Сто дней реформ

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Сто дней реформ (июнь-сентябрь 1898 года) или Реформы года у-сюй (кит. трад. 戊戌變法, упр. 戊戌变法, пиньинь: wùxū biànfǎ) — этап в истории Цинской империи, когда император попытался реформировать страну своими указами, но эта политика из-за мощного противодействия консерваторов и императрицы Цыси потерпела полное поражение; большинство же реформ, принятых во время «Ста дней», были отменены.





Предыстория

Айсиньгёро Цзайтянь, правивший под девизом «Гуансюй», взошёл на престол в 1875 году, когда ему было всего 4 года, и поэтому правила вместо него его тётка Цыси. В 1889 году молодой император достиг совершеннолетия и формально приступил к правлению, но реальная власть по-прежнему оставалась в руках Цыси. Однако, наблюдая за ситуацией вокруг, он понимал, что стране нужны глубокие преобразования, на которые Цыси никогда не решится, и искал сближения с реформаторами.

В 1890-х годах при дворе существовали две крупные группировки, враждовавшие между собой. Первая состояла из приверженцев Цыси и ориентировалась на выходцев из северных провинций Китая; её члены были противниками углубления реформ и во внешней политике рассчитывали на содействие со стороны России. Вторая группировка, видное место в которой занимал воспитатель императора Вэн Тунхэ, напротив, имела поддержку среди учёной элиты Южного Китая, соглашалась с необходимостью некоторых весьма осторожных преобразований и искала содействия со стороны Великобритании и Японии.

Цинская империя, проиграв войну с Японией, была вынуждена подписать 17 апреля 1895 года Симоносекский договор. Условия этого унизительного договора вызвали взрыв негодования в Пекине, куда весной 1895 года съехались со всей страны обладатели средней учёной степени цзюйжэнь для участия в столичных экзаменах на высшую учёную степень цзиньши. 30 апреля и 1 мая прошли бурные собрания, в которых участвовало более 1,2 тысячи цзюйжэней из различных провинций. Председательствующим стал учёный и политик Кан Ювэй. В конце апреля Кан Ювэй и его ученики Лян Цичао и Май Мэнхуа составили одобренный собраниями «Коллективный меморандум» императору. Этот меморандум содержал ряд требований, среди которых был отказ от ратификации договора, наказание виновных в поражении, перенесение столицы в Сиань, дальнейшая модернизация армии и обновление офицерского корпуса. Для укрепления Китая предлагалось активно строить железные дороги, развивать фабричную и горнодобывающую промышленность, создать современную почту. Предусматривалась модернизация сельского хозяйства, народного просвещения, системы государственных экзаменов и превращение конфуцианства в общегосударственную религию. Также говорилось о создании при императоре совещательного органа, состоящего из выбранных населением представителей. Этот меморандум был проигнорирован цинским правительством.

Разъехавшиеся из Пекина по родным местам сторонники Кан Ювэя стали создавать у себя различные организации реформаторского толка — общества, клубы, научные ассоциации и школы. Кроме того, патриотический подъём вызвал к жизни множество газет, журналов и публицистической литературы либерального направления.

В конце 1897 года в Китае поднялась новая волна патриотического движения, вызванная цзяочжоускими событиями. Последовавший в их результате захват Германией Цзяо-Чжоу вызвал глубокое возмущение в стране. Кан Ювэй, вновь прибывший в это время в столицу, снова занялся активной организаторской и пропагандистской деятельностью, возглавляя движение за реформы. В конце декабря 1897 года он написал большой и страстный меморандум императору (уже пятый по счёту), в котором предлагал осуществить преобразования в стране, указав три возможных метода действий. Никто из придворных не осмелился вручить этот документ императору, опасаясь навлечь на себя суровые репрессии, однако он распространился по столице в рукописных копиях и сделал Кан Ювэя героем дня. В конце-концов глава коллегии цензоров Сюй Шоухэн решился передать меморандум императору.

Не получив никакого ответа на пятый меморандум, Кан Ювэй решил, что попытка реформаторов привлечь на свою сторону императора и на этот раз окончилась неудачей. По совету друзей он собирался 10 января 1898 года покинуть столицу, и уже сдал свой багаж на поезд, когда к нему явился Вэн Тунхэ и уговорил его остаться в Пекине и продолжать борьбу, пообещав принять все меры, чтобы обеспечить Кан Ювэю высочайшую аудиенцию.

