Стравинский, Игорь Фёдорович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Стравинский, Игорь Федорович»)
Перейти к: навигация, поиск
Игорь Стравинский
Основная информация
Полное имя

Игорь Фёдорович Стравинский

Дата рождения

5 (17) июня 1882(1882-06-17)

Место рождения

Ораниенбаум,
Санкт-Петербургская губерния,
Российская империя

Дата смерти

6 апреля 1971(1971-04-06) (88 лет)

Место смерти

Нью-Йорк, США

Страна

Российская империя Российская империя
Франция Франция[1]
США США[2]

Профессии

композитор, пианист, дирижёр

Награды
«Грэмми»[3]

И́горь Фёдорович Страви́нский (5 [17] июня 1882, Ораниенбаум, Российская империя — 6 апреля 1971, Нью-Йорк; похоронен в Венеции) — русский композитор, дирижёр и пианист. Один из крупнейших представителей мировой музыкальной культуры XX века. Гражданин Франции (1934) и США (1945).





Биография

Игорь Стравинский родился в 1882 году на Швейцарской улице в Ораниенбауме, под Петербургом. Его отец, Фёдор Игнатьевич Стравинский — оперный певец, солист Мариинского театра. Его мать, пианистка и певица Анна Кирилловна Холодовская (11.08.1854 — 7.06.1939), была постоянным концертмейстером на концертах мужа[4]. В доме Стравинских в Петербурге принимали музыкантов, артистов, писателей, в числе которых был и Ф. М. Достоевский.

С девяти лет Стравинский брал частные уроки фортепиано, в 19 лет после окончания гимназии Гуревича[5], по настоянию родителей, поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, одновременно приступив к самостоятельному изучению музыкально-теоретических дисциплин.

С 1904 по 1906 год Игорь Стравинский брал частные уроки у Н. А. Римского-Корсакова, который предложил Стравинскому занятия два раза в неделю, параллельно с его уроками у В.П. Калафати.

В 1906 году Стравинский женился на Екатерине Гавриловне Носенко, своей кузине[6]. В 1907 году родился их первый сын, художник Фёдор Стравинский, в 1910 году второй сын, композитор и пианист Святослав Сулима-Стравинский. В 1900—1910-е семья Стравинских жила подолгу в своём имении, в имении Устилуг Волынской губернии (в настоящее время там находится мемориальный музей И. Ф. Стравинского).

Под руководством Римского-Корсакова были написаны первые сочинения — скерцо и соната для фортепиано, сюита для голоса с оркестром «Фавн и пастушка» и т. д. На премьере последнего присутствовал Сергей Дягилев, высоко оценивший талант молодого композитора. Через некоторое время Дягилев предложил ему написать балет для постановки в «Русских сезонах» в Париже. В течение трёх лет сотрудничества с труппой Дягилева Стравинский написал три балета, принёсших ему мировую известность — «Жар-птица» (1910), «Петрушка» (1911) и «Весна священная» (1913). В эти годы (главным образом, в связи с постановками Дягилева) Стравинский неоднократно ездил в Париж.

В начале 1914 года, накануне Первой мировой войны, выехал с семьёй в Швейцарию. Из-за начавшейся войны Стравинские в Россию не вернулись. С весны 1915 года композитор жил с семьёй в Морже близ Лозанны, с 1920 — преимущественно в Париже.

Среди сочинений этого времени — опера «Соловей» по одноимённой сказке Андерсена (1914) и «История солдата» (1918). Этим же временем датируется сближение Стравинского с французской «Шестёркой».

Ещё в 1913 годуК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2821 день][уточнить] Стравинский познакомился с композитором Эриком Сати, которого определял как «самого странного человека, которого когда-либо знал», но притом называл его «самым замечательным» и «неизменно остроумным»[7]. Как считает исследователь творчества Сати Ю. Ханон, некоторые произведения Сати, в особенности балет «Парад» (1917) и симфоническая драма «Сократ» (1918), значительно повлияли на творчество Стравинского.[8] По мнению Г. Филенко, особый поворот в решении античной темы, архаизация музыкального языка и принципиально новые методы музыкальной конструкции в «Сократе» оказались плодотворными для других композиторов и почти на десять лет предвосхитили грядущий неоклассицизм «Антигоны» Онеггера (1924), а также «Аполлона Мусагета» и «Царя Эдипа» Стравинского (1929—1930 гг.), заранее очертив все основные черты нового стиля.[9]:76

