Стояние на реке Угре

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Стояние на Угре»)
Перейти к: навигация, поиск
Стояние на Угре
Основной конфликт: Монголо-татарское иго

Миниатюра летописного свода. XVI век
Дата

8 октября11 ноября 1480

Место

берег Угры (Калужская область)

Итог

стратегическая победа русских
окончание монголо-татарского ига

Противники
Великое княжество Московское Большая Орда
Командующие
Иван III Васильевич (Великий князь Московский) Ахмат (Хан Большой Орды)
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
незначительные незначительные
 
Битвы монгольского нашествия и золотоордынских походов на Русь
Калка (1223) — Воронеж (1237) — Рязань (1237) — Коломна (1238) — Москва (1238) — Владимир (1238) — Сить (1238) — Козельск (1238) — Чернигов (1239) — Киев (1240) — Неврюева рать (1252) — Куремсина рать (1252-55) — Туговая гора (1257) — Дюденева рать (1293) — Бортенево (1317) — Тверь (1327) — Синие Воды (1362) — Шишевский лес (1365) — Пьяна (1367) — Булгария (1376) — Пьяна (1377) — Вожа (1378) — Куликово поле (1380) — Москва (1382) — Ворскла (1399) — Москва (1408) — Киев (1416) — Белёв (1437) — Суздаль (1445) — Битюг (1450) — Москва (1451) — Алексин (1472) — Угра (1480)

Стоя́ние на реке́ Угре́ — военные действия в 1480 году между ханом Большой Орды Ахматом и великим князем московским Иваном III в союзе с Крымским ханством. По мнению большинства советских и российских историков, положило конец монголо-татарскому игу на севере и северо-востоке Руси, где оно держалось дольше всего и где шёл процесс становления единого Русского государства, которое стало полностью независимым.





Стратегическая обстановка

В 1472 году ордынский хан Ахмат с большим войском двинулся к границам Великого княжества Московского. Но у Тарусы захватчики встретили многочисленную русскую рать. Все попытки ордынцев переправиться через Оку были отбиты. Войско Орды сожгло город Алексин и уничтожило его население, однако поход окончился провалом[1]. Согласно традиционному повествованию, в 1476 году великий князь Иван III прекратил уплату дани хану Золотой Орды, а в 1480 году отказался признать зависимость Руси от неё. Несмотря на это, по мнению американского историка Чарльза Гальперина, отсутствие в летописях свидетельств, фиксирующих точную дату прекращения выплаты дани, не позволяет доказать, что дань прекратили уплачивать в 1476 году; датировка же и сама подлинность ярлыка Ахмата Ивану III, содержащего сведения о прекращении уплаты дани, остается предметом дискуссий в академической среде[2]. Согласно Вологодско-Пермской летописи, Ахмат в 1480 году в ходе переговоров упрекал Ивана в неуплате дани девятый год, на основании чего в частности Горский А. А. делает вывод о прекращении выплаты дани в 1472 году, накануне сражения под Алексином[3].

Хан Ахмат, занятый борьбой с Крымским Ханством, лишь в 1480 году начал активные действия. Ему удалось договориться с польско-литовским королём Казимиром IV о военной помощи. Псковская республика в начале 1480 года подверглась нападениям Ливонского ордена. Ливонский хронист сообщал, что магистр Бернхард фон дер Борг:

«…собрал такую силу народа против русского, какой никогда не собирал ни один магистр ни до него, ни после… Этот магистр был вовлечён в войну с русскими, ополчился против них и собрал 100 тысяч человек войска из заграничных и туземных воинов и крестьян; с этим народом он напал на Россию и выжег предместья Пскова, ничего более не сделав»[4]

В январе 1480 года против Ивана III восстали его братья Борис Волоцкий и Андрей Большой, недовольные усилением власти великого князя.

История

Начало военных действий

Используя сложившуюся обстановку, Ахмат в июне 1480 года организовал разведку правого берега реки Оки, а осенью выступил с основными силами.

