Стефан Лазаревич

Стефан Лазаревич серб. Стефан Лазаревић <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Стефан Лазаревич. Фрагмент фрески из монастыря Манасия, 1415—1418 годы</td></tr>
Князь Сербии
1389 — 1402
Предшественник:	Лазарь
Преемник:	титул упразднён
Деспот Сербии
1402 — 1427
Предшественник:	титул учреждён
Преемник:	Георгий Бранкович
Супруга:	Елена Гатилузио

Сте́фан Лазаревич, прозванный Высокий (серб. Стефан Лазаревић; 1374, Крушевацкий Град — 19 июля 1427, Шумадия) — правитель Сербии, сын князя Лазаря.

Сербский князь с 1389 года, вассал Османской империи, с 1402 года — деспот Сербии, вассал Венгрии. Объединил сербские земли в границы, сопоставимые с государством Неманичей до завоеваний Душана. В 1403 году утвердил сербской столицей Белград. При нём переживали расцвет культура и горная добыча в Сербии. Покровитель книжности, автор литературных произведений. Канонизирован Сербской православной церковью 1 августа (19 июля) 1927 года.

Жизнеописание

Основным средневековым источником сведений о жизни деспота является «Житие Стефана Лазаревича», составленное Константином Философом около 1433 года. Стефан родился в 1374 году в столице Моравской Сербии — Крушевацком Граде. Отец — последний независимый правитель Сербии князь Лазарь Хребелянович, мать — Милица из пресёкшегося царского рода Неманичей. У Стефана было пять сестёр и младший брат Вук (1380—1410). Отец Стефана погиб в битве на Косовом поле в 1389 году. Управлением страной осуществляла мать Милица, при достижении Стефаном совершеннолетия ушла в монастырь Любостиня, где и умерла в 1405 году. Оба родителя Стефана были причислены к лику святых.

В сентябре 1405 года Стефан женился на Елене — дочери лесбосского деспота Гаттилузио, приходившейся сестрой Ирины, жены византийского императора Иоанна VII Палеолога. Детей у них не было, поэтому права на владения Стефана унаследовал племянник — Георгий Бранкович.

В исторических сочинениях Стефан Лазаревич называется «громоименитым царём», на которого было трудно смотреть, как на солнце.

Стефан был благочестивым правителем, нищим раздавал милостыню, предоставлял приют странникам. Однажды он встретил вора, которого одарил деньгами, сказав: «Прими, вор, и не воруй». На что вор ему ответил: «Не я вор, а ты, потому что ты крадёшь у себя Небесное Царство, обменивая на земное». Интереса к музыке и пляскам не проявлял. Женскою красотою не увлекался. Жил иноческой жизнью. В последние годы у Стефана болели ноги.

Смерть

Стефан умер от сердечного приступа в полдень (пятый час после рассвета по церковному счету времени) в субботу 1 августа (19 июля) 1427 года. В тот день он остановился вблизи современного города Крагуевац, возвращаясь из своей летней резиденции в Бело Поле в Белград. Пообедав, Стефан выехал на охоту. Сидя верхом на коне, его схватил сердечный приступ. Он умирал, лёжа в палатке. Его последние слова относились к племяннику Георгию, объявленного наследником. Джурадж Зубрович, сопровождавший Стефана, установил на месте смерти последнего мраморный обелиск с надписью, который в настоящее время находится во дворе церкви в районе местечка Марковац.

Погребён в монастыре Копорин, удалённого по прямой на расстоянии 71 км от Белграда на севере Шумадии. В последующие века монастырь неоднократно разрушался и восстанавливался, место захоронения правителя оставалось не известным. В 1974 году в ходе ремонтных работ под фреской с изображением Стефана, держащего в руке церковь монастыря Копорин, была обнаружена гробница. Для установления принадлежности останков в 1983—1989 годах в Белграде и Лондоне (Британском музее и госпитале Святого Варфоломея) были проведены антропологическая и палеопатологическая экспертизы. По указанию Сербской православной церкви мощи святого были положены в раку.