Сам же Стравинский отзывался о «Сократе» Сати, как и о профессиональных достоинствах его автора, скептично и сдержанно:

Не думаю, чтобы он хорошо знал инструментовку и предпочитаю «Сократа» в том виде, в каком он играл мне [на фортепиано], нескладной оркестровой партитуре. Я всегда считал сочинения Сати ограниченными «литературщиной». Заголовки у них литературные, но тогда как названия картин Клее, тоже взятые из литературы, не стесняют его живопись, у Сати, мне кажется, это случается, и при повторном прослушивании его вещи теряют большую долю интереса. Беда «Сократа» в том, что он наскучивает одним своим метром. Кто может вынести это однообразие? И все же музыка смерти Сократа трогательная и по-своему благородна.

— Стравинский. Диалоги[10]

«Поскольку Шестёрка чувствовала себя свободной от своей доктрины и была исполнена восторженного почитания к тем, против кого выставляла себя в качестве эстетического противника, то и никакой группы она не составляла. „Весна священная“ произросла мощным деревом, оттесняя наш кустарник, и мы собирались было признать себя побеждёнными, как вдруг Стравинский вскоре сам присоединился к нашему кругу приёмов, и необъяснимым образом в его произведениях даже чувствовалось влияние Эрика Сати.»[11] </div>

Жан Кокто, «к юбилейному концерту Шестёрки в 1953 году»

После окончания войны Стравинский принял решение не возвращаться в Россию и спустя некоторое время переехал во Францию. В 1919 году композитор по заказу Дягилева написал балет «Пульчинелла», поставленный год спустя.

В 1922 году мать композитора, Анна Холодовская, выехала из России и жила в доме сына в Париже. Умерла в 1939 году, похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Игорь Стравинский посвятил ей песню «Незабудочка-цветочек» из «Двух стихотворений К. Бальмонта для голоса и фортепиано».

Стравинский жил во Франции до 1940 года. Здесь состоялись премьеры его оперы «Мавра» (1922), танцевальной кантаты (балета с пением) «Свадебка» (1923) — итогового произведения русского периода, а также оперы-оратории «Царь Эдип» (1927), знаменовавшей собой начало нового периода в творчестве композитора, который принято называть «неоклассическим».

В 1924 году состоялся дебют Стравинского в качестве пианиста: он исполнил собственный концерт для фортепиано и духового оркестра под управлением Сергея Кусевицкого. Как дирижёр Стравинский выступал с 1915 года. 1926 год отмечен первым обращением композитора к духовной музыке — «Отче наш» для хора a capella. В 1928 году появляются новые балеты — «Аполлон Мусагет» и «Поцелуй феи», а два года спустя — «Симфония псалмов» на (латинские) тексты Псалтири.

В начале 1930-х годов Стравинский обращается к жанру концерта — он создаёт концерт для скрипки с оркестром и концерт для двух фортепиано. В 1933—1934 годах по заказу Иды Рубинштейн совместно с Андре Жидом Стравинский пишет мелодраму «Персефона». Тогда же он окончательно решает принять французское гражданство (получено в 1934 году) и пишет автобиографическую книгу «Хроника моей жизни».

Позже Стравинский вспоминал парижские годы как самое несчастливое время его жизни. В 1938 умерла его старшая дочь Людмила, в 1939 года его жена (похоронена в Париже на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа) и его мать. 9 марта 1940 года Стравинский женился вновь — на Вере Судейкиной, с которой был знаком с 1922 года.

С 1936 года Стравинский периодически ездил с гастролями в США, в ходе которых укрепились его творческие связи с этой страной. В 1937 году в нью-йоркском театре Метрополитен-опера был поставлен балет «Игра в карты», год спустя был исполнен концерт «Дамбартон-Окс». Стравинского пригласили прочитать курс лекций[уточнить][когда?] в Гарвардском университете. В связи с начавшейся войной Стравинский принял решение переехать в США. Сначала он поселился в Сан-Франциско, а затем в Лос-Анджелесе. В 1945 году он получил американское гражданство. Произведения этого периода — опера «Похождения повесы» (1951), ставшая апофеозом неоклассического периода, балеты «Орфей» (1948), Симфония до мажор (1940) и Симфония в трёх частях (1945), Эбони-концерт для кларнета и джаз-оркестра (1946).