Император ещё в 1895 году, читая третий меморандум Кан Ювэя, передал его для рассмотрения всем губернаторам провинций и собирался приступить к осуществлению намеченной Кан Ювэем программы реформ, но вынужден был отказаться от своих планов под нажимом вдовствующей императрицы Цыси. В начале 1898 года обстановка уже благоприятствовала сторонникам реформ, и под их влиянием император отдал приказ канцелярии иностранных дел рассмотреть вопрос об официальной командировке Кан Ювэя за границу. Члены канцелярии по иностранным делам договорились лично заслушать Кан Ювэя прежде, чем рассматривать вопрос о его командировке, и с санкции императора это заслушивание состоялось 24 января. На следующий день участники встречи доложили императору о беседе с Кан Ювэем. Император хотел тут же назначить Кан Ювэю аудиенцию, но великий князь Гун возразил, что сначала следует предложить Кан Ювэю письменно изложить его взгляды в форме меморандума, и если написанное будет представлять интерес — лишь тогда предоставить аудиенцию. Император был вынужден согласиться, и Кан Ювэй получил повеление о написании меморандума; одновременно канцелярии по иностранным делам было приказано в дальнейшем незамедлительно пересылать во дворец все предложения, которые будет делать трону Кан Ювэй.

Шестой меморандум был написан Кан Ювэем гораздо менее резким тоном, чем предыдущие, и содержал в основном конструктивные предложения, сводившиеся к установлению конституционной монархии (с использованием опыта Японии, Германии и Великобритании). Как чиновник, свой шестой меморандум трону Кан Ювэй передал через своего начальника, главу приказа общественных работ реакционера Сюй Инкуя. Последний при встрече с великим князем Гуном резко выступил против меморандума и его автора, поэтому меморандум попал к императору только 15 марта 1898 года, после длительного хождения по всем придворным инстанциям.

Ознакомившись с меморандумом, император приказал немедленно передать его в канцелярию иностранных дел на обсуждение. Между тем Кан Ювэй, возмущённый отношением консервативных чиновников к его предложениям, в феврале послал императору ещё один, уже седьмой, меморандум, к которому приложил свои «Записки о реформах российского царя Петра Великого».

Весной 1898 года в Пекин для участия в очередных столичных экзаменах на соискание высшей учёной степени цзиньши стали съезжаться цзюйжэни со всего Китая. Кан Ювэй решил привлечь их на сторону движения за реформы, и 12 апреля 1898 года состоялось учредительное собрание всекитайского патриотического общества сторонников реформ «Баогохуэй» («Союз защиты государства»). На это собрание явилось свыше 200 представителей учёного и служилого сословия столицы, в том числе цензоры и видные сановники.

29 мая 1898 года умер великий князь Гун, председатель верховного императорского совета, оказывавший исключительно большое влияние на двор и правительство. Его смерть была с огромным удовлетворением встречена сторонниками реформ, Кан Ювэй даже написал по этому случаю специальное письмо Вэн Тунхэ, в котором убеждал срочно приступить к проведению намеченных преобразований, пользуясь тем, что лагерь консерваторов потерял своего вожака.

6 июня 1898 года Кан Ювэй написал ещё один меморандум императору, который переслал во дворец через цензора Ян Ичуаня. Чтобы быть уверенным, что меморандум дойдёт до адресата, Кан Ювэй написал ещё один экземпляр и вручил его для передачи императору заместителю главы Академии Ханьлинь Сюй Чжицзину. Меморандум, переданный через Сюй Чжицзина, дошёл до императора и последний под впечатлением недавних захватнических актов иностранных держав в Китае решился на проведение реформ в стране.

Ход событий

Император пытается начать действовать

11 июня 1898 года (23-й день 4-й луны года у-сюй) император выпустил указ, объявивший о начале реформ в стране. Чтобы не встревожить и не насторожить Цыси, он был составлен в весьма общих выражениях и призывал лишь к проведению преобразований в области просвещения, однако ясно подчёркивал решимость императора бороться с консервативными сановниками и поставить вопрос о быстрейшем осуществлении реформ в стране на повестку дня. В тот же день император подписал и другой указ, в котором он обращался ко всем наместникам и губернаторам провинций с призывом рекомендовать трону через канцелярию по иностранным делам талантливых и образованных людей, которых можно было бы послать на дипломатические посты за границу.

