Столетняя война

Столетняя война
Жюль Эжен Леневё. Жанна д'Арк при осаде Орлеана
Дата	1337—1453 (116 лет)
Место	В основном Франция
Итог	Победа Франции
Изменения	Англия потеряла большую часть владений во Франции (кроме Кале)
Противники
Королевство Англия Королевство Португалия Королевство Наварра Герцогство Аквитания Герцогство Бургундия Герцогство Бретань (Дом Монфор-л’Амори) Герцогство Люксембург Графство Фландрия Графство Геннегау Королевство Франция Королевство Арагон Королевство Кастилия и Леон Королевство Майорка Королевство Шотландия Королевство Богемия Генуэзская республика Герцогство Бретань (Дом де Шатильон)
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Столе́тняя война́ (фр. Guerre de Cent Ans, англ. Hundred Years' War) — серия военных конфликтов между Англией и её союзниками, с одной стороны, и Францией и её союзниками, с другой, длившихся примерно с 1337 по 1453. Поводом к этим конфликтам были притязания на французский престол английской королевской династии Плантагенетов, стремящейся вернуть территории на континенте, ранее принадлежавшие английским королям. Плантагенеты также были связаны узами родства с французской династией Капетингов. Франция, в свою очередь, стремилась вытеснить англичан из Гиени, которая была закреплена за ними Парижским договором 1259 года. Несмотря на начальные успехи, Англия так и не добилась своей цели в войне, а в результате войны на континенте у неё остался только порт Кале, который она удерживала до 1558.

Война продолжалась 116 лет (с перерывами). Строго говоря, это была скорее серия конфликтов:

• 1. Эдвардианская война — в 1337—1360,
• 2. Каролингская война — в 1369—1396,
• 3. Ланкастерская война — в 1415—1428,
• 4. Завершающий период — в 1428—1453.

Термин «Столетняя война» как обобщающее для этих конфликтов название появился позже. Начавшись с династического конфликта, война впоследствии приобрела национальный оттенок в связи с оформлением английской и французской наций. В связи с многочисленными военными столкновениями, эпидемиями, голодом и убийствами население Франции в результате войны сократилось на две трети. С точки зрения военного дела, в ходе войны появились новые виды оружия и военной техники, разработаны новые тактические и стратегические приёмы, разрушавшие основы старых феодальных армий. В частности, появились первые постоянные армии.

Причины

Войну начал английский король Эдуард III, бывший по материнской линии внуком французского короля Филиппа IV Красивого из династии Капетингов. После смерти в 1328 году Карла IV, последнего представителя прямой ветви Капетингов, и коронации Филиппа VI (Валуа) согласно салическому закону, Эдуард заявил о своих правах на французский трон. Помимо этого, монархи спорили из-за важной в экономическом отношении области Гаскони, номинально находившейся в собственности французского короля, но фактически контролировавшейся Англией. Кроме того, Эдуард желал вернуть территории, утраченные его отцом. Со своей стороны Филипп VI требовал от Эдуарда III признания его суверенным государем. Компромиссный оммаж, заключённый в 1329 году, не удовлетворил ни одну из сторон. Однако в 1331 году, столкнувшись с внутренними проблемами, Эдуард признал Филиппа королём Франции и оставил свои притязания на французскую корону (в обмен на это англичане сохранили владение Гасконью).

В 1333 году Эдуард выступил на войну с шотландским королём Давидом II, союзником Франции. В условиях, когда внимание англичан было приковано к Шотландии, Филипп VI решил воспользоваться случаем и присоединить Гасконь. Однако шотландская война оказалась успешной для англичан, и Давид уже в июле был вынужден бежать во Францию после разгрома при Халидон-Хилле. В 1336 году Филипп начал строить планы по проведению высадки на Британские острова для восстановления Давида II на Шотландском престоле, параллельно планируя присоединение Гаскони. Враждебность в отношениях двух стран накалилась до предела.

Осенью 1337 года англичане предприняли наступление в Пикардии. Их поддержали фламандские города и феодалы, города Гаскони.