Правление

Стефан принимал участие в качестве османского вассала во всех битвах султана Баязида I, который взял к себе в гарем младшую сестру Стефана Оливеру. Среди прочих он участвовал в битве при Никополе с болгарами в 1396 году, которая привела к падению Второго Болгарского царства, и в битве при Ровине. Право на этот титул ему предоставил император Константинополя, с которым Стефан встретился на пути обратно в Сербию. По возвращении на родину Стефан одержал победу в борьбе со своим племянником Георгием Бранковичем за главенство в Сербии. Для этого он вступил в союз с венгерским королём Сигизмундом, признав его сюзеренитет. Его противник Бранкович сделал ставку на молодого султана Сулеймана и просчитался. В решающем сражении свою армию на помощь шурину привёл Георгий II Балшич, правитель княжества Зета. В награду за верность Сигизмунд наделил Стефана землями в Воеводине, включавшими города Земун, Митровица и Апатин. Также под его контроль попали ключевые дунайские крепости — Белградская и Голубацкая. Стефан уделял большое внимание украшению основанного им монастыря Манасия, ввёл в Сербии рыцарские турниры по западному образцу и одним из первых на Балканах стал применять огнестрельное оружие.

Стефан Лазаревич как турецкий вассал в 1402 году принимал участие в Ангорской битве, на время остановившей турецкую экспансию на Балканах. В том же году Стефан посетил Константинополь, где византийский император пожаловал ему титул деспота. Это был высший титул византийской знати, первый после царского; по другим данным титул считался более значительным, чем титул короля (Стецкевич, 1957). После это сербский правитель вышел из повиновения туркам, и в 1403 году заключил договор с венгерским королём Зигмундом, надеясь получить опору в борьбе с турецкой агрессией. Став вассалом Венгрии, Стефан принял в управление от короля Белград. Однако венгры не оказали действенной помощи деспоту. Стефан состоял в венгерском ордене Дракона. Между тем, сербские земли раздирала междоусобная борьба. Лазаревичи находились в плохих отношениях с Бранковичами, владевшими сербскими землями на юге. Брат Стефана Вук Лазаревич стремился получить часть владений деспота. Кроме того, Стефан был вовлечён в борьбу претендентов за власть в Турции. Расцвет горного дела в Сербии позволил деспоту оставаться независимым владетелем. Стефану удалось усилить централизацию власти в стране, конфискуя земли непокорных феодалов. В это время были ограничены прерогативы властельских саборов. Деспот поощрял развитие местного ремесла и торговли, старался ограничить деятельность иностранных купцов, в особенности из Дубровника. Белград и ряд других городов получили широкие привилегии (белградцы получили свободу от уплаты таможенных пошлин). В 1412 году Стефан издал «Закон о рудниках», регулировавшего деятельность горной добычи.

У Стефана были добрососедские отношения с зетским правителем, своим племянником, Балшей III. После смерти Балши в 1421 году Зета перешла во владение Стефана Лазаревича, который какое-то время вынужден был продолжать войну с Венецией за обладание приморских городов. Война окончилась миром с Венецией, по которому Стефан уступал ей города Котор, Улцинь, Леш, Скадар и приморскую область Петровичи. В горной Зете, где жили влиятельные феодалы, включая Черноевичей, власть Стефана была слаба.

Во второй четверти XV века укреплённое Стефаном Лазаревичем сербское государство, находясь в вассальной зависимости и от Турции, и от Венгрии, было со всех сторон зажато врагами, и начало приходить в упадок. Бездетный Стефан объявил своим наследником племянника Георгия Бранковича.

Ко времени правления Стефана Лазаревича относится утверждение в Сербии одного из государственных символов Византии — белого креста с четырьмя огнивами (ныне Сербский крест), наряду с двуглавым орлом: об этом, среди прочего, свидетельствуют монеты времён Стефана и гербовник 1425 года.

Титул

См. также: Титулы правителей средневековой Сербии

• 1397—1402 годы: князь.
• 1402 — 1427 годы: Милостью божию господин Срблем деспот Стефан, или Милостью божию господин всем Срблем и Подунавию (Поморью) деспот Стефан; на латинском языке: Stephanus dei gratia regni Rassia despotus et dominus Servie.

Литературная деятельность

Несмотря на то, что Сербия во второй половине XV — начале XV века была раздроблена и вела тяжёлую борьбу с турецкой экспансией, в стране продолжала развиваться литература, которая в период правления Стефана Лазаревича переживала расцвет. Деспот, будучи поборником просвещения, окружил себя знаменитыми болгарскими книжниками — Григорием Цамблаком и Константином Философом. Второй из них руководил библиотекой Стефана Лазаревича, а около 1433 года написал «Житие Стефана Лазаревича», в котором кроме деятельности правителя описал состояние страны того времени (впервые в истории привёл рассказ о Косовской битве 1389 года). На XIV—XV века приходится так называемое второе южнославянское влияние на Русь: среди сербских сочинений на Руси было переписано и переработано «Житие Стефана Лазаревича». Сам Стефан написал поэтическое послание «Слово о любви», посвящённое любимой сестре или невесте (по другим данным, его брату Вуку), с которой автор переживал разлуку. Ему же, предположительно, принадлежит авторство «Надгробного рыдания над князем Лазарем» (сохранился фрагмент текста), а также известной эпитафии на Косовском столбе (1400 или 1404 года).