13 июня 1898 года был опубликован указ о назначении императорской аудиенции Кан Ювэю и другим лидерам движения за реформы — Лян Цичао, Тань Сытуну, Хуан Цзунсяню и Чжан Юаньци. Аудиенция была назначена на 16 июня. Это решение императора не только противоречило обычаям (Кан Ювэй служил делопроизводителем в приказе общественных работ и имел лишь шестой чиновничий ранг, а император не мог принимать сановников ниже четвёртого ранга), но и было открытым вызовом партии консерваторов. Цыси, пользуясь положением старейшины правящего маньчжурского клана, тут же потребовала, чтобы император подписал указ о немедленном отстранении Вэн Тунхэ от всех занимаемых должностей и высылке его в деревню (реакционеры считали занимавшего высокое положение Вэн Тунхэ главным вдохновителем движения за реформы, в Кан Ювэе же видели лишь кабинетного учёного-идеалиста, не обладающего ни положением, ни связями). Уступая категорическому требованию Цыси, император был вынужден 15 июня издать требуемый указ. В этот же день по настоянию Цыси был издан указ, согласно которому все высшие сановники империи при их назначении обязаны были впредь лично свидетельствовать своё почтение вдовствующей императрице и благодарить её за оказанные милости. Также в этот день Цыси добилась назначения на пост губернатора провинции Чжили и фактического командующего всеми войсками столичного военного округа своего ставленника и родственника Жунлу.

16 июня Кан Ювэй был принят императором в его летней резиденции. Эта аудиенция произвела на Кан Ювэя отрицательное впечатление, ибо показала, что император бессилен предпринять какие-либо серьёзные шаги без санкции вдовствующей императрицы. Сторонники реформ рассчитывали, что после аудиенции Кан Ювэй получит какой-либо ответственный государственный пост, но император не посмел открыто поддерживать и выдвигать столь одиозную фигуру. Кан Ювэй был назначен всего лишь секретарём второго класса верховного императорского совета с прикомандированием к канцелярии иностранных дел, что было воспринято им весьма болезненно.

Под впечатлением встречи с Кан Ювэем император решился отменить экзаменационные сочинения стилем «багу». 17 июня он приказал канцелярии по иностранным делам заготовить проект соответствующего указа, однако член верховного императорского совета Ганъи предложил передать вопрос на рассмотрение приказа церемоний. Хотя император и отверг его предложение, он всё же был вынужден согласиться предварительно согласовать текст указа с вдовствующей императрицей. Вопреки ожиданиям, Цыси отнеслась к идее благосклонно, и указ был опубликован 23 июня.

Императорский указ об отмене сочинений стилем «багу» вызвал оживление как в Пекине, так и во всей империи. Сторонники реформ восприняли его как первую серьёзную победу над силами консервативного лагеря. В лагере консерваторов указ был встречен с возмущением. Друзья Кан Ювэя, обеспокоенные за его жизнь, даже уговаривали его нанять постоянных телохранителей.

Императорские указы

На протяжении «ста дней реформ» император издал большое количество всевозможных указов, тексты которых писались участниками движения за реформы. Наиболее важными из них были следующие:

  1. Указ от 11 июня об основном политическом курсе государства, проведении преобразований и открытии столичного университета для поднятия образования в Китае до уровня европейских стран.
  2. Указ от 20 июня о срочном рассмотрении предложения относительно поощрения ремёсел, наук и сельского хозяйства, а также об открытии в различных районах страны горных школ.
  3. Указ от 23 июня об отмене сочинений стилем «багу» на государственных экзаменах.
  4. Указ от 26 июня о строительства Пекин-Ханькоуской, Ханькоу-Гуанчжоуской и Нанкин-Шанхайской железных дорог.
  5. Указ от 27 июня о рассмотрении вопроса насчёт переобучения и перевооружения войск пекинского гарнизона по иностранному образцу.
  6. Указ от 30 июня об упразднении сочинений стилем «багу» на школьных и уездных экзаменах
  7. Указ от 3 июля о столичном университете
  8. Указ от 4 июля о поощрении научных методов ведения сельского хозяйства, применении европейской агротехнической науки, обработке пустующих земель, переводе и изучении иностранных книг по сельскому хозяйству.
  9. Указ от 5 июля о поощрении изобретательства и научных открытий в целях содействия развитию китайской промышленности, торговли и сельского хозяйства, о выдаче патентов на изобретения, о поощрении частных школ, о разработке окраинных и необрабатываемых земель и о строительстве оружейных заводов и арсеналов
  10. Указ от 5 июля о рассмотрении вопроса касательно реформы военных экзаменов.
  11. Указ от 9 июля о реорганизации армии по иностранному образцу и вооружении её современным скорострельным оружием.
  12. Указ от 10 июля о реорганизации школьного дела в провинциях.
  13. Указ от 13 июля о введении политических и экономических экзаменов в целях улучшения подготовки административных и экономических кадров.
  14. Указ от 14 июля о поощрении торговли и суровом предупреждении чиновникам, притесняющим купцов и берущим с них незаконные поборы.
  15. Указ от 15 июля о сокращении расходов на содержание армии, об очистке списков личного состава от «мёртвых душ», создании отрядов местной самообороны.
  16. Указ от 19 июля, одобряющий предложения относительно изменения программ государственных экзаменов с целью обеспечения высокого уровня практических знаний у экзаменующихся и понимания ими современной политической обстановки в Китае и за границей.
  17. Указ от 27 июля о срочном приведении в порядок казённых хлебных и продовольственных складов.
  18. Указ от 29 июля об издании во всех учреждениях пересмотренных сборников исторических прецедентов для упорядочения и ускорения разбора дел и исключения всех неясных и устаревших примеров.
  19. Указ от 2 августа о создании в Пекине центральных управлений угольных копей и железных дорог.
  20. Указ от 2 августа о разрешении чиновникам всех рангов и представителям учёного и прочих сословий свободно и беспрепятственно подавать меморандумы императору.
  21. Указ от 2 августа о поощрении земледелия, заимствовании иностранных агротехнических методов и машин и о содействии развитию торговли.
  22. Указ от 4 августа об открытии в Пекине пяти средних школ для подготовки молодёжи к вступительным экзаменам в столичном университете.
  23. Указ от 6 августа об учреждении школ для детей китайских эмигрантов в портовых городах Великобритании, США и Японии.
  24. Указ от 16 августа о срочном переводе на китайский язык иностранных книг
  25. Указ от 21 августа об учреждении в Пекине главного управления по делам сельского хозяйства, промышленности и торговли и открытии отделений этого управления во всех провинциях.
  26. Указ от 30 августа об упразднении некоторых должностей и бездействующих и ненужных административных учреждений при дворце и в правительстве и о сокращении штатов в правительственных учреждениях.
  27. Указ от 30 августа о содействии местной промышленности по производству чая, шёлка, конопли и т. д.
  28. Указ от 5 сентября о срочном проведении мер по благоустройству столицы, ремонту улиц, канализации и т. п.
  29. Указ от 5 сентября о формировании территориальной армии наподобие армий европейских стран.
  30. Указ от 7 сентября о поощрении тех начальников уездов и округов, которые ближе всех общаются с народом и знают все его нужды.
  31. Указ от 8 сентября о помощи населению неурожайных районов путём организации общественных работ по западному образцу.
  32. Указ от 8 сентября о строительстве и закупке паровых машин и популяризации преимуществ машинной техники.
  33. Указ от 9 сентября о создании в Пекине Медицинского института.
  34. Указ от 10 сентября о развитии горнорудного дела в провинции Сычуань.
  35. Указ от 10 сентября о строительстве железной дороги между Пекином и угольными копями Мэнтоугоу.
  36. Указ от 12 сентября о передаче на рассмотрение верховного императорского совета вопроса о замене натурального налога денежным
  37. Указ от 12 сентября о подготовке к повсеместному открытию отделений почты и телеграфа
  38. Указ от 13 сентября о рассмотрении проекта введения государственных экзаменов по сельскохозяйственным наукам.
  39. Указ от 14 сентября о пересмотре статуса «знамённых людей» и подготовке закона, разрешающего маньчжурам заниматься торговлей и ремёслами.
  40. Указ от 14 сентября об упразднении войск по охране перевозок риса по Императорскому каналу и передаче казне ранее приписанных к этим войскам земель вдоль канала.
  41. Указ от 16 сентября о разработке и публикации государственного бюджета и его исполнения.
  42. Указ от 19 сентября об издании канцелярией по иностранным делам сборника торговых договоров с иностранными государствами.

Многим из этих реформ так и не суждено было претвориться в жизнь из-за решительного сопротивления сторонников старых порядков.