В январе 1944 года, в связи с исполнением необычной аранжировки гимна США в Бостоне, местная полиция арестовала Стравинского и предупредила, что существует ответственность в виде штрафа за искажение гимна[12][13][14]. Сохранилась некая [pics.pokazuha.ru/p441/o/r/9508507aro.jpg фотография], датированная 15.4.1940 (!), которая была сделана в полицейском участке. Изображённый на ней человек похож на Стравинского. Сам композитор опровергал эту историю [15].

С начала 1950-х годов Стравинский начал систематически использовать серийный принцип. Переходным сочинением стала Кантата на стихи английских анонимных поэтов, в которой обозначилась тенденция тотальной полифонизации музыки. Первым серийным сочинением стал Септет (1953). Серийным сочинением, в котором Стравинский совершенно отказался от тональности, стали «Threni» (Плач пророка Иеремии, 1958). Произведение, в котором серийный принцип абсолютен, — «Движения» для фортепиано с оркестром (1959) и Вариации памяти Олдоса Хаксли для оркестра.

Кульминацией серийного периода Стравинского считается Requiem Canticles («Заупокойные песнопения», Реквием) для контральто и баса соло, хора и оркестра (1966):

«…«Заупокойные песнопения» завершили всю мою творческую картину…», «…Реквием в моём возрасте слишком задевает за живое…», «…сочиняю шедевр своих последних лет» — Стравинский.

</div>
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2805 дней]

На протяжении десятилетий Стравинский активно гастролировал как дирижёр (преимущественно собственных сочинений) в Европе и США. Отличаясь чрезвычайной требовательностью к соблюдению предписанных им исполнительских нюансов (темпа, динамики, акцентов и пр.), Стравинский придавал большое значение аудиозаписи. В 1950-х и начале 1960-х гг. под управлением автора на лейбле Columbia Records было записано подавляющее большинство его сочинений[16]. Авторские аудиозаписи Стравинского-дирижёра доныне служат важным ориентиром для всех новых исполнительских интерпретаций его музыки.

Осенью 1962 года впервые после долгого перерыва он приезжал на гастроли в СССР, дирижировал своими сочинениями в Москве и Ленинграде. Последнее завершённое его произведение — обработка для камерного оркестра двух духовных песен Хуго Вольфа (1968). Неоконченными остались оркестровки четырёх прелюдий и фуг из Хорошо темперированного клавира И. С. Баха (1968—1970), также сохранились эскизы некоего сочинения для фортепиано.

Стравинский умер 6 апреля 1971 года от сердечной недостаточности. Похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции (Италия), на так называемой «русской» его части, недалеко от могилы Сергея Дягилева. В 1982 году рядом с могилой Стравинского была похоронена его жена Вера Артуровна.

Адреса в Санкт-Петербурге

Семья

  • Брат — Роман (1874 — май 1897)[17].
  • Брат — Юрий (1878 — май 1941), архитектор[18].
  • Брат — Гурий (12 августа (30 июля) 1884 — апрель 1917), артист Мариинского театра, бас-баритон, умер от тифа и перитонита в Яссах на Южном фронте Первой Мировой войны[19], похоронен в могиле отца.
  • На дочери И. Ф. Стравинского Людмиле (1908—1938) был женат поэт Юрий Мандельштам. Оставшись сиротой, их дочь Екатерина (Китти) Мандельштам (1937—2002) воспитывалась в семье дяди — Фёдора Игоревича Стравинского (1907—1989)[20].

Творчество

Творческую карьеру Стравинского условно подразделяют на три периода.