Состояние вооружённых сил Франции накануне войны

Французская армия к моменту начала войны состояла из феодального рыцарского ополчения, солдат, призванных на войну на контрактной основе (в их число входили как простолюдины, так и дворяне, с которыми правительство заключало устные или письменные контракты) и иностранных наёмников (в их число входили и отряды знаменитых генуэзских арбалетчиков). Воинскую элиту составляла рыцарская аристократия. Ко времени начала конфликта число рыцарей, способных носить оружие, составляло 2350—4000 всадников. Рыцарское сословие к тому времени стало практически закрытой кастой. Система всеобщей воинской повинности, формально существовавшая во Франции, ко времени начала войны практически исчезла. Города, тем не менее, были способны выставлять крупные воинские контингенты, включавшие кавалерию и артиллерию. Все воины получали плату за свою службу.

Первый этап

Начало войны было успешным для Эдуарда III. Эдуард в течение первых лет войны сумел заключить союзы с князьями Нидерландов и бюргерством Фландрии, однако после нескольких безрезультатных кампаний союз распался в 1340 году. Субсидии, выделяемые Эдуардом III нидерландским князьям, а также затраты на содержание армии за границей привели к банкротству английской казны, сильно ударив по престижу Эдуарда. На первых порах Франция обладала превосходством на море, нанимая корабли и моряков из Генуи. Это вызывало постоянные опасения возможной угрозы вторжения войск Филиппа на Британские острова, что вынуждало Эдуарда III идти на дополнительные траты, закупая во Фландрии древесину для строительства кораблей. Как бы то ни было, французский флот, препятствовавший высадке английских войск на континент, был практически полностью уничтожен в морском сражении при Слейсе в 1340 году. После этого вплоть до конца войны флот Эдуарда III обладал господством на море, контролируя Ла-Манш.

В 1341 году разразилась война за бретонское наследство, в которой Эдуард поддерживал Жана де Монфора, а Филипп — Карла де Блуа. В течение следующих лет война протекала в Бретани, а город Ванн несколько раз переходил из рук в руки. Дальнейшие военные кампании в Гаскони имели переменный успех для обеих сторон. В 1346 году Эдуард, переправившись через Ла-Манш, вторгся во Францию, высадившись с армией на полуострове Котантен. В течение одного дня английская армия захватила Кан, чем вызвала недоумение французского командования, ожидавшего длительной осады города. Филипп, собрав армию, двинулся навстречу Эдуарду. Эдуард двинул войска на север в Нижние страны. По пути его армия грабила и мародёрствовала, удержание и захват территории не планировался. В итоге после продолжительных манёвров Эдуард расположил свои силы, готовясь к предстоящему сражению. Войска Филиппа атаковали армию Эдуарда в знаменитой битве при Креси 26 августа 1346 года, закончившейся катастрофическим поражением французских войск и гибелью союзного французам богемского короля Иоганна Слепого. Английские войска продолжили беспрепятственное продвижение на север и осадили Кале, который был взят в 1347 году. Это событие было важным стратегическим успехом англичан, позволив Эдуарду III держать свои силы на континенте. В этом же году после победы при Невиллс-Кроссе и пленения короля шотландцев Давида II была ликвидирована угроза со стороны Шотландии.

В 1346—1351 годах по Европе прокатилась пандемия чумы («Чёрная смерть»), унесшая в сотни раз больше жизней, чем война, и, несомненно, повлиявшая на активность военных действий. Одним из примечательных военных эпизодов данного периода является Бой тридцати между тридцатью английскими рыцарями и сквайрами и тридцатью французскими рыцарями и оруженосцами, состоявшийся 26 марта 1351 года.

К 1356 году Англия после прокатившейся эпидемии чумы смогла восстановить свои финансы. В 1356 году 30-тысячная английская армия под командованием сына Эдуарда III Чёрного принца, начав вторжение из Гаскони, нанесла сокрушительное поражение французам в битве при Пуатье, взяв в плен короля Иоанна II Доброго. Иоанн Добрый подписал перемирие с Эдуардом. Во время его пленения французское правительство начало разваливаться. В 1359 году был подписан Лондонский мир, согласно которому английская корона получила Аквитанию, а Иоанн был отпущен на свободу. Военные неудачи и экономические трудности привели к народным возмущениям — Парижскому восстанию (1357—1358 годы) и Жакерии (1358 год). Войска Эдуарда в третий раз вторглись во Францию. Используя выгодную ситуацию, войска Эдуарда беспрепятственно перемещались по вражеской территории, осадили Реймс, но позже сняли осаду и двинулись на Париж. Несмотря на тяжёлое положение, в котором находилась Франция, Эдуард не стал штурмовать ни Париж, ни Реймс, целью кампании была демонстрация слабости французского короля и неспособности его защитить страну. Дофин Франции, будущий король Карл V был вынужден заключить унизительный для себя мир в Бретиньи (1360 год). По итогам первого этапа войны Эдуард III приобрёл половину Бретани, Аквитанию, Кале, Пуатье, и около половины вассальных владений Франции. Французская корона лишилась, таким образом, трети территории Франции.

