Столкновение в аэропорту Барахас

Столкновение в Барахасе
Панорама аэропорта Барахас
Общие сведения
Дата	7 декабря 1983
Время	09:39 (08:39 GMT)
Характер	столкновение на ВПП
Причина	ошибка экипажа DC-9
Место	аэропорт Барахас, Мадрид (Испания)
Координаты	40°28′11″ с. ш. 3°33′45″ з. д.40.46972° с. ш. 3.56250° з. д. / 40.46972; -3.56250
Погибшие	93
Раненые	30
Воздушное судно
Boeing 727-256 компании Iberia
Модель	Boeing 727-256
Имя самолёта	Jumila
Авиакомпания	Iberia
Пункт вылета	Барахас, Мадрид (Испания)
Пункт назначения	Фьюмичино, Рим (Италия)
Рейс	IB350
Бортовой номер	EC-CFJ
Дата выпуска	1 марта 1974 (первый полёт)
Пассажиры	84
Экипаж	9
Погибшие	51
Раненые	30
Выживших	42
Второе воздушное судно
McDonnell Douglas DC-9-32 компании Aviaco
Модель	McDonnell Douglas DC-9-32
Имя самолёта	Vasco Nuñez de Balboa
Авиакомпания	Aviaco
Пункт вылета	Барахас, Мадрид (Испания)
Пункт назначения	Сантандер (Испания)
Рейс	AO134
Бортовой номер	EC-CGS
Дата выпуска	5 февраля 1975
Пассажиры	37
Экипаж	5
Погибшие	42 (все)
Выживших	0

Столкновение в аэропорту Барахас — авиационная катастрофа, произошедшая в среду 7 декабря 1983 года в международном аэропорту Барахас города Мадрид (Испания), когда пассажирский Boeing 727-256 авиакомпании Iberia во время взлёта в условиях тумана врезался в выехавший на полосу McDonnell Douglas DC-9-32 авиакомпании Aviaco. В результате столкновения оба самолёта разрушились, при этом погибли 93 человека.

Самолёты

Boeing 727

Boeing 727-256 c регистрационным номером EC-CFJ (заводской — 20820, серийный — 1019) был выпущен в 1974 году, а 1 марта совершил свой первый полёт, после чего 16 апреля поступил к заказчику — испанской авиакомпании Iberia, где также получил имя Jumila. Был оборудован тремя турбовентиляторными двигателями Pratt & Whitney JT8D-9. Общая наработка самолёта была 21 525 часов и 19 936 циклов «взлёт-посадка». Наработка от последнего обслуживания по форме «D» (проводилось 11 ноября 1982 года) составляла 4284 часа, от обслуживания по форме «C» (проводилось 26 марта 1983 года) — 1753 часа, от обслуживания по форме «B» (проводилось 23 сентября 1983 года) — 450 часов, а от обслуживания по форме «A» (проводилось 14 ноября 1983 года) — 128 часов. Фактический взлётный вес самолёта в данном рейсе был 68 234 кг при максимально допустимом 83 552 кг. Центровка составляла 28,24 %, что соответствовало допустимым пределам.

Лётный экипаж (в кабине) состоял из двух пилотов и бортинженера:

• Командир воздушного судна — 43 года, лицензию пилота гражданской авиации получил 5 декабря 1966 года, на B-727 был квалифицирован в апреле 1980 года. Общий налёт 8860 часов, из них 1919 часов на B-727. Налёт за последние 180, 90 и 30 дней соответственно 299, 147 и 44 часа. Отдых перед роковым полётом составил 7 дней.
• Второй пилот — 41 год, лицензию пилота гражданской авиации получил 23 февраля 1979 года, на B-727 был квалифицирован в июне 1979 года. Общий налёт 3474 часа, из них 2840 часов на B-727. Налёт за последние 180, 90 и 30 дней соответственно 273, 95 и 30 часов. Отдых перед роковым полётом составил 34 часа.
• Бортинженер — 37 лет, лицензию бортинженера получил 29 мая 1974 года, на B-727 был квалифицирован в июне 1974 года. Общий налёт 7211 часов, все на B-727. Налёт за последние 180, 90 и 30 дней соответственно 319, 137 и 23 часа. Отдых перед роковым полётом составил 46 часов.

Лётный экипаж самолёта имел все необходимые действующие лицензии и соответствующую квалификацию для выполнения полёта.