«Русский» период (1908—1923)

Первый этап музыкальной карьеры Стравинского (не считая некоторых его ранних работ, не имеющих в данном случае существенного значения) отсчитывается от написания оркестровой фантазии «Фейерверк» и включает три балета, созданных им для труппы С. ДягилеваЖар-птица», «Петрушка» и «Весна священная»). Эти произведения характеризуются рядом схожих черт: все они рассчитаны на чрезвычайно многочисленный оркестр, и в них активно используются русские фольклорные темы и мотивы. В них также явственно прослеживается развитие стилистических особенностей — от «Жар-птицы», выражающей и акцентирующей определенные направления в творчестве Римского-Корсакова, основанной на ярко выраженных свободных диатонических созвучиях (особенно в третьем действии), через политональность, характерную для «Петрушки», к нарочито грубым проявлениям полиритмичности и диссонанса, которые заметны в «Весне священной». Применительно к последнему произведению некоторые авторы (в частности, Нил Уэнборн) ссылаются на намерение Стравинского создать своего рода «адскую» атмосферу. С такой точки зрения первое представление «Весны священной» в 1913 году можно было счесть довольно успешным: премьера прошла весьма бурно, вплоть до того, что сам Стравинский в своей биографии характеризовал её как «скандал» (фр. scandale)[21]. Отдельные свидетели утверждали, что местами в зале наблюдались стычки, и второй акт потребовалось проводить в присутствии полиции. Исследователи, впрочем, обращают внимание на противоречия в различных версиях изложения событий[22].

Помимо перечисленных выше произведений, к данному периоду в творчестве Стравинского относят оперы «Соловей» (1916) и «История солдата» (1918), а также балеты «Байка про лису, петуха, кота да барана» (1916) и «Свадебка» (1923).

«Неоклассический» период (1920—1954)

Отправной точкой следующего этапа развития Стравинского как композитора считается опера «Мавра» (1921—1922), положившая начало так называемому «неоклассическому» периоду в его творчестве[23]. Переосмысление музыкальных стилей и направлений XVIII века стало основой для создания оперы «Царь Эдип» (1927, на латинский текст), балета «Аполлон Мусагет» (1928) и концерта для камерного оркестра ми-бемоль мажор «Дамбартон-Окс» (1937—1938). Также в рамки данного периода укладываются три симфонии: «Симфония псалмов» (1930, в которой нет ничего «неоклассического»), Симфония in C (1940) и «Симфония в трех частях» (1945).

Изучение тем, связанных с античностью и, в частности, древнегреческой мифологией, вдохновило Стравинского на возврат к стилистике классицизма, что проявило себя, в частности, в опере «Персефона» (1933) и балете «Орфей» (1947). В 1951 году композитор создал последнюю работу неоклассического периода, оперу «Похождения повесы». Либретто к ней, основанное на набросках Уильяма Хогарта, было написано Уистеном Оденом. Премьерное представление состоялось в Венеции, в том же году; впоследствии опера ставилась в Европе, а затем — и в США (Метрополитен-Опера, 1953)[24]. Позднее, в 1962 году, произведение было представлено в рамках фестиваля, организованного в ознаменование 80-летия Стравинского. В 1997 году опера вернулась на сцену театра «Метрополитен-опера» (Нью-Йорк).

«Серийный» период (1954—1968)

В 1950-е годы композитор начал использовать в своих сочинениях серийные техники. При этом в отличие от нововенцев (Шёнберга, Веберна и Берга) он поначалу обращался с серией весьма свободно[25], писал короткие серии (не использовал все 12 тонов), допускал повторения тонов, объединял разновысотные звуки в «псевдо-трезвучия», не распространял серии на всё сочинение, оформляя в серийной технике лишь отдельные части. Полностью додекафонным сочинением считается «Плач пророка Иеремии» (Threni, 1958).

Первые эксперименты с серийными техниками прослеживаются в небольших композициях 1952—1953 годов «Кантата», «Септет» и «Три песни из Вильяма Шекспира». Первым сочинением, которое полностью основано на серииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3121 день], стала музыка «Памяти Дилана Томаса», написанная в 1954 году. Впервые 12-тоновую серию (наряду с другими техниками композиции) Стравинский использовал в балете «Агон» (1954—1957). В «Canticum sacrum», созданном в 1955 году, одна из пяти частей (Surge Aquilo) полностью додекафонна[26]. Впоследствии композитор использовал серийную технику в своих сочинениях «Плач пророка Иеремии» (1958) и «Проповедь, притча и молитва» (1961), которые были основаны на библейских текстах и мотивах[27], а также в мистерии «Потоп» (1962), представляющей собой синтез выдержек из Книги Бытия со средневековыми английскими мистериями; в «Потопе» также используется текст католического гимна Te Deum.

