Стопа (стихосложение)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск




Стопа́ (др.-греч. πούς, лат. pes, нога, ступня) — структурная единица стиха; группа слогов, выделяемая и объединенная иктом, ритмическим ударением в стихе. Стопу можно рассматривать как «квант» стиха, предел его ритмического деления; такой «квант» состоит из сильной доли, определяемой иктом, и слабой доли, смежной с сильной и заполняющей временно́е пространство по необходимости ритма. Термин восходит к периоду VIIIVII вв. до н. э. и указывает на первоначальное единство стиха, музыки и танца.

Стопа в метрическом стихосложении

Сильная и слабая доля

Сильная доля стопы, которая определяется иктом, называется арсис (или арсаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3627 дней]; ἄρσις, поднятие ноги в танце), слабая — тесис (или тесаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3627 дней]; θέσις постановка ноги в танце). До VIV вв. до н. э. термины имели противоположные значения; арсисом называлось восходящее движение (нога поднималась), тесисом — нисходящее движение (нога ударяла о землю). В метрическом стихосложении в стопе сильная доля формируется как правило первым долгим слогом, или первым из долгих слогов, если долгих слогов несколько; напр. дактиль —́UU, амфибрахий U—́U, бакхий U—́ —, ионик восходящий UU—́ —.

Количество стопы

Один из принципов метрического стихосложения — фиксированное количество времени, отводимое установленному виду стиха — определяет первую характеристику стопы, её длительность, или количество. Стопа делится на временны́е отрезки, посредством которых измеряется её количество. Такой элементарный временной отрезок называется мора (лат. mora, соответствует др.-греч. χρόνος πρῶτος). Количество мор определяет просодическое время, необходимое для произнесения слога или стопы. При этом считается, что долгий слог занимает две моры, короткий — одну. Количественный состав стопы колеблется от двух до десяти мор.

Качество стопы

Этот же принцип, вместе с главным свойством квантитативных языков, оппозицией долгих гласных/слогов кратким, определяет вторую характеристику стопы — её слоговый состав, или качество. Стопы одинакового количества могут иметь разное качество, то есть занимая одинаковое просодическое время, состоять из разного числа слогов. Например, количественно равны трибрахий (UUU) и ямб (U—), занимающие 3 моры, дактиль (—UU) и спондей (— —), занимающие 4 моры. Это свойство стопы определяет наличие таких фонетических явлений как, например, ипостаса (изменение длины стопы по слогам, но сохранение по морам).

Трансформация стопы

В некоторых случаях такие стопы как спондей (—́ —), дактиль (—́UU), анапест (UU—́), в своей номинальной длительности равняясь 4 морам, сводились к длительности ямба (U—́) или трохея (—́U), то есть произносились не в 4, а в 3 моры. При этом, вероятно, долгий слог произносился в 1½ моры, а краткий — в ¾ (так называемые, «иррациональные» стопы). Ускорение темпа таким образом представляется вполне естественным при музыкально-вокальном исполнении метрического стиха, особенно в хоровой лирике. К подобной трансформации поэт прибегал, как правило, по требованиям ритма (т. н. metri causa), либо с целью определённого художественного эффекта.

Наиболее распространенные стопы

Двух- и трёхсложные стопы, восходящие к простым двудольным и трехдольным музыкальным размерам (2/4 и 3/4) считаются простыми, остальные — сложными. Сложные 5-сложные стопы использовались главным образом в хоровой лирике и позже драме, часто формируя размер, уникальный для стиха и произведения.