«Того же лета, злоименитый царь Ахмат… поиде на православное христьяньство, на Русь, на святые церкви и на великого князя, похваляся разорити святые церкви и все православие пленити и самого великого князя, яко же при Батый беше.»

Боярская верхушка Русского государства раскололась на две группы: одна («сребролюбцев богатых и брюхатых») во главе с окольничим Иваном Ощерой и Григорием Мамоном советовала Ивану III спасаться бегством; другая отстаивала необходимость борьбы с Ордой. Возможно, на поведение Ивана III повлияла позиция москвичей, которые требовали от великого князя решительных действий.

Иван III начал стягивать войска к берегам реки Оки. В том числе, он отправил своего брата Вологодского князя Андрея Меньшого в его вотчину — Тарусу, а сына Ивана Молодого в Серпухов. Сам великий князь прибыл 23 июня к Коломне, где и остановился в ожидании дальнейшего хода событий. В тот же день из Владимира в Москву была привезена чудотворная Владимирская икона Божией Матери, с заступничеством которой связывали спасение Руси от войск Тамерлана в 1395 году.

Войска Ахмата беспрепятственно двигались по литовской территории и в сопровождении литовских проводников[5] через Мценск, Одоев и Любутск к Воротынску. Здесь хан ожидал помощи от Казимира IV, но так её и не дождался. Крымские татары, союзники Ивана III, отвлекли литовские войска, напав на Подолию. Зная, что на Оке его ожидают русские полки, Ахмат решил, пройдя по литовским землям, вторгнуться на русскую территорию через реку Угру. Иван III, получив сведения о таких намерениях, направил своего сына Ивана и брата Андрея Меньшого к Калуге и к берегу Угры. Однако, по мнению Майкла Ходарковски, Ахмат не имел намерения использовать эффект внезапности и разорять Московское княжество, полагаясь вместо этого на традиционную тактику запугивания превосходящим числом войск и вынуждения к подчинению[6].

Стояние на Угре

30 сентября Иван III вернулся из Коломны в Москву «на совет и думу» с митрополитом и боярами. Великий князь получил единодушный ответ, «чтобы стоял крепко за православное христьяньство противу безсерменству». В те же дни к Ивану III пришли послы от Андрея Большого и Бориса Волоцкого, которые заявили о прекращении мятежа. Великий князь пожаловал братьям прощение и повелел им двигаться со своими полками к Оке. 3 октября Иван III оставил Москву и направился к городу Кременец (сейчас село Кременское Медынского района), где остался с небольшим отрядом, а остальные войска отправил к берегу реки Угры. При этом русские войска растянулись вдоль реки тонкой линией на целых 60 верст[7]. Не удалась попытка одного из отрядов хана Ахмата форсировать р. Угру в районе Опакова городища, она была отбита. 8 октября Ахмат попытался форсировать Угру, но его атака была отбита силами Ивана Молодого.

Тем временем 8 октября Ахмат попытался форсировать Угру, но его атака была отбита силами Ивана Молодого.

«И приидоша татарове и начаша стреляти москвичь, а москвичи начаша на них стреляти и пищали пущати и многих побиша татар стрелами и пильщалми и отбиша их от брега…».

Указанное историческое событие происходило в районе пятикилометрового участка реки Угры вверх от устья её до впадения в неё р. Росвянки. Несколько дней продолжались попытки ордынцев переправиться, пресекаемые огнём русской артиллерии; попытки не принесли ордынцам желаемого успеха; они отступили на две версты от р. Угры и встали в Лузе. Войска Ивана III заняли оборонитель­ные позиции на противоположном берегу реки. Началось знаменитое «стояние на Угре». Периодически вспыхивали перестрелки, но на серьёзную атаку ни одна из сторон не решалась.