Стиль

Переложения, обработки

На протяжении жизни Стравинский постоянно перерабатывал собственные и чужие сочинения (авторские композиции, музыку православного обихода, народные песни). Наиболее часто обработка Стравинского представляла собой переложение своего же раннего сочинения для иного (по сравнению с первоначальным) инструмента либо состава инструментов (например, многие вокальные сочинения русского периода, написанные для голоса и фортепиано, позже аранжированы для голоса с ансамблем инструментов). В некоторых случаях обработке сопутствовала переделка оригинальной музыки (сокращение, варьирование, реже расширение, обновление гармонизации), в таких случаях говорят о «редакции» (две редакции фортепианного Танго — для скрипки и фортепиано и для скрипки и инструментального ансамбля). Примером может служить музыка к балету «Петрушка», к которой композитор возвращался неоднократно. Сочинение было закончено в 1911 (так называемая «первая редакция», или «оригинальная редакция») и подверглось в дальнейшем разнообразной переработке: в 1921 (обработка трёх номеров для фортепиано), в 1932 (обработка «Русского танца» для скрипки и фортепиано), в 1947 (вторая редакция балета, переоркестровка), в 1947 (сюита из балета для симфонического оркестра), в 1965 (третья редакция балета). Некоторые обработки Стравинского поражают парадоксальностью. Так, канонические православные тексты (на церковнославянском языке) в небольших хоровых сочинениях «Отче наш» (1926), «Символ веры» (1932) и «Богородице Дево, радуйся» (1932) композитор в 1949 заменил каноническими текстами католиков (на латыни; соответственно Pater noster, Credo и Ave Maria), без малейшего изменения (совершенно русской по стилю) музыки.

Сочинения других композиторов и народную музыку Стравинский обрабатывал в тех же весьма подвижных границах — от «простой» инструментовки (духовные песни Гуго Вольфа, мадригалы Карло Джезуальдо, русская народная песня «Дубинушка») до полномасштабного авторского переосмысления («Пульчинелла» на музыку Дж.Б. Перголези).

Память

В его честь выпущены монеты и почтовые марки; назван кратер на Меркурии. В Лозанне есть аллея его имени, в Амстердаме — улица (Strawinskylaan). В его честь названы музыкальная школа в Ораниенбауме и музыкальная аудитория в Монтрё. Также существует Фонтан Стравинского на одноимённой площади перед Центром Жоржа Помпиду в Париже, Франция.

Напишите отзыв о статье "Стравинский, Игорь Фёдорович"

