против Византии. Эта его политика, по мнению некоторых ученых, стала главной причиной его падения . В 1282 году «Сицилийская вечерня» положила конец намерениям амбициям Карла Анжуйского на востоке.

В том же 1282 году Драгутин упал с лошади и сломал ногу. Источники сообщают, что травма была настолько серьезной, что имелись опасения за жизнь короля (вероятно, произошло заражение раны или даже гангрена). По сведениям архиепископа Даниила II (Жизнь Святого Стефана Драгутина), Драгутин созвал съезд в Дежеве, на котором, в связи с состоянием здоровья, отрекся от престола в пользу своего младшего брата Милутина. Подробные данные о ходе съезда не сохранились и известны лишь из более поздних источников Сербии и Византии. Сомнения исследователей вызывает тот факт, что Драгутин огласил немедленное отречение, не принимая даже попыток образовать регентский совет и дождаться результатов своего лечения. Согласно большинству ученых, съезд в Дежеве был созван по инициативе знати, и травма была лишь предлогом к смещению короля. Они ссылаются на Даниила II, писавшего, что у Драгутина возникли серьезные трудности, приведшие к созыву съезда знати. Хотя текст не дает объяснений о сути затруднений, ученые полагают, что предпосылкой отречения короля было мощное восстание. Его причины неизвестны, поскольку в источниках не отражены. Вероятно, Милутин не участвовал в съезде, и движущей силой событий в Дежеве была аристократия, полагавшая, что новым королём будет легче манипулировать.

В результате Драгутин передал власть над центральной Сербией брату, но сохранил земли на севере страны, в Среме. Видимо, он отказался и от королевского титула, хотя уверенности в этом нет. По Мавроматису, на съезде в Дежеве произошло фактическое разделение государства и появление двух королевств — Сербского и Сремского. Отдельным поводом для споров является вопрос о престолонаследии. В некоторых византийских источниках упомянуто, что сын Драгутина Владислав был назначен преемником Милутина. Мавроматис считает эти сведения ошибочными, по его словам, съезд в Дежеве не решал вопрос о преемственности.

Правление северными землями после отречения

Исходное положение

В дополнение к обширной территории в северо-западной Сербии с Рудником и Ариле Драгутин получил Ускопле и район Дабару в долине реки Лим. Его земли, таким образом, лежали к югу от границы с Венгрией. Неизвестно, были ли они изолированными анклавами посреди владений Милутина или соединялись друг с другом узкими полосками земли. После съезда в Дежеве многие дворяне с согласия короля Милутина отправились вместе с Драгутином в его новые земли. Среди ученых до сих пор ведутся споры, насколько тесными оставались связи между землями Драгутина и остальной Сербией, платил ли Драгутин дань королю — решение этих вопросов позволило бы установить, сохранялась ли целостность государства в этот период или Сербия распалась на два независимых королевства.

Территориальные приобретения

После утверждения в северной Сербии Драгутин какое-то время поддерживал дружеские отношения с братом. В 1283 году он поддержал экспедицию Милутина против Византийской империи и во главе своих войск вступил в восточную Македонию, достиг берегов Эгейского моря, захватив по пути Кичево и Дебар в западной Македонии.

Однако основным направлением его внешней политики был север. В 1284 году Драгутин подчинил Усору и Соли (территория современной Тузлы в северной Боснии). В том же году он получил от своего шурина, венгерского короля Ласло IV Куна, Мачву (земли между реками Дрина, Сава и Морава) и Срем. В Мачве Драгутин столкнулся с угрозой грабительских набегов со стороны правивших Браничево братьев Дирмана и Куделина. По происхождению болгары или половцы, Дирман и Куделин утвердили свою власть в Браничево в начале 1280-х годов и совершали грабительские экспедиции в соседние земли, главным образом в Мачву. Между 1282 и 1284 годами Елена Анжуйская отправила в Браничево солдат, но акция закончилась неудачей, и в отместку братья разорили Мачву. В результате Драгутин обратился за помощью к брату, и объединенное войско смогло покорить Браничево к 1290 году .