Мирный период (1360—1369)

Когда сын Иоанна II Доброго, Людовик Анжуйский, посланный в Англию в качестве заложника и гаранта того, что Иоанн II не совершит побег, бежал в 1362 году, Иоанн II, следуя своей рыцарской чести, возвратился в английский плен. После того, как Иоанн скончался в почётном плену в 1364 году, французским королём стал Карл V.

Мир, подписанный в Бретиньи, исключал право Эдуарда на претензии на французскую корону. В это же время Эдуард расширил свои владения в Аквитании и прочно закрепил за собой Кале. Фактически Эдуард никогда больше не претендовал на французский престол, и Карл V начал строить планы по отвоеванию захваченных англичанами земель. В 1369 году, под предлогом несоблюдения Эдуардом условий мирного договора, подписанного в Бретиньи, Карл объявил Англии войну.

Усиление Франции. Перемирие. Второй этап

Воспользовавшись передышкой, король французов Карл V реорганизовал армию и провёл экономические реформы. Это позволило французам на втором этапе войны, в 1370-х, добиться значительных военных успехов. Англичане были вытеснены из страны. Несмотря на то, что война за бретонское наследство закончилась победой англичан в битве при Оре, бретонские герцоги проявляли лояльность по отношению к французским властям, а бретонский рыцарь Бертран Дюгеклен даже стал коннетаблем Франции. В это же время Чёрный Принц с 1366 года был занят войной на Иберийском полуострове, а Эдуард III был слишком стар, чтобы командовать войсками. Всё это благоприятствовало Франции. Педро Кастильский, чьи дочери Констанция и Изабелла были замужем за братьями Чёрного Принца Джоном Гонтом и Эдмундом Лэнгли, был смещён с трона в 1370 году Энрике II при поддержке французов под командованием Дюгеклена. Разгорелась война между Кастилией и Францией, с одной стороны, и Португалией и Англией — с другой. С гибелью сэра Джона Чандоса, сенешаля Пуату, и пленением капталя де Бюша Англия лишилась в их лице своих лучших военачальников. Дюгеклен, следуя осторожной «фабианской» стратегии, в серии кампаний, избегая столкновений с крупными английскими армиями, освободил множество городов, таких, как Пуатье (1372) и Бержерак (1377). Союзный франко-кастильский флот одержал уверенную победу при Ла-Рошели, уничтожив английскую эскадру. Со своей стороны, английское командование предприняло серию разрушительных грабительских рейдов, однако Дюгеклен вновь сумел избежать столкновений.

Со смертью Чёрного Принца в 1376 году и Эдуарда III в 1377 на английский престол вступил несовершеннолетний сын принца Ричард II. Бертран Дюгеклен скончался в 1380 году, однако у Англии появилась новая угроза на севере со стороны Шотландии. В 1388 году английские войска были разбиты шотландцами в битве при Оттерберне. В связи с крайней измотанностью обеих сторон в 1396 году они заключили перемирие.

Перемирие (1396—1415)

В это время французский король Карл VI сошёл с ума, а вскоре разразился новый вооружённый конфликт между его кузеном, герцогом Бургундским Жаном Бесстрашным, и его братом, Людовиком Орлеанским. После убийства Людовика арманьяки, противостоявшие партии Жана Бесстрашного, захватили власть. К 1410 году обе стороны хотели призвать к себе на помощь английские войска. Англия, ослабленная внутренними смутами и восстаниями в Ирландии и Уэльсе, вступила в новую войну с Шотландией. Помимо этого, в стране бушевали ещё две гражданские войны. Большую часть своего правления Ричард II провёл в борьбе с Ирландией. Ко времени смещения Ричарда и воцарения на английском престоле Генриха IV ирландская проблема не была решена. Вдобавок ко всему в Уэльсе вспыхнуло восстание под руководством Оуайна Глиндура, которое было окончательно подавлено лишь к 1415 году. В течение нескольких лет Уэльс фактически был самостоятельной страной. Воспользовавшись сменой королей в Англии, шотландцы провели несколько рейдов в английские земли. Однако английские войска, перешедшие в контрнаступление, разгромили шотландцев в битве при Хомильдон-Хилле в 1402 году. Вслед за этими событиями граф Генри Перси поднял восстание против короля, которое вылилось в долгую и кровопролитную борьбу, завершившуюся лишь к 1408 году. В эти трудные годы Англия, ко всему прочему, пережила набеги французских и скандинавских пиратов, нанёсших тяжёлый удар по её флоту и торговле. В связи со всеми этими проблемами вмешательство в дела Франции было отложено вплоть до 1415 года.