Борьба между реформаторами и консерваторами

Встреча с Кан Ювэем укрепила императора в стремлении упрочить свою власть во дворце и правительстве и проводить некоторые реформы, поэтому непосредственно после издания указа о направлении государственной политики он приблизил к себе сторонников реформ и назначил их в различные правительственные учреждения. В результате во многих столичных учреждениях стали создаваться многочисленные группы сторонников преобразований, которые начали понемногу оттеснять на задний план старых консервативных сановников, получая задания непосредственно от императора.

Увольнение большого количества чиновников всех рангов вызвало среди консервативной бюрократии всей страны огромное недовольство императором и стоящими за его спиной реформаторами. В связи с усилившимся саботажем правительственных распоряжений со стороны некоторых крупных сановников в столице, император 1 сентября издал указ о тщательном расследовании поведения глав приказа церемоний маньчжура Хуайтабу и китайца Сюй Инкуя, а также других лиц, занимающих руководящие должности в этом приказе. 4 сентября императором было объявлено о суровом наказании руководителей приказа церемоний за нарушение ими императорского указа, даровавшего всем подданным империи право беспрепятственно обращаться к императору с меморандумами. Хуайтабу, Сюй Инкуй, а также все четыре их заместителя были сняты с занимаемых должностей и разжалованы; на их место император поставил сторонников преобразований. Ввиду того, что право назначения высших сановников было узурпировано Цыси, император был вынужден сделать своих назначенцев лишь временно исполняющими обязанности.

5 сентября император подписал официальный указ, согласно которому Тань Сытун, Ян Жуй, Лю Гуанди и Линь Сюй объявлялись «специально прикомандированными к особе императора сановниками, участвующими в проведении новой политики» в ранге сановников четвёртой степени. Таким образом сформировался своеобразный «внутренний кабинет», через который проходили все меморандумы, поступавшие во дворец от столичных и провинциальных учреждений и отдельных сановников и чиновников. Кан Ювэй оставался в тени, но направлял деятельность своих учеников и единомышленников.

Увольнение и разжалование высших сановников из приказа церемоний повергло консерваторов в состояние полного смятения: никто не ожидал от безвольного и слабого императора такой решительности и смелости. Все противники преобразований поняли, что в любой миг их может постичь та же участь. Стал быстро назревать дворцовый переворот.

Подготовка военного переворота реформаторами

Поняв всю серьёзность создавшейся обстановки, Кан Ювэй пришёл к выводу, что реформаторам не удастся осуществить намеченные планы без привлечения на свою сторону армии. Начиная с первых чисел сентября он ежедневно посылал императору меморандумы, в которых предлагал срочно создать императорскую гвардию, включить в неё все преданные императору войска и назначить на офицерские должности сторонников преобразований; учитывая засилье консерваторов и влияние вдовствующей императрицы в Пекине, а также саботаж столичной бюрократии, Кан Ювэй советовал императору срочно перенести столицу на юг. Император был в принципе согласен с этими предложениями, особенно одобряя мысль о создании опоры в армии. Реформаторы считали возможным использовать в своих интересах китайского генерала Юань Шикая, который долгое время находился на военно-дипломатической работе в Корее, хорошо разбирался в вопросах внешней политики, и одно время даже выступал за проведение в стране кое-каких реформ.

14 сентября 1898 года Юань Шикай прибыл в Пекин, и в тот же день был принят императором в летнем дворце. 16 сентября император издал особый указ, отмечавший заслуги Юань Шикая, который назначался специальным сановником по делам обучения войск. Юань Шикай был пожалован рангом заместителя главы приказа, ему было даровано право непосредственно обращаться с докладом к императору. Он, как и прежде, оставался командующим корпусом Бэйянской армии, но освобождался от непосредственного контроля со стороны Жунлу.

18 сентября Кан Ювэй получил секретное письмо от императора, предписывающее ему срочно выехать в Шанхай, чтобы спастись от угрозы со стороны консерваторов. Он тут же собрал у себя на квартире руководителей «Союза защиты государства», и обсудил с ними вопрос о борьбе с Цыси и руководимых ею консерваторами. На совещании было решено послать Тань Сытуна к Юань Шикаю, чтобы склонить его к вооружённому выступлению. Когда Тань Сытун передал Юань Шикаю разработанный план действий по аресту руководителей консерваторов в Пекине, тот высказал опасение, что заговор может быть преждевременно раскрыт, если он начнёт перебрасывать в Пекин свои войска из-под Тяньцзиня. Поэтому Юань Шикай предложил отложить выступление до назначенного на октябрь императорского смотра войск в Тяньцзине, во время которого император должен был укрыться в казармах войск Юань Шикая и отдать приказ о казни всех консерваторов как мятежников.

