Стимфалийские птицы
Стимфали́йские пти́цы — в древнегреческой мифологии хищные птицы, жившие возле аркадского города Стимфала. Вскормлены Аресом и имели медные клювы, крылья и когти. Они нападали как на людей, так и на животных. Самым грозным их оружием были перья, которые птицы сыпали на землю как стрелы. Они пожирали урожай в округе, либо также поедали людей[1].
Третий подвиг Геракла
Микенский царь Эврисфей велел Гераклу победить стимфалийских птиц. Это неописуемо трудное задание герою помогла выполнить Афина Паллада: она дала Гераклу два медных тимпана, выкованных Гефестом. Богиня велела установить тимпаны на горе возле гнездовья ужасных птиц и ударить в них. Оглушительный звук тимпанов должен был заставить подняться птиц в воздух, а Гераклу следовало стрелять в них из лука. Геракл напугал птиц и перестрелял их[2], либо просто прогнал[3]. Согласно Писандру, Геракл не перебил их, а прогнал шумом кроталов (трещоток). Выжившие в битве с Гераклом птицы покинули Грецию, улетев к берегам Чёрного моря.
Согласно Павсанию, Стимфалидами называют птиц, водящихся в Аравии. В Стимфале был храм Артемиды Стимфалийской со статуями девушек с птичьими ногами[1].
Аргонавты
Птицы улетели на остров Аретиаду в Понте Евксинском (близ Керасунта) и атаковали аргонавтов, плывших мимо, но те прикрылись щитами[4]. Когда аргонавты прибыли на остров Дию, птицы стали метать в них стрелы. По совету Финея они взяли щиты и копья и, подражая куретам, прогнали их грохотом[5]. Либо это было на острове Арея[6].
Напишите отзыв о статье "Стимфалийские птицы"
Примечания
Литература
- Н. А. Кун. Легенды и мифы Древней Греции — М.: ЗАО Фирма СТД, 2005. — 558 с. ISBN 5-89808-013-9
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
Это заготовка статьи по античной мифологии. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Стимфалийские птицы
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