В таком положении начались переговоры. Ахмат потребовал, чтобы к нему с изъявлением покорности явился сам великий князь, или его сын, или по крайней мере его брат, а также чтобы русские выплатили дань, которую задолжали за семь лет. В качестве посольства Иван III отправил боярского сына Товаркова Ивана Фёдоровича сотоварищи с подарками. Требования дани были отклоне­ны, подарки не приняты, переговоры прервались. Вполне возможно, что Иван пошёл на них, стремясь выиграть время, поскольку ситуация медленно менялась в его пользу:

  • На подходе были силы Андрея Большого и Бориса Волоцкого.
  • Крымский хан Менгли I Гирей, выполняя своё обещание, напал на Подолию — южные земли Великого княжества Литовского, и Ахмат уже не мог рассчитывать на помощь своего союзника — Литвы.
  • Татарское войско — преимущественно конница, кроме того татары в качестве провианта использовали в основном овец, стада которых следовали за войском. Большое количество лошадей и скота в течение длительного стояния на одном месте опустошили все запасы корма в окру́ге, и войско начинало испытывать острый недостаток в фураже. Русское войско (преимущественно, пехота) снабжалось мукой и зерном из великокняжеских житниц.
  • В татарском войске началась и стала набирать силу эпидемия повальной болезни (по описанным в летописях признакам [8], предположительно дизентерии). Русское войско эпидемия не затронула.
  • «Ничейный» исход противостояния вполне устраивал Ивана, в то время как для Ахмата — инициатора военных действий такой исход был равносилен поражению.

В эти же дни, 15-20 октября Ивану III пришло пламенное послание архиепископа Ростовского Вассиана, в котором он призывал последовать примеру прежде бывших князей:

«…которые не только обороняли Русскую землю от поганых (то есть не христиан), но и иные страны подчиняли… Только мужайся и крепись, духов­ный сын мой, как добрый воин Христов по великому слову Господа нашего в Евангелии: „Ты пастырь добрый. Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец“…»

Окончание противостояния

Узнав, что Ахмат, стремясь добиться численного преимущества, максимально мобилизовал Большую Орду, так что на её территории не оставалось значительных резервов войск, Иван выделил небольшой, но очень боеспособный отряд, под командованием звенигородского воеводы, князя Василия Ноздреватого, который должен был на челнах спуститься по Оке, затем по Волге до её низовий и совершить опустошительную диверсию во владениях Ахмата. В этой экспедиции принимал участие и крымский царевич Нур-Девлет со своими нукерами.[9]

Наступление холодов и предстоящее замерзание реки заставило Ивана III изменить прежнюю тактику по недопущению переправы ордынцев через Угру растянутым на 60 вёрст русским войском. 28 октября 1480 года Иван III решил отводить войска к Кременцу и далее сосредоточить их у Боровска, чтобы там в благоприятной обстановке дать сражение. Ахмат, узнав, что в его глубоком тылу действует диверсионный отряд князя Ноздреватого и крымского царевича Нур-Девлета, намеревающийся захватить и разграбить столицу Орды (возможно, он также получил сведения о готовящемся нападении ногайских татар[6]), а также испытывая недостаток продовольствия, не решился преследовать русские войска и в конце октября — первых числах ноября также начал отводить свои войска. 11 ноября Ахмат принял решение отправиться назад в Орду, разграбив на обратном пути посады и округи 12 литовских городов (Мценска, Серпейска, Козельска и других), что являлось местью Казимиру IV за неоказанную военную помощь[7].

Итоги

Для тех, кто наблюдал со стороны за тем, как обе армии почти одновременно (в течение двух дней) повернули вспять, не доведя дело до сражения, это событие казалось либо странным, мистическим, либо получало упрощённое объяснение: противники испугались друг друга, струсили принять сражение. Современники приписывали это чудесному заступничеству Богородицы, которая спасла русскую землю от разорения. Видимо поэтому Угру стали называть «поясом Богородицы». Иван III с сыном и всем воинством вернулся в Москву, «и возрадовашася, и возвеселишася все людие радостию велиею зело».

Иначе были восприняты результаты «стояния» в Орде. 6 января 1481 года Ахмат был убит в результате внезапного нападения тюменского хана Ибака (вероятно, совершенного по предварительному согласованию с Иваном III[6]) на степную ставку, в которую Ахмат удалился из Сарая, вероятно, опасаясь покушений. В Большой Орде началась междоусобица.