Подготовка военного переворота консерваторами

5 сентября группа консервативно настроенных сановников во главе с Хуайтайбу и Ли Шанем выехала из Пекина в Тяньцзинь, где находился со своими войсками Жунлу. Там совместно с Жунлу они разработали план дворцового переворота и отстранения императора от престола во время императорского смотра войск Бэйянской армии в октябре в Тяньцзине. Вернувшись в Пекин, Хуайтайбу и Ли Шань повели энергичную агитацию среди маньчжурских сановников и военачальников, склоняя их к дворцовому перевороту. По указанию Жунлу цензор Ян Чуни написал пространный меморандум на имя Цыси, в котором обвинял императора в прокитайских симпатиях и измене заветам предков, и просил Цыси принять бразды правления в свои руки, отстранив императора от власти. Ян Чуни также передал письмо от Жунлу Великому князю Цину, который поддержал план дворцового переворота.

17 сентября Ян Чуни прибыл в летний дворец и вручил Цыси свой меморандум с просьбой о восстановлении регентства. Ещё до него Цыси посетили великий князь Цин и главный евнух Ли Ляньин, которые также рекомендовали ей взять управление в свои руки и учредить опекунство над императором. С аналогичными предложениями обратились к Цыси Хуайтайбу и Ли Шань, сообщившие, что, якобы, император установил связи с иностранными миссиями в Пекине, чтобы заручиться поддержкой великих держав и арестовать вдовствующую императрицу.

Узнав, что император вызвал Юань Шикая в Пекин и назначил его на новый ответственный пост, Жунлу тут же предпринял ряд мер, чтобы предупредить возможность использования императором войск Юань Шикая. Пока Юань Шикай ожидал аудиенции, Жунлу приказал перебросить в Тяньцзинь армию генерала Не Шичэна; одновременно Жунлу вызвал в столицу войска генерала Дун Фусяна для усиления пекинского гарнизона. Не довольствуясь этим, Жунлу послал из Тяньцзиня в канцелярию по иностранным делам три телеграммы, в которых сообщал, что, якобы, между русскими и англичанами начались военные действия в районе Хунчуня, и что семь английских кораблей появились у порта Тангу. В связи с создавшейся напряжённой обстановкой Жунлу потребовал немедленного возвращения Юань Шикая для организации обороны побережья.

На основании этих телеграмм сановники из канцелярии по иностранным делам официально обратились к императору с просьбой отпустить Юань Шикая к его войскам в Сяочжань. Император к этому времени твёрдо решил использовать Юань Шикая и его армию для устранения Жунлу и прочих консерваторов, и поэтому, приказав (через Тань Сытуна) Юань Шикаю убить Жунлу, император 20 сентября сразу же после аудиенции во дворце отправил его в Тяньцзинь.

Дворцовый переворот 21 сентября

20 сентября после полудня Юань Шикай прибыл в Тяньцзинь и тотчас же выдал Жунлу планы императора и реформаторов. Жунлу немедленно телеграфом донёс обо всём Цыси, а сам 21 сентября выехал в Пекин с отрядом надёжных войск, формально оставив вместо себя в Тяньцзине Юань Шикая, но поручив генералу Не Шичэну негласный надзор за ним. Получив телеграмму Жунлу, Цыси 21 сентября с помощью маньчжурской дворцовой гвардии арестовала императора и преданных ему офицеров и солдат из его личной охраны, а также евнухов из его гарема. Сразу же после ареста императора Цыси отобрала у него императорскую печать, и в тот же день издала от имени императора указ о передаче власти себе.

В тот же день начались аресты сторонников реформ. В Тяньцзинь и Шанхай были посланы телеграммы о том, что, якобы, император умер, приняв пилюли, принесённые Кан Ювэем, и требованием немедленно арестовать Кан Ювэя как убийцу императора и казнить его на месте. Кан Ювэй сумел укрыться в Гонконге, Лян Цичао и Ван Чжао бежали в Японию, однако Тань Сытун наотрез отказался покидать Пекин.