Третий этап (1415—1428). Битва при Азенкуре и оккупация Франции

Со времени вступления на престол английский король Генрих IV строил планы по вторжению во Францию. Однако эти планы удалось осуществить только его сыну, Генриху V. В 1414 году он отказал в союзе Арманьякам. В его планы входило возвращение территорий, которые принадлежали английской короне при Генрихе II. В августе 1415 года его армия высадилась близ Онфлера и захватила город. Желая идти маршем до Парижа, король из осторожности избрал другой путь, который прилегал к оккупированному англичанами Кале. В связи с тем, что продовольствия в английской армии не хватало, а английское командование совершило ряд стратегических просчётов, Генрих V вынужден был перейти к обороне. Несмотря на неблагоприятное начало кампании, в битве при Азенкуре 25 октября 1415 года англичане одержали решительную победу над превосходящими силами французов.

Генрих захватил большую часть Нормандии, включая Кан (1417) и Руан (1419). Заключив союз с герцогом Бургундским, захватившим Париж после убийства Жана Бесстрашного в 1419 году, за пять лет английский король подчинил себе примерно половину территории Франции. В 1420 году Генрих встретился на переговорах с безумным королём Карлом VI, с которым он подписал договор в Труа, согласно которому Генрих V объявлялся наследником Карла VI Безумного в обход законного наследника дофина Карла (в будущем — короля Карла VII). После заключения договора в Труа, вплоть до 1801 года короли Англии носили титул королей Франции. В следующем году Генрих вступил в Париж, где договор был официально подтверждён Генеральными штатами.

Успехи Генриха закончились с высадкой во Францию шеститысячной шотландской армии. В 1421 году Джон Стюарт, граф Бьюкен разгромил численно превосходящую английскую армию в битве при Боже. Английский командующий и большинство высокопоставленных английских командиров погибло в сражении. Вскоре после этого поражения король Генрих V умирает в Мо в 1422 году. Его единственный годовалый сын был незамедлительно коронован королём Англии и Франции, но Арманьяки остались лояльными к сыну короля Карла, в связи с чем война продолжилась.

В 1423 году в битве при Краване уже франко-шотландские войска понесли тяжелые потери. В этой битве около 4 тыс. англичан сумели одержать победу, сражаясь с противником, втрое превосходящим их численно. В результате поражения французских войск была прервана связь между Пикардией и югом Франции. Территория, по-прежнему поддерживавшая «законного короля», оказалась «разрезана» пополам. Обе части были отныне вынуждены сражаться порознь, не в силах прийти на помощь друг другу, что нанесло жестокий урон делу Карла VII. Поражение при Краване повлекло за собой ещё несколько проигранных битв.

Продолжая военные действия, в 1428 году англичане осадили Орлеан. Атака французов на английский обоз с продовольствием у деревни Руврэ под Орлеаном вылилась в сражение, получившее в истории название «Битва селёдок» и закончившееся победой англичан под руководством рыцаря Джона Фастольфа. 1428 год ознаменовал собой появление на политической арене Жанны д’Арк.

Окончательный перелом. Вытеснение англичан из Франции (1428—1453)

В 1424 году дяди Генриха VI начали войну за регентство, и один из них, Хамфри, герцог Глостер, женившись на Якобе, графине Геннегау, захватил Голландию для восстановления её власти над прежними владениями, что привело к конфликту с бургундским герцогом Филиппом III.