В Стоянии на Угре русское войско применило новые тактические и стратегические приёмы:

  • согласованные действия с союзником Менгли I Гиреем, отвлекшие от столкновения военные силы Казимира IV;
  • отправка Иваном III в Большую Орду по Волге войска для разорения беззащитной ханской столицы, что было новой военно-тактической уловкой и застало ордынцев врасплох;
  • удавшаяся попытка Ивана III избежать военного столкновения, в котором не было ни военной, ни политической необходимости — Орда была сильно ослаблена, её дни как государства были сочтены.

Согласно традиционной версии, «стояние» положило конец монголо-татарскому игу. Московское государство стало суверенным не только фактически, но и формально. Дипломатические усилия Ивана III пред­отвратили вступление в войну Польши и Литвы. Свою лепту в спасение Руси внесли и псковичи, к осени остановившие немецкое наступление.

Обретение политической независимости от Орды наряду с распространением влияния Москвы на Казанское ханство (1487) сыграло роль в последующем переходе под власть Москвы части земель, находившихся под властью Великого княжества Литовского. В 1502 году, когда Иван III из дипломатических соображений льстиво признал себя холопом хана Большой Орды, её ослабленное войско было разгромлено ханом Крыма Менгли I Гиреем, а сама Орда прекратила своё существование.

В российской историографии термин «татарское иго»[10], равно как и положение о его свержении Иваном III[11], берёт своё начало от Николая Карамзина, применившего слово «иго» в виде художественного эпитета в первоначальном значении «хомута, надетого на шею» («склонили выю под иго варваров»), возможно, позаимствовавшего этот термин у польского автора XVI века Мацея Меховского.

Ряд современных американских исследователей отрицает за стоянием на Угре историческую значимость, выходящую за рядовой дипломатический инцидент, а его связь со свержением ордынского ига (как и само понятие «татарское иго») рассматривают как историографический миф. Так, по мнению Дональда Островски, выплата дани хоть и сократилась в семь раз, но не прекратилась, а остальные изменения коснулись лишь чеканки монет. Обвинение в пассивности по отношению к Орде, выдвинутое Ивану III в «Послании на Угру» архиепископом Вассианом, он считает свидетельством того, что современники не видели качественных изменений в положении Великого княжества Московского[12]. Чарльз Гальперин полагает, что в 1480 году не было текстов, в которых поднимался вопрос о русском освобождении от татарского ига (это касается и «Послания на Угру», датировка которого 1480 годом к тому же не бесспорна)[2]

В противовес данному мнению, В. Н. Рудаков пишет о серьёзной борьбе в окружении Ивана III между теми, кто полагал, что великий князь имеет право встать на борьбу с «безбожным царём», и теми, кто ему в таком праве отказывал[10].

Между тем польский хронист Ян Длугош, умерший в мае 1480 года, то есть до событий на Угре, говорил о состоявшемся свержении Иваном варварского ига[3]. А. А. Горский, также обращая внимание на отсутствие в исторических источниках до середины XVI века связи между 1480 годом и освобождением от многолетней зависимости, полагает, что решающая битва, де-факто положившая конец ордынскому владычеству, произошла в 1472 году под Алексином[13]. Такое же мнение высказывал ранее и советский историк А. К. Леонтьев[14]. Майкл Ходарковски указывает, что сами действующие лица также гораздо более скромно оценивали масштаб произошедшего: «Ахмат-хан пошел на меня, но всемилостивый Бог пожелал спасти нас от него и сделал так», — писал Иван III в 1481 году в письме крымскому хану Менгли-Гераю; существенным историк полагает и то, что в ярлыке Ахмата Ивану III (вне зависимости от того, признавать ли его подлинность) хан объясняет своё отступление тем, что его люди не имели одежды, а кони — попон, а не успехами великокняжеской армии[6].

Свержение «ордынского ига», представление о котором проистекает ещё из библейских текстов о «вавилонском пленении»[10], и в том или ином виде встречается в русских источниках с XIII века, применялось к событиям 1480 года начиная с «Казанской истории» (не ранее 1560-х годов). Статус последнего и решающего противостояния Угра обрела от историописцев XVI века по той причине, что она явилась последним крупным вторжением Большой Орды на земли Московского княжества[2].