Примечания

  1. White, Eric Walter. Stravinsky: The Composer and His Works, second edition. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1979. ISBN 0-520-03983-1
  2. The Cambridge Dictionary of American Biography, by John S. Bowman. Cambridge University Press, 1995.
  3. [www.grammy.com/nominees/search?year=1962&field_nominee_work_value=The%20First%20Family Grammy.com: «Best Classical Performance - Orchestra - Stravinsky: The Firebird Ballet - Igor Stravinsky»]
  4. [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=14042 Культурный центр Дом-музей Марины Цветаевой]
  5. [andron.sitecity.ru/ltext_3101202117.phtml?p_ident=ltext_3101202117.p_3101212045 Из расходной книги Ф. И. Стравинского]
  6. [www.artrz.ru/places/1804660654/1805086698.html Искусство и архитектура русского зарубежья - Стравинская (урожд. Носенко) Екатерина Гавриловна]. Проверено 15 марта 2013. [www.webcitation.org/6F8y2vJsQ Архивировано из первоисточника 15 марта 2013].
  7. Стравинский И. Ф. Диалоги. Л., 1971, с.99.
  8. Эрик Сати, Юрий Ханон. «Воспоминания задним числом». — СПб.: Центр Средней Музыки & Лики России, 2010. — С. 321. — 682 с. — ISBN 978-5-87417-338-8.
  9. Филенко Г. «Французская музыка первой половины ХХ века». — Л.: Музыка, 1983. — С. 76. — 232 с.
  10. Стравинский И.Ф. Диалоги. Л., 1971, с.100.
  11. Жан Кокто. «Петух и Арлекин». — М.: «Прест», 2000. — С. 79. — 224 с. — 500 экз.
  12. [select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F20A1FFE3E59147B93C4A8178AD85F408485F9& Stravinsky Liable to Fine]. New York Times (16 января 1944). Проверено 22 июня 2010. [www.webcitation.org/618pocDfj Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  13. [www.mass.gov/legis/laws/mgl/264-9.htm Mass. Gen. Laws ch. 249, § 9]. [www.webcitation.org/618ppNGDD Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  14. According to Michael Steinberg, Liner notes to Stravinsky in America, RCA 09026-68865-2, the police «removed the parts from Symphony Hall.»Paul Thom. [books.google.com/?id=31d5lYCsKsUC&pg=PA50&lpg=PA50&dq=Musician+as+Interpreter The Musician as Interpreter]. — Penn State Press. — ISBN 9780271031989. page 50
  15. Stephen Walsh. [books.google.com/?id=uzXtKwJQv1gC&lpg=PA152&dq=Stravinsky%20Arres%20%22Star-Spangled%20Banner%22&pg=PA152#v=onepage&q Stravinsky: The Second Exile: France and America, 1934-1971]. — University of California Press. — ISBN 9780520256156., page 152
  16. Позже были выпущены в виде масштабных компиляций на лейблах Sony/BMG, на компакт-дисках.
  17. [www.geni.com/people/Roman-Fedorovich-Stravinsky/6000000017824652891?through=6000000017824650770 Roman Fedorovich Stravinsky]
  18. [www.geni.com/people/Yuri-Fedorovich-Stravinsky/6000000017824650770?through=6000000033652651757 Yuri Fedorovich Stravinsky]
  19. Стравинский Гурий Фёдорович // Отечественные певцы. 1750—1917: Словарь / Пружанский А. М. — Изд. 2-е испр. и доп. — М., 2008.
  20. [nashagazeta.ch/news/12888 Мария Елачич-Стравинская: «Я — последняя из Стравинских в Европе»]
  21. Stravinsky 1936
  22. См., например: Eksteins 1989, pp. 10-16.
  23. Walsh 2001
  24. Griffiths, Stravinsky, Craft, and Josipovici 1982, pp. 49-50.
  25. Стравинский И.Ф. // Музыкальный энциклопедический словарь. М., 1990, с.523.
  26. Straus 2001, p. 4.
  27. White 1979, p. 510.

См. также

Литературные сочинения

  • (соавтор: W. Nouvel) Хроника моей жизни (фр. Chroniques de ma vie. Paris, 1935; рус. перевод: Москва, 2005).
  • (в соавторстве с П.П.Сувчинским) Музыкальная поэтика (фр. Poétique musicale. Cambridge, MA, 1942; англ. перевод под назв. Poetics of Music, 1947; рус. перевод: Москва, 2004).
  • (литературная обработка Р.Крафта) Диалоги (англ. Dialogues and a Diary. New York, 1968; рус. перевод: Ленинград, 1971).
  • Хроника. Поэтика // Составление, комментарии, перевод, указатели, заключительная статья С.И. Савенко. М.: РОССПЭН, 2004. 368 с.