К 1428 году англичане продолжили войну, осадив Орлеан. Их сил было недостаточно для организации полной блокады города, однако превосходившие их по численности французские войска не предпринимали никаких действий. В 1429 году Жанна д'Арк убедила дофина дать ей войска для снятия осады с Орлеана. Подняв моральный дух своих воинов, во главе войск она атаковала английские осадные укрепления, вынудив противника отступить, сняв осаду с города. Вдохновлённые Жанной, французы освободили ряд важных укреплённых пунктов в Луаре. Вскоре после этого Жанна разгромила английские войска при Пате, открыв дорогу на Реймс, где дофин короновался под именем Карла VII. В 1430 году Жанна была захвачена бургундцами и передана англичанам. Но даже её казнь в 1431 году не повлияла на дальнейший ход войны. В 1435 году бургундцы перешли на сторону короля Франции, и Филипп III, подписав с Карлом Аррасский договор, помог ему овладеть Парижем. Лояльность бургундцев была ненадёжной, но, как бы то ни было, бургундцы, сконцентрировав свои силы на завоеваниях в Нидерландах, не могли больше продолжать активные военные действия во Франции. Всё это позволило Карлу реорганизовать армию и правительство. Французские командующие, повторяя стратегию Бертрана Дюгеклена, освобождали город за городом. В 1449 году французы отвоевали Руан. В битве при Форминьи граф де Клермон наголову разгромил английские войска. 6 июля французы освободили Кан. Попытка английских войск под командованием Джона Талбота, графа Шрюсбери отвоевать Гасконь, сохранявшую верность английской короне, провалилась: английские войска потерпели сокрушительное поражение при Кастильоне в 1453 году. Это сражение стало последней битвой Столетней войны. В 1453 году капитуляция английского гарнизона в Бордо положила конец Столетней войне.

Последнее владение англичан на территории нынешней Франции — город Кале с округом — сохранялось ими до 1558 года.

Никакого мирного договора между Англией и Францией, закрепляющего итоги войны, ни в 1453 году, ни в ближайшие за ним годы и десятилетия, заключено не было. Однако, разразившаяся вскоре Война Алой и Белой розы (1455—1485) заставила английских королей надолго отказаться от походов во Францию. Предпринятая в 1475 году английским королём Эдуардом IV высадка на континенте завершилась заключением им с французским королём Людовиком XI перемирия в Пикиньи, которое часто считается договором, подведшим черту под Столетней войной.

Короли Англии ещё длительное время сохраняли свои претензии на французский престол, а сам титул «король Франции» сохранялся в полной титулатуре королей Англии (с 1707 года — Великобритании) до конца XVIII века. Только в ходе войн с революционной Францией, столкнувшись с требованием об отказе от этого титула в качестве условия мира, выдвинутым делегатами республиканской Франции в ходе ряда мирных переговоров, британское правительство согласилось на отказ от него — в изданной 1 января 1801 года «Прокламации относительно королевских титулов, геральдических знаков, штандарта и союзного флага», определявшем титулатуру и геральдические знаки британского монарха в связи с принятым перед этим Актом об унии Великобритании и Ирландии 1800 года, титул «король Франции» и соответствующие этому титулу геральдические знаки впервые со времён Столетней войны не упоминались.

Последствия войны

В итоге войны Англия лишилась всех своих владений на континенте, кроме Кале, который оставался в составе Англии до 1558 года. Английская корона потеряла обширные территории в юго-западной Франции, которыми она владела с XII века. Сумасшествие английского короля ввергло страну в полосу анархии и междоусобиц, в которой центральными действующими лицами выступили враждующие дома Ланкастеров и Йорков. В связи с войной Англия не имела сил и средств для возврата потерянных территорий на континенте. Вдобавок ко всему казна была опустошена военными расходами.

Война оказала сильное влияние на развитие военного дела: на полях сражений возросла роль пехоты, требовавшей меньше затрат при создании больших армий, появились первые постоянные армии. Были изобретены новые виды вооружения, появились благоприятные условия для развития огнестрельного оружия.

В произведениях культуры и искусства

Вслед за историками и хронистами, события Столетней войны довольно рано привлекли внимание писателей, поэтов и драматургов. Уже в эпоху Возрождения создаются произведения, посвященные жизни и деятельности наиболее выдающихся её участников, преимущественно королей, полководцев и рыцарей.

Во Франции в центре внимания мастеров пера оказался в первую очередь образ легендарной Жанны д’Арк, реабилитированной церковью после своей казни и вскоре сделавшейся символом победы в народной памяти. В конце XVI века учёным-иезуитом Фронтоном де Дюком создается пьеса «Трагическая история Девственницы из Домреми», впервые сыгранная на сцене 7 сентября 1580 года для Карла III Великого, герцога Лотарингского, а в 1584 году опубликованная секретарем последнего Жаном Барне. В 1600 году в Руане ставится «Трагедия Жанны д’Арк» Вирея де Гравье, в начале следующего XVII столетия Орлеанская Дева появляется в произведениях Николя Кретьена «Пасторальные интермедии» и «Любовницы».