McDonnell Douglas DC-9

McDonnell Douglas DC-9-32 с регистрационным номером EC-CGS (заводской — 47645, серийный — 770) был выпущен 5 февраля 1975 года, а 20 марта поступил к заказчику — испанской авиакомпании Aviaco, где также получил имя Vasco Nuñez de Balboa. Пассажировместимость его салона была 110 мест экономкласса (конфигурация — Y110). Также был оборудован двумя турбовентиляторными двигателями Pratt & Whitney JT8D-9A. Общая наработка самолёта была 20 078 часов и 17 909 циклов «взлёт-посадка». Наработка от последнего обслуживания по форме «D» (проводилось 9 октября 1979 года) составляла 9199 часов, а от обслуживания по форме «C» (проводилось 2 августа 1983 года) — 784 часа. Обслуживание по формам «B» и «A» проводилось в аэропорту Барахас перед злополучным рейсом. Фактический взлётный вес самолёта в данном рейсе был 37 051 кг при максимально допустимом 48 985 кг. Центровка составляла 29,75 %, что соответствовало допустимым пределам.

Лётный экипаж (в кабине) состоял из двух пилотов:

• Командир воздушного судна — 54 года, лицензию пилота гражданской авиации получил 2 июня 1972 года, на DC-9 был квалифицирован 28 апреля 1976 года. Общий налёт 13 442 часа, из них на DC-9 2616 часов в должности второго пилота и 4696 в должности командира. Налёт за последние 180, 90 и 30 дней соответственно 337, 142,45 и 4,5 часа. Отдых перед роковым полётом составил 1 день.
• Второй пилот — 39 лет, лицензию пилота гражданской авиации получил 4 апреля 1972 года, на DC-9 был квалифицирован 2 апреля 1980 года. Общий налёт 10 322 часа, из них 3655 часов на DC-9. Налёт за последние 180, 90 и 30 дней соответственно 238, 107,83 и 15 часов. Отдых перед роковым полётом составил 7 дней.

Лётный экипаж самолёта имел все необходимые действующие лицензии и соответствующую квалификацию для выполнения полёта.

Катастрофа

Ранним утром в 05:30 на стоянку 56 у международного терминала встал B-727 компании Iberia. Ему предстояло выполнить регулярный международный пассажирский рейс IB-350 из Мадрида в Рим. В соответствии с планом полёта в его баках находилось 14 200 кг топлива. В 08:05 началась посадка пассажиров, а экипаж начал проходить обычную предполётную проверку. Всего на борту находились 84 пассажира и 9 членов экипажа. В 08:21:36 экипаж связался с диспетчером руления и запросил разрешение на запуск двигателей. Диспетчер ответил, что понял запрос и сам вызовет самолёт для дачи такого разрешения. В 08:25:16 экипаж «Боинга» ещё раз запросил разрешение на запуск двигателей и покидание стоянки. В ответ диспетчер сообщил, что разрешение будет выдано в течение двух минут, чтобы избежать скопления самолётов на предварительном старте. В 08:26:28 диспетчер руления дал разрешение на запуск двигателей и начало руления, а затем указал маршрут следования.

В это же время на стоянке 8 северного перрона стоял DC-9 компании Aviaco. Он должен был выполнять регулярный внутренний пассажирский рейс AO-134 из Мадрида в Сантандер, но из-за тумана в аэропорту отставал от расписания на 33 минуты. В баках самолёта было 5600 кг топлива, всего на борту находились 37 пассажиров и 5 членов экипажа. В 08:29:10 экипаж рейса 134 связался с диспетчером руления и запросил разрешение на запуск двигателей. Диспетчер сообщил, что известит об этом, а также дал настройку высотомеров (QNH). В 08:30:15 диспетчер руления вызвал DC-9, после чего дал разрешение на запуск двигателей и начало движения, а также указал маршрут руления, частоту и код ответчика. Экипаж подтвердил получение информации и попросил изменить маршрут, хотя позже согласился с первоначальным вариантом. В 08:33:20 экипаж получил разрешение на руление к полосе 01 через внешние рулёжные дорожки с докладом о покидании северного перрона и входе на рулёжки. «Дуглас» начал движение, одновременно с этим экипаж подтвердил получение информации и доложил о скором покидании северного перрона. В 08:36:26 с самолёта доложили о выходе с северного перрона, на что наземный диспетчер передал, чтобы они получили разрешение на вход в секцию «OSCAR 5». Экипаж доложил, что свяжется.