Арестованные 24 сентября в Пекине реформаторы три дня содержались в одиночном заключении без допроса. В 2 часа ночи 27 сентября члены верховного императорского совета должны были начать их допрашивать, но едва только началось опознание арестованных, как из дворца было получено распоряжение немедленно казнить их не только без суда, но даже без допроса.

На рассвете 28 сентября 1898 года на площади Цайшикоу были казнены Тань Сытун, Лю Гуанди, Ян Жуй, Кан Юпу, Линь Сюй и Ян Шэньсю. Вслед за их казнью правительство поспешило без суда расправиться и с остальными видными сторонниками реформ.

Итоги и последствия

Императорский указ от 1 сентября 1898 года повелевал сжечь все книги, когда-либо написанные Кан Ювэем, как «еретические, содержащие призыв к восстанию и направленные против священных доктрин мудрецов древности». Одновременно всем местным властям вменялось в обязанность уничтожить типографские доски и набор книг Кан Ювэя. За поимку Кан Ювэя, Лян Цичао и Ван Чжао была назначена огромная награда.

Цыси отменила подавляющее большинство указов, изданных императором в течение «ста дней», и вернула на службу всех уволенных императором противников реформ. Восстанавливались все ранее упразднённые придворные и правительственные учреждения, вводился старый порядок подачи меморандумов трону, запрещалась передача храмов и монастырей под школы, равно как и организация школ для изучения западных наук.

Императорский указ от 9 октября вновь вводил испытания по стилю «багу» на государственных экзаменах и отменял так называемые «экономические экзамены». Двумя другими указами от того же числа упразднялись управление сельского хозяйства, торговли и промышленности и закрывались все газеты реформаторов, их редакторы подлежали аресту. 1 ноября был издан указ о введении старой системы военных экзаменов.

Чтобы обезопасить себя от возможности возвращения императора на престол, Цыси и её окружение решили физически его уничтожить. В специальном указе от 25 сентября, изданном от имени императора, говорилось, что с июня (то есть с начала проведения политических реформ) он, император, чувствовал себя нездоровым, и в связи с тем, что с тех пор в состоянии его здоровья не наблюдается улучшений, всем сановникам империи предлагалось рекомендовать императору опытных и искусных врачей. Но так как среди маньчжурской знати существовали большие разногласия по вопросу о выборе преемника, и ввиду серьёзного недовольства в крупных провинциях казнью шести реформаторов и дворцовым переворотом, Цыси была вынуждена сохранить императору жизнь, продолжая, однако, поддерживать слухи о его тяжёлой болезни. Император содержался под неусыпной охраной на острове Иньтай посреди озера Наньхай внутри Запретного города.

Расправа со сторонниками реформ вызвала широкое возмущение китайской буржуазии. В некоторых портовых городах недовольство политикой двора вызвало такие размеры, что местные власти были вынуждены донести об этом в Пекин. Ведущие сановники рекомендовали воздержаться от физического устранения императора и передачи престола новому, малолетнему императору, так как это бы пагубно отразилось как на внутреннем, так и на внешнеполитическом положении страны. Для успокоения общественного мнения Цыси была вынуждена неоднократно подчёркивать, что двор и правительство не будут более преследовать сторонников реформ.

Из всех крупных начинаний сторонников Кан Ювэя Цыси сохранила лишь программу военной реформы: в октябре 1898 года началось формирование четырёх модернизированных корпусов на базе войск Не Шичэна, Юань Шикая, Сун Цина и Дун Фусяна. Кроме того, в декабре 1898 года Цыси демонстративно открыла задуманный реформаторами Пекинский университет, как бы демонстрируя, что и она не чужда прогрессу. Тем не менее после сентябрьского переворота 1898 года реформаторское движение в самом Китае прекратило своё существование. Рост ответной антиреформаторской реакции вылился в Ихэтуаньское восстание.

Источники

  • «История Китая» под ред. А. В. Меликсетова — Москва: издательство МГУ, 2002. ISBN 5-211-04413-4
  • О. Е. Непомнин «История Китая: Эпоха Цин. XVII — начало XX века» — Москва: «Восточная литература», 2005. ISBN 5-02-018400-4
  • С. Л. Тихвинский «Избранные произведения» в 5 книгах. Книга 1 «История Китая до XX века: движение за реформы в Китае в конце XIX века и Кан Ювэй» — Москва: «Наука», 2006. ISBN 5-02-035003-6

Напишите отзыв о статье "Сто дней реформ"

Отрывок, характеризующий Сто дней реформ

– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.