Стефан Омальский

Стефан (Этьен) Омальский (англ. Stephem of Aumale; фр. Étienne d'Aumale; до 1070—1127) — англонормандский аристократ, племянник Вильгельма Завоевателя, граф Омальский (c 1082 г., по другим данным с 1115 г.).

Биография

Стефан был единственным сыном Эда III де Блуа, графа де Труа и де Мо, и Аделаиды Нормандской, сестры короля Англии Вильгельма Завоевателя. После смерти своей матери в 1082 г. Стефан стал использовать титул графа Омальского, хотя реальное управление графством оставалось в руках его отца.

В 1095 году в Англии вспыхнуло восстание баронов под руководством Роберта де Мобрея против правления короля Вильгельма II Руфуса. Восставшие выступили с идеей передачи английского престола Стефану Омальскому, племяннику Вильгельма Завоевателя. Причины, почему в качестве замены правившему монарху был предложен молодой Стефан, до конца не ясны. Вероятно, бароны были разочарованы поведением более близких родственников Завоевателя — Роберта Куртгёза и Генриха Боклерка — во время и после восстания 1088 года. Очевидно также, что в мятеже 1095 году участвовал отец Стефана Омальского Эд де Блуа. Восстание, однако, было быстро подавлено, а граф Эд в 1096 г. заключён на некоторое время в тюрьму.

В 1096 г. Стефан присоединился к войскам Роберта Куртгёза, отправившимся в крестовый поход в Палестину. По возвращении из Святой земли, в 1102 г. Стефану была пожалована обширная сеньория Холдернесс на восточном побережье Йоркшира, которая была конфискована у его отца в 1096 г. и которая в дальнейшем стала ядром английских наследственных владений графов Омальских (Альбемарльских (англ. Earls of Albemarle), как было принято произносить этот титул в Англии). В 1118 г., по свидетельству Ордерика Виталия, Стефан Омальский примкнул к восставшим нормандским баронам, выступившим против жёсткой политики короля Генриха I Боклерка в Нормандии. Восстание охватило значительную часть баронов Верхней Нормандии, включая графов Э и Омаля, и было поддержано королём Франции и графом Фландрии. Однако успешные дипломатические и военные действия английского короля позволили к концу 1119 года ликвидировать мятеж. О дальнейшей судьбе Стефана Омальского ничего не известно.

Брак и дети

Стефан был женат (до 1100 г.) на Хависе де Мортимер (р. до 1088 г.), дочери Ральфа де Мортимера (ум. после 1104 г.), родоначальника английского рода Мортимеров и первого лорда Вигмора. Стефан и Хависа имели семерых детей:

• Вильгельм Омальский (ум. 1174), граф Омальский, активный участник гражданских войн в Англии между сторонниками короля Стефана и императрицы Матильды, женат на Сисели, леди Скиптон (ум. до 1190), дочери Вильгельма Фитц-Дункана и внучке шотландского короля Дункана II;
• Этьен Омальский (ум. после 1150);
• Ангерран Омальский (ум. после 1150);
• дочь, вышедшая замуж за Ричарда де Жерберуа;
• Аделиза Омальская (ум. до 1168), замужем первым браком за Робертом Бертраном, сеньором де Брикбеком, вторым браком за Ингелгером де Боюном;
• Матильда Омальская (ум. после 1160), замужем за Жераром де Пинкени (ум. 1178), видамом Амьенским;
• Агнесса Омальская, замужем первым браком за Адамом де Брюсом, старшим сыном Робертом де Брюсом, 1-м лордом Анандейла, вторым браком за Вильгельмом II де Румаром, сыном Вильгельма, графа Линкольна.

Литература

• Orderic Vital, Histoire de Normandie, éd. Guizot, tome 3 et 4, 1825 et 1826 (traduction française de Historia ecclesiastica terminée vers 1142)
• Judith Green, Henry I. King of England and Duke of Normandy, Cambridge University Press, 2006

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/NORMAN%20NOBILITY.htm#_Toc160529786 Генеалогия ранних графов Омальских]

Предшественник Эд III де Блуа Аделаида Нормандская

граф Омальский 1082/1115 — 1127

Преемник Вильгельм Омальский

Отрывок, характеризующий Стефан Омальский

– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.