В ответ на это в 1292 году болгарский деспот Шишман I, считавший Браничево своим уделом, атаковал сербскоговорящие земли, прилегающие к Браничево. В отместку в том же году Милутин и Драгутин вторглись в Болгарию и осадили Видин. Шишман I бежал на Дунай к своему покровителю хану Ногаю. Опасаясь вмешательства татар, Милутин вернул все болгарские земли и отправил в качестве заложника своего сына Стефана.

Война с братом

В 1299 году темник Ногай был убит ханом Тохтой. Используя замешательство, Стефан бежал к отцу. Большинство ученых считают, что после возвращения сына Милутин отдал ему в управление Зету, традиционно являвшуюся уделом наследных принцев. С этого времени отношения между Драгутином и королём стали ухудшаться. Драгутин считал права своего сына Владислава на престол более весомыми, чем права Стефана. Однако согласно хроникам Дубровника, первое упоминание о торговле между Дубровником и Стефаном относится к 1309 году. Это значит, что Стефан получил власть над Зетой в конце 1308 или в 1309 году, уже во время войны между Милутином и Драгутином, и это не может быть причиной возникновения конфликта между братьями.

Напряженность в отношениях с братом вынудила Милутина заключить в 1299 году мир с Византийской империей, что парадоксальным образом ослабило его позиции внутри королевства. Сербская знать, заинтересованы в продолжении войны и завоевании Македонии, стала склоняться к поддержке Драгутина. Однако Драгутин не смог в полной мере воспользоваться этой поддержкой. В январе 1301 года умер последний венгерский король из династии Арпадов, Андраш III, и в Венгрии началась гражданская война между анжуйской партией, поддерживавшей Карла Роберта, и оппозицией, поддерживавшей Вацлава III Чешского. Поэтому Драгутин, имевший свои интересы в этой войне, не смог сосредоточиться на возвращении престола. На рубеже 1308/1309 годов Карл Роберт разбил Вацлава III Чешского. Сокращение числа претендентов на трон дало возможность Драгутину предложить кандидатуру своего сына Владислава на венгерский престол. Однако в 1309 году Карл Роберт одолел свои политических врагов, и сторонники Драгутина были вынуждены перейти в оппозицию.

О военных действиях Драгутина против Милутина мало что известно. Согласно византийским источникам, около 1300 года Драгутин готовил нападение на земли брата, но отказался от этой затеи, узнав о прибытии в королевскую армию византийского подкрепления. Похоже, что начало войны относится к 1301 году. Война стремительно охватило почти всю территорию Сербии. В 1302 году Милутин завладел серебряными рудниками в Руднике, а к концу того же года стороны заключили мир, нарушенный уже в следующем году.

Война велась в течение десяти лет. Большинство ученых относит её окончание к 1312 году, в то время как Мавроматис указывает на 1314 год. Несомненно, периоды боевых действий перемежались с моментами мира. Военные действия представляли собой осады крепостей, а не сражения в открытом поле. Победу Милутина предопределил экономический фактор — он сумел удержать под своим контролем серебряные рудники.

Мирные переговоры велись при посредничестве представителей Сербской Православной церкви. Условия мирного договора не сохранились до нашего времени. Предполагается, что отношения между двумя правителями вернулись к довоенному состоянию, Драгутин вернул себе утраченные территории, в том числе Рудник. Споры среди исследователей вызывает является вопрос об объявлении по итогам войны наследником престола сына Драгутина Владислава.