Простые Сложные
2-сложные 3-сложные 4-сложные 5-сложные
2 моры UU</big> дибрахий (пиррихий)
3 моры -U</big> трохей (хорей)
U-</big> ямб
UUU</big> трибрах(ий)
4 моры --</big> спондей U-U</big> амфибрахий
UU-</big> анапест
-UU</big> дактиль
UUUU</big> прокелевсматик (дипиррихий)
5 мор -U-</big> амфимакр (кретик)
--U</big> антанапест (антибакхий)
U--</big> триподий (бакхий)
-UUU</big> пеон 1-й
U-UU</big> пеон 2-й
UU-U</big> пеон 3-й
UUU</big>- пеон 4-й
6 мор ---</big> молосс (тримакр, экстенсипес) U--U</big> антиспаст (ямбхорей)
U−U−</big> дихорей (дитрохей)
UU--</big> ионик восходящий
--UU</big> ионик нисходящий
−U−U</big> диямб
-UU-</big> хориямб
-UUUU</big> промакр
U-UUU</big> парапик
UU-UU</big> месомакр
UUU-U</big> пиррихотрохей
UUUU-</big> пиррихиямб
7 мор U---</big> эпитрит 1-й
-U--</big> эпитрит 2-й
--U-</big> эпитрит 3-й
---U</big> эпитрит 4-й
UU—U</big> антамебей
UUU--</big> дасий
U-UU-</big> киприй
8 мор --UU-</big> амебей
U--U-</big> дохмий
−U−U−</big> гиподохмий
---UU</big> молоссопиррихий
U-U--</big> париамбод
9 мор U----</big> пробрахий
--U--</big> месобрахий
---U-</big> молоссиямб
10 мор -----</big> молоссоспондей

Стопа в силлабо-тоническом стихосложении

Термин «стопа» (вместе с другими понятиями античной метрики), был адаптирован в русском стихосложении. Стопой обозначалась ритмическая группа из одного ударяемого и одного или двух (редко трёх) неударяемых слогов. В русском силлабо-тоническом стихосложении получили распространение пять стоп:

Хорей: —U → ÚU
Ямб: U— → UÚ
Дактиль: —UU → ÚUU
Амфибрахий: U—U → UÚU
Анапест: UU— → UUÚ

Особым случаем является адаптированный спондей: —— → ÚÚ. При адаптации спондея, при соблюдении принципа адаптации «долгий в ударный», возникает стопа с двумя ударениями, что нарушает определение стопы как группы слогов, объединенной одним ритмическим ударением. Тем не менее, теоретиками русского силлабо-тонического стихосложения такой спондей рассматривался наравне с прочими стопами.

В русском языке превалирующую частотность имеют слова в 3, 4 и 5 слогов; так как в пределах слова присутствует только одно главное ударение, представление русского стиха в адаптированных стопах нивелирует функцию стопы как конструктивного ритмического элемента стиха.

Например, номинальный четырехстопный ямб UÚ|UÚ|UÚ|UÚ в стихе «Бы́л крокоди́л кня́зь, во́лхв, жре́ц, во́ждь» (Г. Р. Державин) приобретает вид ÚU|UÚ|ÚÚ|ÚÚ; ямб первой стопы заменяется трохеем, второй и третьей — спондеем, что приводит к нарушению ритма; в ст. «Адмиралте́йская игла́» (UU|UÚ|UU|UÚ) ямб первой и третьей — пиррихием; в ст. «Мой дя́дя, са́мых че́стных пра́вил, // когда́ не в шу́тку занемо́г» (А. С. Пушкин) (UÚ|UÚ|UÚ|UÚ|U // UÚ|UÚ|UU|UÚ) ямб восьмой — пиррихием; и т. п. При этом вторичные ударения слов, которые могут занимать сильные позиции в стопах, динамически несоизмеримы с главными и как элемент ритмообразующего механизма рассмотрены быть не могут. (Предпринимались попытки истолковать это явление, адаптируя понятие ипостасы, в частности В. Я. Брюсовым. Однако в применении к силлабо-тонике концепция ипостасы приводила к нек-рым неразрешимым противоречиям; см. Ипостаса.)

Во всех таких случаях стих формально перестаёт быть ямбом; он может получать различное стоповое представление, напр. «Когда не в шутку занемог» можно представить как в виде UÚ|UÚ|UUUÚ (ямб + ямб + пеон 4-й), так в виде UÚ|UÚU|UUÚ (ямб + амфибрахий + анапест), так в виде UÚ|UÚUU|UÚ (ямб + пеон 2-й + ямб) и т. п. В этом случае более корректно утверждение, что стих является [адаптированным] логаэдом. Логаэд, являясь специфически силлабо-метрическим явлением, в античности рассматривался не как фиксированная группа определённых стоп, но как самостоятельная структурная единица, по аналогичной причине. Отсюда в современной теории русского стихосложения появляется тенденция отказаться от понятия стопы и считать основной ритмической единицей собственно стих.

Напишите отзыв о статье "Стопа (стихосложение)"

Литература


Силлабо-тонические размеры

Хорей • Ямб • Дактиль • Амфибрахий • Анапест

Отрывок, характеризующий Стопа (стихосложение)

– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.