В пространном житии Стефана Лазаревича есть рассказ о том, как этот правитель, переодевшись, под видом простого человека ходил раздавать милостыню нищим. Один из нищих трижды подходил к правителю за милостыней, и тот упрекнул его в жадности. Тогда нищий в ответ упрекнул Стефана, что тот «и на земле правит, и Небесного Царства снискать хочет». Этот сюжет был использован в житии князя Ивана Калиты из Волоколамского патерика.

Канонизация

«Житие Стефана Лазаревича» было составлено современником деспота — Константином Философом около 1433 года: Стефан после своей смерти явился к Константину и наказал болгарскому книжнику написать о себе житие. Вскоре после его кончины Стефана его уже называли святым. В сербских родословах, составленных около 1597 года и во второй половине XVII века, его именуют «блаженным и святым». В переписке сербских монахов с папой Климентом VII конца XVI века упоминается «святое деспотово тело», находившееся в Раваницком монастыре. Стефан изображался с нимбом на многочисленных фресках, подписанных «святой царь». С XV века Стефан как святой почитался на Руси. С XVII века упоминался как святой в чешских месяцесловах. Скульптура Стефана предположительно установлена в ряду венгерских правителей в католическом монастыре Пресвятой Богородицы на Птуйской Горе.

Димитрий, митрополит Белградский, в 1907 и 1912 годах выступил с предложением перед архиерейским соборам Сербского королевства канонизировать Стефана Лазаревича, возводившего церкви и внёсшего вклад в развитие книжности. В 1924 году на архиерейском соборе в Печи патриарх Сербский Димитрий вновь поднял вопрос о причислении Стефана к лику святых, на котором ряд архиереев осторожно подошли к его решению.

На бдении 1 августа (19 июля) 1927 года патриарх Димитрий, в день смерти деспота, провозгласил Стефана святым (блаженным).

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

• Стефан Лазаревич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Сараево — статья из Большой советской энциклопедии.
• Константин Философ. [www.rastko.rs/knjizevnost/liturgicka/konstantin-zitije_desp_stefana_c.html Житије деспота Стефана Лазаревића]. — Белград: Српска књижевна задруга, 1989. (серб.)
• Павлович, Надежда. Despot Stefan Lazarević. — Минерва, 1968. — С. 245. (серб.)
• Настасиевич, Славомир. Стефан, государь сербский. — М., 1965. — С. 143.
• Стеванович, Миладин. Деспот Стефан Лазаревич. — Белград: Knjiga komerc, 2003. — С. 251. (серб.)
• Бромлей, Ю. В. и др. [www.inslav.ru/images/stories/pdf/1963_Istorija_Jugoslavii-1.pdf История Югославии]. — М.: Издательство АН СССР, 1963. — Т. I.
• Коричанац, Татьяна. Королевская библиотека деспота Стефана Лазаревича = Дворска библиотека деспота Стефана Лазаревића. — Белград, 2006. — 192 с. (серб.)
• Пантелич, Светлана. [www.ubs-asb.com/Portals/0/Casopis/2011/9_10/UBS-Bankarstvo-09-10-2011-Novac.pdf Деньги деспота Стефана Лазаревича (1402—1427)] = Novac despota Стефанa Лазаревићa (1402—1427). — 2011. (серб.)

Ссылки

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Стефан Лазаревић

• [www.rastko.rs/istorija/spisi_o_kosovu_c.html#_Toc707 Сочинения Стефана Лазаревича] Проект Растко  (серб.)
• [monasterium.net/mom/SerbianRoyalDocumentsDubrovnik/14110528_%E2%80%93_Lazarevi%C4%87_Stefan/charter Грамота Стефана Лазаревича] Из государственного архива Дубровника (1186—1479)

Предшественник: Лазарь Хребелянович

Князь Сербии 1389—1402

Преемник: '

Предшественник: '

Деспот Сербии 1402—1427

Преемник: Юрий Бранкович

Отрывок, характеризующий Стефан Лазаревич

– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».