Столкновение Ми-8 и Ан-12 в аэропорту Нарьян-Мара

Столкновение в Нарьян-Маре
Самолёт Ан-12 RA-12105 после катастрофы
Общие сведения
Дата	11 декабря 1997 года
Время	16:59
Причина	Ошибка диспетчера
Место	Нарьян-Мар, Ненецкий автономный округ, Россия
Погибшие	8
Раненые	3
Воздушное судно
Ан-12Б ВВС России, на фото RA-11653.
Модель	Ми-8ТВ
Принадлежность	ВВС России
Пункт вылета	Ермолино
Пункт назначения	Нарьян-Мар
Бортовой номер	RA-12105
Ми-8ТВ Нарьян-Марского объединённого авиаотряда, на фото RA-24014.
Авиакомпания	Нарьян-Марский объединённый авиаотряд
Пункт вылета	Нижняя Пёша
Пункт назначения	Нарьян-Мар
Бортовой номер	RA-24247
Пассажиры	8
Экипаж	3
Погибшие	8
Выживших	3

Столкновение Ми-8 и Ан-12 в аэропорту Нарьян-Мара — авиационная катастрофа, произошедшая 11 декабря 1997 года в аэропорту Нарьян-Мара. Самолёт Ан-12 (RA-12105) выполнявший коммерческий рейс Ермолино - Нарьян-Мар с грузом товаров для нарьянмарских предпринимателей, после посадки в условиях плохой видимости столкнулся с вертолётом Ми-8 (RA-24247), завершавшим санитарный рейс из посёлка Нижняя Пёша, который не успел покинуть ВПП. Экипажу вертолёта (три человека) удалось спастись, все восемь пассажиров погибли. Причина — ошибка экипажа Ан-12, несогласованность действий диспетчерской службы аэропорта Нарьян-Мара (Ми-8 управлял гражданский диспетчер, Ан-12 — военный).

Катастрофа

11 декабря 1997 года вертолёт с тремя членами экипажа (командир Николай Булыгин, второй пилот Бронислав Ванюков и бортмеханик Николай Сафонов) вылетел в санитарный рейс для эвакуации больных из села Нижняя Пёша и деревни Волоковая. На борту вертолёта находился главный врач санавиации Ненецкого АО Яков Борисович Гершевицкий. Приняв на борт семь пассажиров (Алексей Иванович Боробов, Владимир Евгеньевич Маслов, Надежда Константиновна Малая, Екатерина Александровна Нечаева, Геннадий Николаевич Пономарев, Мария Николаевна Семяшкина, Дарья Егоровна Ушакова) примерно в 13 часов вертолёт взял курс на Нарьян-Мар. В 16.57 вертолёт совершил посадку на ВПП аэродрома Нарьян-Мар и, развернувшись на 180°, производил руление для освобождения взлетно-посадочной полосы. Управление воздушным движением вертолёта осуществлялось диспетчерами гражданского сектора. В это же время на ВПП с посадочным курсом 63° производил посадку самолёт Ан-12БП (RA-12105) ВВС России, выполнявший коммерческий рейс с аэродрома Ермолино с семью членами экипажа и двумя сопровождающими груз на борту. Заход на посадку производился по курсоглиссадной системе в метеорологических условиях, ниже минимума КВС 150х1500м. В 16.36 экипаж получил информацию об ухудшении погоды, а в 16.46 получил штормовое оповещение по видимости на аэродроме 1000 м. Управление воздушным движением осуществлялось диспетчерами гражданского и военного секторов. В 16.54 диспетчер круга перевёл экипаж самолёта Ан-12 на связь с руководителем зоны посадки военного сектора. В 16.55 экипаж самолёта Ан-12 вышел на связь с руководителем зоны посадки на удалении 15 км. Руководитель зоны посадки информировал экипаж о погоде ниже минимума и дал указание выполнить проход над ВПП на высоте круга для уточнения видимости. На просьбу экипажа разрешить заход с посадкой руководитель зоны посадки дал указание о полёте по кругу. На удалении 8 км в районе точки входа в глиссаду экипаж самолёта Ан-12 доложил об устойчивом наблюдении взлетно-посадочной полосы. Руководитель зоны посадки разрешил снижение до ближнего привода и затем дал указание о выполнении полёта в горизонте. Экипаж самолёта Ан-12 о готовности к посадке не докладывал. Диспетчерское разрешение на посадку экипажу самолёта Ан-12 не давалось. Полагая, что указание диспетчера о полёте в горизонте было дано по причине плохой видимости (а экипаж Ан-12 уже установил визуальный контакт с ВПП), экипаж Ан-12 вместо прохода над аэродромом произвел посадку. Ми-8 в этот момент ещё не покинул ВПП. На выравнивании самолёт Ан-12 столкнулся с производившим руление вертолётом на удалении около 5 м от РД №4. Вертолёт был обнаружен экипажем самолёта Ан-12 в последний момент при подходе к ВПП после включения посадочных фар. Вертолёту всего лишь 10 секунд не хватило для того, чтобы уйти с полосы. Правой плоскостью крыла на большой скорости Ан-12 ударил по фюзеляжу Ми-8. Удар пришелся на центральную часть Ми-8, и на салон с пассажирами Взрывной волной экипаж вертолёта выбросило, что спасло жизнь членов экипажа Ми-8. Далее последовал взрыв - и фюзеляж с пассажирами был охвачен огнём, все находившиеся в нем погибли. Лопасти несущего винта Ми-8 нанесли удары по носовой части Ан-12. Самолёт с разрезанной носовой частью и с сильно повреждённым правым крылом, немного прокатившись, остановился.

Последствия

Двое членов экипажа (штурман и борттехник - травматическая ампутация ног) и один пассажир самолёта были ранены. Члены экипажа Ми-8 получили травмы различной степени тяжести. Второй пилот Ми-8 Бронислав Ванюков менее, чем через год ушел из жизни от сердечного приступа. Вертолёт полностью сгорел, не подлежащий восстановлению самолёт был распилен и сдан на металлолом.

Расследование

Расследование установило, что причиной катастрофы послужила несогласованность действий экипажа Ан-12 и диспетчеров. Состоялось несколько судебных процессов, итогом которых стал оправдательный приговор в отношении гражданского диспетчера и обвинительный - в отношении двух военных диспетчеров и командира Ан-12 А. Копача. Но наказаны эти трое не были, так как попали под амнистию.

Ссылки

• [www.arhpress.ru/nermun/2002/12/7/12.shtml Посадка без разрешения]
• [russianplanes.net/reginfo/13704 Антонов Ан-12Б Бортовой №: RA-12105]
• [russianplanes.net/REGINFO/13701 Миль Ми-8Т(Ми-8ТВ) Бортовой №: RA-24247]

Отрывок, характеризующий Столкновение Ми-8 и Ан-12 в аэропорту Нарьян-Мара

Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.