В это время небо было затянуто облаками, штиль, температура воздуха была 0° C, а весь аэропорт покрывал густой туман. По данным METAR на 08:30, атмосферная видимость составляла всего 100 метров, а видимость на взлётно-посадочной полосе — 300 метров (за счёт некоторого рассеивания тумана самолётами). По данным экипажей самолётов, а также обсерватории аэропорта, видимость на взлётно-посадочных полосах 01/19 и 15/33 составляла 250—300 метров, исходя из наблюдения огней высокой интенсивности.

К тому времени «Боинг» уже занял предварительный старт у начала полосы 01 и перешёл на связь с диспетчером взлёта и посадки, которому доложил о готовности к взлёту. Диспетчер взлёта дал указание занимать исполнительный старт в начале полосы 01 и ожидать. В 08:38:32 рейс 350 получил разрешение на взлёт и в 08:38:45 начал разбег в северном направлении. В это же время в 08:39:08 диспетчер руления спросил у рейса 134, где те находятся, на что экипаж ответил: Послушайте, мы не увидели на земле указателя на Оскар пять. Мы следуем по… курсу ноль девятнадцать [019°], простите, курсу один девяносто [190°] и, похоже, мы уже входим в секцию. Одновременно с этим на самолёте Iberia второй пилот доложил о достижении скорости V₁ (принятия решения), когда пилоты сквозь туман увидели перед собой самолёт Aviaco. Экипаж взлетающего самолёта попытался уклониться от столкновения, подняв машину в воздух, но в 08:39:29 в 230 метрах южнее пересечения полос 01/19 и 15/33 «Боинг» левой плоскостью крыла и левой стойкой основного шасси врезался в левый борт стоящего поперёк «Дугласа» (B-727 — 354°, DC-9 — 274,2°) и распорол его. От удара DC-9 взорвался и разрушился, а все 42 человека на его борту сразу погибли. Потерявший левые плоскость, стабилизатор и двигатель, B-727 рухнул на полосу и, проскользив по ней на расстояние до 466 метров от точки удара, перевернулся и загорелся. На его борту погибли 50 пассажиров и 1 член экипажа; ещё 4 члена экипажа и 26 пассажиров получили серьёзные ранения. На земле никто не погиб. Общее число жертв катастрофы таким образом составило 93 человека. Также были повреждены 650 метров полосы, включая светотехническое оборудование.

Причина

Причиной катастрофы следственная комиссия назвала непреднамеренный выезд DC-9 на взлётно-посадочную полосу 01/19, где в это время выполнял взлёт B-727. Выезд DC-9 на полосу произошёл из-за того, что в зоне его движения в это время стоял густой туман, который скрывал от экипажа часть визуальных ориентиров, поэтому пилоты не смогли точно определить своё местонахождение и не заметили, как пересекли порог полосы 01.

См. также

• Катастрофа Boeing 747 под Мадридом — произошла близ аэропорта и всего на 10 дней раньше.

Аналогичные происшествия

• Столкновение в аэропорту Лос-Родеос
• Столкновение в аэропорту Сухуми
• Столкновение в аэропорту Детройт</span>^ru_en
• Столкновение в аэропорту Лос-Анджелес
• Столкновение в аэропорту Линате

Литература

• [www.fomento.es/mfom/lang_castellano/organos_colegiados/ciaiac/publicaciones/historicos/a-043-44-1983/colision_barajas_1983_eng.htm A-043/1983 Y A-044/1983. INFORME TÉCNICO DEL ACCIDENTE OCURRIDO A LAS AERONAVES MCDONNELL DOUGLAS DC-9 Y BOEING B-727-200, MATRÍCULAS EC-CGS Y EC-CFJ EN EL AEROPUERTO DE MADRID-BARAJAS EL DÍA 7 DE DICIEMBRE DE 1983] (исп.). Ministerio de Fomento. Проверено 29 декабря 2014.
  • [www.fomento.gob.es/NR/rdonlyres/E1B8DECA-3E15-4ADA-8760-903046830B83/14257/1983_043_044_A_English.pdf Final report] ([www.webcitation.org/6DFBWnKOb Archive])  (англ.)
  • [www.fomento.es/NR/rdonlyres/FCF822CD-BF8D-4403-8303-01361C637182/14258/1983_043_044_A.pdf Final report] ([www.webcitation.org/6DFB3U0oA Archive])  (исп.)

Отрывок, характеризующий Столкновение в аэропорту Барахас

Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]