Стихотворение в прозе

Стихотворение в прозе (фр. Poème en prose, petit poème en prose) — литературная форма, в которой прозаический (не осложнённый, как в стихе, дополнительной ритмической организацией) принцип развёртывания речи сочетается с относительной краткостью и лирическим пафосом, свойственными поэзии. Повествовательное начало в этой форме зачастую ослаблено, а внимание к языковой, выразительной стороне текста, в том числе к образности и собственно прозаическому ритму — повышено. При дальнейшем повышении ритмической упорядоченности текста, выходящей за пределы речевой нормы, возникают такие смежные со стихотворением в прозе формы, как версэ и ритмическая проза (в русской традиции ассоциирующаяся, прежде всего, с именем Андрея Белого); по другую сторону стихотворения в прозе лежат сверхкраткие прозаические жанры (в частности, афоризм). Не следует путать стихотворение в прозе со свободным стихом (верлибром), ритмическая структура которого однозначно задана стихоразделами.

История формы

Как правило, рождение жанра стихотворений в прозе связывают с Францией и романтизмом, его началом считают книгу миниатюр поэта-романтика Алоизиюса Бертрана «„Гаспар из Тьмы“. Фантазии в манере Рембрандта и Калло» (опубл. 1842). Становление стихотворений в прозе стоит связывать с распадом классицистской эстетики и художественными поисками новых форм выражения образов и чувств, не вмещающихся в классицистский канон — прежде всего, переживаний самостоятельной личности, проявлений «нового героизма повседневности» (Бодлер), интереса к чужому, необычному, странному. В более конкретном плане, на становление жанра повлияли прозаические переводы экзотической поэзии или их мистификации у ранних романтиков: таковы французские, а потом и другие переложения «Поэм Оссиана» Дж. Макферсона (опубл.1760—1763, переводы появились позже), таковы «Мадагаскарские песни» Эвариста Парни (1787), позднее — «Гузла» Проспера Мериме (1827). В этом контексте складываются и осознаются как новый жанр первые пробы стихотворений в прозе у «малых романтиков» во Франции — поэмы «Амеде» Жюля Барбе д’Оревильи (1833, опубл. 1889), «Кентавр» и «Вакханка» Мориса де Герена (1838), упомянутый выше «Гаспар из Тьмы» Бертрана, «Книга прогуливающегося» Жюля Лефевра-Дёмье (1854) и др. Их находки становятся толчком для поисков Бодлера, который дает жанру собственное имя и порождает впечатляющий пример своими «Стихотворениями в прозе» (1855—1864, по мере появления публиковались в периодике). Тургенев в его «Стихотворениях в прозе» (1882, начало работы — 1876) опирается на эту богатую традицию. Его перу принадлежит самое знаменитое русское стихотворение в прозе — «Русский язык», которое раньше учили в советских (и учат в российских) школах наизусть. Оно даже было признано самым коротким произведением русской классики (всего 3 предложения).

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Июнь, 1882

Примерно в это же время к жанру стихотворений в прозе обращается в Германии Детлев фон Лилиенкрон («Поездки адъютанта и другие стихотворения», 1883). Блестящие образцы жанра создают в 1860—1880-х годах французские символисты и проклятые поэты — Малларме, Рембо, Лотреамон, Шарль Кро и др.

В России линию Тургенева (впрочем, специалисты отмечают, что отдельные образцы формы встречаются и до него — в частности, у Фёдора Глинки и Николая Станкевича) продолжил Иннокентий Анненский; своеобразные опыты в этом жанре оставили Елена Гуро и Василий Кандинский. В советский период русской литературы интерес к стихотворению в прозе начал расти с 1960-х гг. благодаря произведениям Фёдора Абрамова. В неподцензурной русской литературе в это же время различные вариации стихотворения в прозе развивали такие авторы, как Вадим Козовой, Генрих Сапгир, Леон Богданов.

Во французской традиции поэтическая практика авангарда первой трети XX в. (кубизм, дадаизм, сюрреализм) в значительной мере стёрла в глазах поэтов и читателей жёсткую границу поэзии и прозы — видимо, одним из последних примеров осмысления лирической миниатюры именно как стихотворения в прозе можно считать одноимённую книгу Пьера Реверди (фр. Poèmes en prose; 1915). В дальнейшем лирическая миниатюра этого рода заняла место в системе поэтических форм, и такие поэты, как Макс Жакоб, Анри Мишо, Рене Шар, Франсис Понж, а за ними — Ив Бонфуа, Жак Дюпен, Филипп Жакоте, Мишель Деги и др., никак не отделяют свои «стихотворения в прозе» от «просто» стихотворений.

Публикации на русском языке

• Бертран А.Гаспар из Тьмы. М.: Наука, 1981 (в Дополнениях приведены образцы стихотворений в прозе Э.Парни, Ш.Бодлера, Т.де Банвиля, Лотреамона, А.Рембо, Ш.Кро, С.Малларме)
• Поэзия Франции. Век XIX. М.: Художественная литература, 1985
• Поэзия французского символизма. М.: Изд-во Московского университета, 1993
• Очень короткие тексты, - в сторону антологии. [vavilon.ru/shortprose/] - М.: НЛО, 2000, - (В сторону лирики и стихотворения в прозе)

Исследовательская литература

• Moreau P. La tradition française du poème en prose avant Baudelaire. Paris: Lettres Modernes, 1959
• Bernard S. Le poème en prose de Baudelaire jusqu'à nos jours. Paris: Nizet, 1959 (переизд. 1988)
• Parent M. Saint-John Perse et quelques devanciers: études sur le poème en prose. Paris: C. Klincksieck, 1960
• Kisseleva A. Das Prosagedicht und die allgemeine Theorie der literatischen Gattungen. Stuttgart: Ak. Heinz Verl., 2007.
• Nies F. Poesie in prosaischer Welt. Untersuchungen zum Prosagedicht bei Aloisius Bertrand und Baudelaire. Heidelberg: C.Winter, 1964
• Vadé Y. Le poème en prose et ses territoires. Paris : Belin, 1996.
• Bonenfant L., Dumont F. Situations du poème en prose au Québec. Montréal: Presses de l’Université de Montréal, 2003.
• Балашов Н. И. Алоизиюс Бертран и рождение стихотворения в прозе // Бертран А. Op.cit., с.235-295
• Гаспаров М. Л. Стихотворение в прозе // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: Интелвак, 2001, с.1039.

Отрывок, характеризующий Стихотворение в прозе

Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.