В 1642 году в парижском театре дю Марэ ставится пьеса Ла Менардьера «Орлеанская Дева», представлявшая собой переложение александрийским стихом одноименной поэмы аббата д'Обиньяка. Поскольку Жанна д’Арк изображалась в ней в качестве любовницы английского полководца графа Уорика, особенного успеха у публики она не получила. Опубликованная в 1656 году героическая поэма Жана Шаплена «Девственница, или Освобождённая Франция» (фр. La Pucelle ou la France delivree), по словам литературного критика Кишера, была «так сурова по отношению к Жанне, словно снова провели процесс над ней».

В Англии интерес к Столетней войне возродил Уильям Шекспир, опиравшийся при воссоздании исторической эпохи преимущественно на «Хроники» историка Холиншеда. Одной из известнейших его исторических хроник стала драма «Генрих V» (англ. Henry V), впервые поставленная на лондонской сцене в 1599 году и изображающая поход короля Генриха V во Францию и победу над французами в Битве при Азенкуре; в конце пьесы Генрих обручается с дочерью Карла VI Екатериной.

Постановки и экранизации «Генриха V» часто используются как аллюзия на современные войны: как в патриотическом ключе (фильм Лоуренса Оливье времён Второй мировой войны), одноимённом фильме Кеннета Брана (1989); так и в антивоенном (ряд постановок конца XX — начала XXI веков, в том числе версия Королевского национального театра 2003 году с намёком на вторжение в Ирак).

Во эпоху Просвещения во Франции интерес к событиям Столетней войны возродил Вольтер, создавший в 1762 году сатирическую пародийную поэму «Орлеанская девственница», в которой в сниженно-комическом стиле описывались подвиги и личность Жанны д’Арк.

В 1796 году известный английский поэт-романтик Роберт Саути издает героическую поэму «Жанна д'Арк» (англ. Joan of Arc), а в 1801 году в Лейпциге с успехом ставится романтическая трагедия Фридриха Шиллера «Орлеанская Дева».

В 1828 году писатель Проспер Мериме создает свою историческую драму-хронику «Жакерия» (фр. La Jacquerie), в течение ряда лет с успехом ставившуюся на парижской сцене.

В 1830-х годах к теме Столетней войны обращается А. Дюма, замысливший воспроизвести историю Франции XV—XIX веков в обширном цикле книг, начало которому было положено романом «Изабелла Баварская» (1835). Исторической основой для цикла, получившего название «Хроники Франции» (фр. Les chroniques de France), должны были служить «Хроники» Жана Фруассара, «Хроника времён Карла VI» Ювенала Юрсина, «История герцогов Бургундских» Проспера де Баранта и др. В 1836 году вышел следующий роман цикла — «Графиня Солсбери» (фр. La comtesse de Salisbury), а затем его продолжение — роман «Эдуард III» (фр. Edouard III).

В викторианской Англии к событиям Столетней войны впервые обратился Артур Конан Дойл, опубликовавший в 1891 году исторический роман «Белый отряд», посвящённый событиям Пиренейского похода Эдуарда Чёрного Принца 1367 года и подвигам и приключениям рыцарей и английских лучников во Франции и Испании. В 1906 году Конан Дойл выпустил приквел к «Белому отряду» — роман «Сэр Найджел» — действие которого начинается с эпидемии чумы («черной смерти») в Англии (1348), и заканчивается победной для англичан битвой с французами при Пуатье (1356).

В 1896 году к событиям Столетней войны обратился американский писатель-классик Марк Твен, опубликовавший под псевдонимом Луи де Конт исторический роман «Личные воспоминания о Жанне д’Арк сьера Луи де Конта, её пажа и секретаря».

В середине XX века к теме Столетней войны обратился известный французский писатель Морис Дрюон. В 6 книге его знаменитой серии романов «Проклятые короли» (1955—1977) — «Лилия и лев» (1960) — описывается начало Столетней войны, а в завершающем цикл романе «Когда король губит Францию» (1977) — события первого её периода.