Память

Во время празднования 500-летия Стояния на реке Угре в 1980 году на берегу реки был открыт памятник в честь знаменательного события российской истории, произошедшего в 1480 году в пределах Калужского края.

Напишите отзыв о статье "Стояние на реке Угре"

Примечания

  1. Соловьев С. М. [militera.lib.ru/common/solovyev1/05_03.html История России с древнейших времен, т.5]
  2. 1 2 3 Charles J. Halperin. The Tatar Yoke: The Image of Mongols in Medieval Russia. Corrected Edition. — Bloomington: Slavica Publishers, 2009. — PP. 171—189.
  3. 1 2 Горский А. А. [statehistory.ru/books/Anton-Gorskiy_Rus-Ot-slavyanskogo-Rasseleniya-do-Moskovskogo-tsarstva/20 Русь: от славянского Расселения до Московского царства]
  4. Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Т.11. Рига, 1979. с.597
  5. Скрынников Р. Г. Святители и власти. Л., 1990
  6. 1 2 3 4 Michael Khodarkovsky. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500—1800. — Bloomington: Indiana University Press, 2004. — 290 pp. — PP. 80—81.
  7. 1 2 Несин М.А. [www.reenactor.ru/ARH/PDF/Nesin_05.pdf К вопросу о причине отступления татарского войска после стояния на Угре] // История военного дела: исследования и источники. — 2015. — Специальный выпуск V. Стояние на реке Угре 1480-2015. — Ч.I. — C. 110-132
  8. [www.hrono.ru/sobyt/1400sob/1480ugra.php Стояние на Угре]
  9. Карамзин Н. М. [bibliotekar.ru/karamzin/54.htm История государства Российского. Том 6]
  10. 1 2 3 Рудаков В. Н. [igh.ru/books/ot-teksta/05-r.pdf Ордынское иго: термин, восприятие, реальность]. Конференция «От текста к реальности: (Не)возможности исторических реконструкций», 9.11.2011
  11. Edward L. Keenan. Ivan III, Nikolai Karamzin, and the Legend of the «Casting off of the Tatar Yoke» (1480) // The New Muscovite Cultural History: A Collection in Honor of Daniel B. Rowland. Ed. by Valerie Kivelson, Karen Petrone, Nancy Shields Kollman, Michael S. Flier. — Bloomington: Slavica Publishers, 2009. — PP. 237—251.
  12. Donald Ostrowski. Muscovy and the Mongols: Cross-Cultural Influences on the Steppe Frontier, 1304—1589. — Cambridge: Cambridge University Press, 2002. — PP. 164—167.
  13. А. А. Горский. Москва и Орда. — М.: Наука, 2000. — С. 183—185.
  14. А. К. Леонтьев. «Стояние на Угре» в 1480 году. 500-летие свержения ордынского ига // 600-летие Куликовской битвы. Тезисы докладов и сообщений юбилейной научной конференции 8—10 октября 1980 г. — М.: МГУ, 1980. — С. 6—9.

Литература

  • Лурье Я. С. Новонайденный рассказ о «стоянии на Угре» // Труды Отдела древнерусской литературы / АН СССР. Ин-т русской литературы (Пушкинский Дом); Отв. ред. Я. С. Лурье. — 1962. — Т. 18. — С. 289 - 293. — 608 с. — 1 400 экз.
  • Горский А. А. Москва и Орда. — М.: Наука, 2003. — 214 с.

Ссылки

  • [old-rus.narod.ru/maps/kar13.htm Карта русских княжеств и соседних государств. Стояние на Угре.]

Координаты: 54°34′ с. ш. 36°03′ в. д. / 54.567° с. ш. 36.050° в. д. / 54.567; 36.050 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=54.567&mlon=36.050&zoom=14 (O)] (Я)

Отрывок, характеризующий Стояние на реке Угре



Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.