Стороженко, Николай Ильич

Николай Ильич Стороженко
Дата рождения:	10 (22) мая 1836(1836-05-22)
Место рождения:	Иржавец, Черниговская губерния
Дата смерти:	12 (25) января 1906(1906-01-25) (69 лет)
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	литературоведение
Место работы:	Московский университет
Альма-матер:	Московский университет

Николай Ильич Стороженко (1836—1906) — русский литературовед, шекспировед, профессор Московского университета.

Биография

Родился в селе Иржавце Черниговской губернии. Дядя украинских музыковеда и фольклориста Дмитрия Николаевича и композитора Льва Николаевича Ревуцких.

Учился в Первой киевской гимназии и Московском университете, где окончил курс по историко-филологическому факультету. Был преподавателем в Александровском военном училище и 1-й московской гимназии, где в 1864 году прочёл пять публичных лекций о Шекспире. Этот писатель и его эпоха сделались предметом специального глубокого изучения для молодого ученого. Два года (1867—1869) Стороженко провел за границей, преимущественно в Англии. Плодом его занятий были — статья «Шекспировская критика в Германии» («Вестник Европы», 1869, октябрь и ноябрь) и диссертация на степень магистра «Предшественники Шекспира» (Санкт-Петербург, 1872). Статья, написанная увлекательно и с горячей любовью к предмету, свидетельствовала о богатой эрудиции и литературном таланте. Обозревая судьбу шекспировских произведений в немецкой критике, Стороженко давал попутно прекрасные характеристики шекспировских типов и вообще шекспировского гения и написал ряд блестящих страниц из истории германской мысли в XIX в. В диссертации Стороженко впервые на русском языке была обрисована не только с ученым, но и с художественным талантом личность Марло. Автор не затруднялся делать экскурсии в области публицистики, если она помогала ему уяснить для читателей психологию писателя и человека; Белинский призывается в свидетели при суждении о Марло, натуре страстной, гениальной и многогрешной. «Напряженное участие», «лихорадочный интерес», какие чувствовал автор к своему предмету, до конца остаются характерными чертами всех произведений Стороженко и управляют его выбором. Стороженко писал и пишет только о том, во что можно вложить не только труд, но и настроение, о чём можно говорить с воодушевлением, с горячим сочувствием.

В год выхода первой диссертации Стороженко был выбран советом Московского университета на кафедру истории всеобщей литературы. И здесь, как в его занятиях английской драмой, ему суждено было явиться инициатором и стать хронологически и научно во главе преподавания истории всеобщей литературы в Московском университете. До него предмет этот читался профессорами истории русской литературы обходным путём; например Тихонравов под именем истории новой русской литературы читал курс истории французской литературы XVII и XVIII вв., причём собственно на долю истории русской литературы приходились в конце курса лекции 3 — 4. Устав 1863 года узаконил кафедру всеобщей литературы, и Стороженко первый занял её как специалист. В свои лекции он внес тот же литературный талант, ту же тонкость художественного чувства и то же гуманное направление, каким отличались его первые учено-литературные труды.

В 1878 году Стороженко защитил диссертацию на степень доктора: «Роберт Грин. Его жизнь и произведения». Книга разрабатывала вопрос новый даже для английской ученой литературы, делала в науку ценный вклад из вновь открытых документов и была по достоинству оценена в Англии: её перевели на английский язык, и Стороженко был избран одним из вице-президентов Нового шекспировского общества (New Shakespeare-Society).

С тех пор деятельность Стороженко шла двумя путями: чтение многочисленных лекций в университете, на женских курсах, в театральном училище, членство, потом председательство (с 1894) в литературно-театральном комитете при дирекции Императорских театров, — и одновременно множество оригинальных статей и редактирование переводных сочинений по Шекспиру (Женэ, Коха, Левеса, Брандеса). Под редакцией Стороженко вышли также «Испанская историческая литература» Тикнора и «Виктор Гюго и его время». Стороженко неоднократно с большим успехом выступал как публичный лектор. Один из популярнейших людей в Москве, он является неизменным помощником и руководителем молодых ученых и начинающих писателей и всегда готов тратить своё время на всевозможные указания и хлопоты ради всякого, кто только нуждается в них. Назначенный библиотекарем в Румянцевский музей Стороженко в короткое время успел довести до образцовой полноты, какую только позволяли средства библиотеки, её научные отделы и по собственной инициативе устроил особую общедоступную научно-популярную библиотеку читального зала, непрестанно обновляющуюся и имеющую свой особый капитал. С 1894 по 1901 годы Стороженко состоял председателем Общества любителей российской словесности и деятельно устраивал его публичные заседания, нередко принимая личное участие в них.

Один из инициаторов создания и сотрудник журнала «Артист» . Автор пьесы «Троеженец» (1896, Малый театр).

Заслуженный профессор Московского университета (1898).

Статьи

Журнальные статьи Стороженко посвящены разнообразным вопросам по всем главным литературам Европы. Сами темы, выбираемые Стороженко, наглядно характеризуют направление его научно-литературной работы:

• «Философия Дон-Кихота» («Вестник Европы», 1885, сентябрь)
• «Апостол гуманности и свободы — Теодор Паркер» (публичная лекция, изд. «Посредника», Санкт-Петербург, 1900)
• «Вольнодумец эпохи Возрождения» (Санкт-Петербург, 1897)
• «Поэзия мировой скорби»
• «Юношеская любовь Гете» (в «Сборнике в пользу голодающих», изд. «Русских Ведомостей»)
• «Шекспир и Белинский» («Мир Божий», 1898, 3)
• «Личность Лермонтова» («Русские Ведомости», 1891, 15 июля).

В области шекспировской драмы каждая статья Стороженко обличает разностороннего, в то время единственного в России знатока предмета. Стороженко принадлежит очерк по истории английской драмы до смерти Шекспира во «Всеобщей истории литературы» (ред. Корша и Кирпичникова). Менее обширные статьи:

• «О сонетах Шекспира» (актовая университетская речь, «Отчет», 1900) — капитальная работа, обнимающая в сжатой форме всю обширную литературу предмета
• «Прототипы Фальстафа» («Артист», 1891, № 15 — исчерпывающая психологическая и историко-культурная характеристика одного из самых сложных шекспировских типов).
• Рецензия на книгу Чуйко о Шекспире: «Дилетантизм в шекспировской критике» замечательна по обилию ученого материала и тонкости анализа.

Стороженко написал ещё:

• «Возникновение реального романа» («Северный Вестник», 1892, 12)
• «Щепкин и Шевченко»
• о Баратынском, о госпоже Сталь и многое другое, а также ряд театральных отчетов в «Артисте» («Артистки соперницы», «Макбет» — о спектаклях Росси).

В «Киевской Старине» Стороженко время от времени печатал ценные материалы из биографии Шевченко, извлекаемые им из петербургских архивов.

См. также

• Кружок любителей западноевропейской литературы

Литература

• Стороженко, Николай Ильич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Захаров Н. В. [world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/4131.html Стороженко Николай Ильич] // Электронная энциклопедия «Мир Шекспира».
• Книги Н. Стороженко в Архиве Интернета:
  • [www.archive.org/details/izoblastilitera00storgoog Из области литературы. Статьи, лекции, речи, рецензии. Москва 1902]
  • [www.archive.org/details/ocherkistoriiza01storgoog Очерк истории западно-европейской литературы. Москва 1908]

Отрывок, характеризующий Стороженко, Николай Ильич

– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.