В 1957 году французский журналист и писатель Жан Оливье (фр. Jean Ollivier) публикует историческую повесть для детей «Колен Лантье» (фр. Colin Lantier), в которой описываются приключения юного парижанина, присоединившегося к восставшим крестьянам во время Жакерии. В 1961 году повесть переведена была на русский язык и имела успех у советских школьников.

Другим известным во Франции произведением о Столетней войне стал цикл романов «Дитя Всех Святых» историка и писателя Жана-Франсуа Намьяса (род. 1944), в центре сюжета которых — жизнь и приключения французского рыцаря Франсуа де Вивре, родившегося в День Всех Святых накануне Столетней войны и прожившего сто лет.

В авантюрно-приключенческом романе Айрис Дюбуа «Сломанный клинок», действие которого происходит в начале Столетней войны, описываются приключения юной Аэлис, дочери барона де Пекиньи, и её возлюбленного Робера, заслужившего своими подвигами золотые рыцарские шпоры.

В Советском Союзе впервые к теме Столетней войны обратилась известная детская писательница Ольга Марковна Гурьян-Калабушкина (1899-1973), опубликовавшая в 1969 году историческую повесть «Свидетели», посвященную трагической судьбе Жанны д’Арк.

В новейшей англоязычной литературе обращает на себя внимание серия историко-приключенческих романов известного британского беллетриста Бернарда Корнуэлла «Поиски Грааля» («Арлекин», 2000, «Скиталец», 2002, «Еретик», 2003, «1356», 2012), повествующая о приключениях английского лучника Томаса Хуктона и поисках им реликвий — Святого Грааля и меча Святого Петра. К ней примыкает внесерийный роман Б. Корнуэлла «Азенкур» (2006).

См. также

• Список сражений Столетней войны
• [warshistory.ru/stoletnyaya-vojna/ Причины столетней войны]

Ссылки

• [dic.academic.ru/pictures/bse/jpg/0263402208.jpg Карты Столетней войны] на dic.academic.ru
• [www.hrono.ru/proekty/ostu/france1337_1453.gif Карта (схема) Столетней войны] от hrono.ru
• [www.uniros.ru/imagens/map/map100war.jpg Карта (схема) Столетней войны] от istorya.ru

Литература

• Басовская Н. И. Столетняя война 1337—1453 гг.: Учебное пособие. — М.: Высшая школа, 1985. — 185 с. — (Библиотека историка). — 20 000 экз.
• Басовская Н. И. Столетняя война: леопард против лилии. — М.: Астрель, АСТ, 2007. — 446 с. — ISBN 978-5-17-040780-4.
• Бёрн А. Битва при Креси. История Столетней войны с 1337 по 1360 год. — М.: Центрполиграф, 2004. — 336 с. — ISBN 5-9524-1116-9.
• Бёрн А. Битва при Азенкуре. История Столетней войны c 1369 по 1453 год. — М.: Центрполиграф, 2004. — 352 с. — ISBN 5-9524-1263-7.
• Корриган Гордон. Столетняя война. Великое и славное приключение. — М.: АСТ, Neoclassic, 2015. — 352 с. — (Страницы истории). — ISBN 978-5-17-082932-3.
• Майорова Е. И. Женские лики Столетней войны. — М.: Вече, 2013. — 304 с. — (History files). — ISBN 978-5-444-40532-1.
• Николле Д., МакБрайд А. Французская армия в Столетней войне. — М.: ООО «АСТ», Астрель, 2004. — 64 с.: ил с. — (Военно-историческая серия «Солдатъ»). — ISBN 5-17-022699-3.
• Перруа Э. Столетняя война / Пер. с франц. М. Ю. Некрасова. — СПб.: Евразия, 2002. — 480 с. — (Clio militaris). — 1 500 экз, экз. — ISBN 5-8071-0109-X.
• Устинов В. Г. Столетняя война и Война Роз. — М.: АСТ; Астрель; Хранитель, 2008. — 640 с. — (Историческая библиотека). — ISBN 978-5-17-042765-9.
• Фавье Ж. Столетняя война / Пер. с франц. М. Ю. Некрасова. — СПб.: Евразия, 2009. — 656 с. — (Clio). — 1 000 экз, экз. — ISBN 978-5-91852-004-8.
• Фаулер К. Эпоха Плантагенетов и Валуа / Пер. с англ. С. А. Кириленко. — СПб.: Евразия, 2002. — 352 с. — (Clio). — 1 500 экз, экз. — ISBN 5-8071-0103-0.

Отрывок, характеризующий Столетняя война

– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.