Конец жизни

8 февраля 1314 года скончалась мать Драгутина Елена Анжуйская. Хотя он был привязан к ней, Драгутин не присутствовал на её похоронах. Ученые предполагают, что он боялся, что брат даст приказ арестовать его во время церемонии. В том же году сын Милутина Стефан восстал против власти отца. Король подавил восстание приказал ослепить сына и посадить его в тюрьму. Некоторые историки утверждают, что после этого король назначил своим преемником сына Драгутина Владислава. К концу своей жизни Драгутин стал очень религиозным. Готовясь к смерти, он спал в гробу. В 1314 году он отрекся от престола Срема в пользу своего сына и стал монахом под именем Феоктист. Несмотря на его связи с католицизмом, в конце жизни он поддерживал развитие Православной Церкви в Мачве — строил церкви, поощрял миссионерство православных священников. Также он учредил митрополии в Мачве и Браничево. Драгутин построил несколько монастырей — в Ариле, Раче, Троноше, Папраче, Целийе.

Драгутин умер 12 марта 1316 года и был похоронен в монастыре Джурджеви-Ступови в Нови-Пазаре. После его смерти Милутин расторг соглашение, заключенное ранее, и захватил земли племянника, за исключением Мачвы и Белграда, который в 1319 году был захвачен венграми.

Семья

Около 1268 года Драгутин женился на венгерской принцессе Каталине, дочери короля Иштвана V. От этого брака известны четверо детей:

• Стефан Владислав II — король Срема в 1314—1325.
• Елисавета, жена боснийского бана Стефана I Котроманича, мать будущего короля Боснии Стефана II.
• Урсула, жена Павла Шубича
• Урошиц — похоронен как монах Стефан.

Родословная

Родословная Стефана Драгутина

Завид

Стефан Неманя

Стефан Первовенчанный

Анастасия Сербская

Стефан Урош I

Энрико Дандоло

Райнеро Дандоло

Анна Дандоло

Стефан Драгутин

Елена Анжуйская

Литература

• Adamczak, Sławomir & Firlej, Katarzyna (2007), Czarnogóra, Serbia i Macedonia, Bielsko-Biała: Pascal sp. z o.o., с. 256, ISBN 978-83-7304-796-9 
• Ćirković, Sima (2004), The Serbs, Blackwell Publishing Ltd., ISBN 0-631-20471-7 
• Cawley, Charles, [fmg.ac/Projects/MedLands/SERBIA.htm#_Toc190757003 Medieval Lands], <fmg.ac/Projects/MedLands/SERBIA.htm#_Toc190757003> 
• Fine, John V.A. (1994), The Late Medieval Balkans: A Critical Survey from the Late Twelfth Century to the Ottoman Conquest, Ann Arbor: University of Michigan Press, ISBN 0-472-10079-3 
• Gil, Dorota (2005), Prawosławie, historia, naród: Miejsce kultury duchowej w serbskiej tradycji i współczesności, Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońskiego, ISBN 83-233-1951-0 
• Gil, Dorota (1995), Serbska hymnografia narodowa, Kraków: Instytut Filologii Słowiańskiej Uniwersytetu Jagiellońskiego, ISBN 83-903732-1-1 
• Runciman, Steven (1997), Nieszpory sycylijskie. Dzieje świata śródziemnomorskiego w drugiej połowie XIII wieku, Katowice: Wydawnictwo Książnica, ISBN 83-7132-116-3 
• Hertmanowicz-Brzoza, Małgorzata & Stepan, Kamil (2005), Słownik władców świata, Kraków: Wydawnictwo Zielona Sowa, ISBN 83-7435-077-6 
• Felczak, Wacław & Wasilewski, T. (1985), Historia Jugosławii, Wrocław: Ossolineum, ISBN 83-04-01638-9 
• Skowronek, Jerzy; Tanty, Mieczysław & Wasilewski, Tadeusz (1988), Historia Słowian południowych i zachodnich, Warszawa: PWN, ISBN 83-01-07549-X 
• Благојевић, Милош (1989), Србија у доба Немањића од кнежевине до царства: 1168-1371, Београд: ТРЗ "ВАЈАТ" - ИРО "БЕОГРАД", ISBN 86-7039-028-0 

Отрывок, характеризующий Стефан Драгутин

– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.