Литература

  • Андриссен Луи и Шёнбергер Элмер. Часы Аполлона. О Стравинском.СПб., 2003. Перевод с нидерландского Ирины Лесковской. -300 с. ISBN 5-7331-0041-9
  • Друскин М.С. Игорь Стравинский: Личность. Творчество. Взгляды. Л.; М.: Советский композитор. 1974. 221 с.; 2-е изд., испр. и доп. Л.: Советский композитор, 1979. 230 с; 3-е изд., 1982. 208 с.
  • Друскин М.С. Стравинский // Музыка XX века: Очерки. 1917—1945. М.: Музыка.1984. Кн. 4, ч. 2. С. 203—229.
  • Стравинская К. Ю. О И. Ф. Савинском и его близких. Л.: Музыка, 1978.
  • White, Eric Walter. [books.google.co.uk/books?id=rZVRysD6FJsC&lpg=PA92&dq=The%20Phenomenon%20of%20Stravinsky%22.%20The%20Musical%20Quarterly&pg=PP1#v=onepage&q&f=false Stravinsky: The Composer and His Works]. (англ.) — Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1979. — ISBN 0-520-03983-1, ISBN 0-520-03985-8
  • Stravinsky V., Craft R. Stravinsky in Pictures and Documents. New York: Simon and Schuster, 1978.
  • Fantastic Cities and Other Paintings by Vera Stravinsky. Boston: David R. Godine, 1979.
  • Igor and Vera Stravinsky: A Photograph Album 1921 to 1971 / Text from Stravinsky’s Interview1912-1963; 258 photographs selected by Vera Stravinsky and Rita McCaffrey; Captions by Robert Craft. New York: Thames and Hudson, 1982.
  • Dearest Bubushkin: The Correspondence of Vera and Igor Stravinsky, 1921—1954, with Excerpts from Vera Stravinsky’s Diaries, 1921—1971 / Ed. by R. Craft. New York: Thames and Hudson, 1985.
  • The Salon Album of Vera Sudeikin-Stravinsky / Ed. and tr. by J.E. Bowlt. Princeton: Princeton University Press, 1995.
  • Муза. Отрывки из дневника и другие тексты Веры Судейкиной (Стравинской) см.: Experiment / IMRC. Vol. 13: Los Angeles, 2007. С. по указ.
  • Straus J.N. Stravinsky's serial "mistakes" // The Journal of Musicology 17 (1999), pp. 231–271.
  • Taruskin R. Stravinsky and the Russian traditions: a biography of the works through Mavra. Oxford: Oxford Univ. Press, 1996.
  • Савенко С.И. Мир Стравинского. М.: Композитор. 2001. 328 с.
  • Савенко С.И. Игорь Стравинский. Челябинск: Аркаим, 2004. 288 с.

Ссылки

  • [www.mymusicbase.ru/PPB/ppb3/Bio_363.htm Игорь Стравинский ] (англ.) (рус.)
  • [www.cdguide.nm.ru/composers/stravin.html Станислав Грев. Стравинский, Игорь Федорович]
  • [www.vor.ru/culture/cultarch220_rus.html Вечная весна Игоря Стравинского (К 120-летию со дня рождения композитора)]
  • [www.cdguide.nm.ru/composers/stravin1.html Список сочинений И. Ф. Стравинского]  (рус.)
  • [www.allmusic.com/cg/amg.dll?P=amg&sql=41:8016~T1 Игорь Стравинский] (англ.) на сайте Allmusic
  • [w3.rz-berlin.mpg.de/cmp/stravinsky.html Биография Стравинского] (недоступная ссылка с 14-05-2013 (3972 дня))  (англ.)
  • [www.nashagazeta.ch/news/12141 «Семейный круг Стравинских». Некоторые биографические данные об одном из ярчайших русских композиторов 20 века, имя которого носит самый большой в Швейцарии концертный зал. Статья в «Нашей газете» от 10.08.2011.] Автор Иван Грезин
  • [www.classicalballet.ru/ballets/firebird/ Жар-птица], [www.classicalballet.ru/ballets/riteofsp/ Весна священная] — либретто и фотографии балетов в постановке Театра классического балета п/р Н. Касаткиной и В. Василёва
  • [www.koegorov.narod.ru/Stravinsky_Four_Russian_Peasant_Songs_1917-54_Cantilena_Moiseyev.mp3 Четыре русские крестьянские песни] — Подблюдные. (ред. 1917—54). Хоровой ансамбль Кантилена. Дирижер Роман Моисеев.
  • Mark McFarland. «Igor Stravinsky.» In Oxford Bibliographies Online: Music. Edited by Bruce Gustavson. New York: Oxford University Press, 2011. [oxfordbibliographiesonline.com/view/document/obo-9780199757824/obo-9780199757824-0035.xml?rskey=gQqPVE&result=44&q= oxfordbibiographiesonline.com.]
  • [harmonia.tomsk.ru/pages/secret/?49 Творческая весна Игоря Стравинского]. Музыковедческий очерк Валерия Васильевича Смирнова
  • [ikliros.com/category/sbornik-ili-tsikl/stravinskii-if-tri-dukhovnykh-khora Три духовных хора на церковнославянские тексты православного обихода Игоря Стравинского] на сайте [www.iKliros.com iKliros]
  • [operachic.typepad.com/opera_chic/2007/03/igor_stravinsky.html Выставка, посвящённая Игорю Стравинскому в Зальцбурге, музей Рупертинум.]

Отрывок, характеризующий Стравинский, Игорь Фёдорович

– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.