Страдомская, Елена Ивановна

Елена Страдомская
Имя при рождении:	Елена Ивановна Страдомская
Профессия:	театральный режиссёр
Театр:	ГАМТ, МАДТ имени Моссовета, МАДТ имени В. В. Маяковского
Награды:

Елена Ивановна Страдо́мская (1900—1959) — советский театральный режиссёр. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1947). Лауреат Сталинской премии первой степени (1949).

Биография

Е. И. Страдомская родилась 21 мая (3 июня) 1900 года. Училась в драматической мастерской в Симферополе (1920—1921), в Москве в студии имени Ф. И. Шаляпина (1924—1926). В 1926—1927 годах актриса, затем режиссёр-педагог в Студии Малого театра (руководитель Ф. Н. Каверин). В 1930-е годы режиссёр ТРАМа Пролетарского района, ТРАМа Ленсовета, Московского театра Ленсовета. В 1937—1948 годах режиссёр Московского театра драмы, в 1948—1950 годах — ГАМТ, с 1950 года — МАДТ имени Моссовета.

Е. И. Страдомская скончалась 2 декабря 1959 года. Похоронена в Москве на Донском кладбище.

Творчество

• 1940 — «Дворянское гнездо» И. С. Тургенева; «Мария Стюарт» Ф. Шиллера
• 1942 — «Русские люди» К. М. Симонова (совместно с Н. М. Горчаковым)
• 1943 — «Фронт» А. Е. Корнейчука (совместно с Н. М. Горчаковым)
• 1947 — «Молодая гвардия» А. А. Фадеева (совместно с Н. П. Охлопковым)
• 1948 — «Московский характер» А. В. Софронова (совместно с А. Д. Диким)
• 1951 — «Шторм» В. Н. Билль-Белоцерковского (совместно с Ю. А. Завадским)

Награды и премии

• Сталинская премия первой степени (1949) — за постановку спектакля «Московский характер» А. В. Софронова на сцене Малого театра
• Заслуженный деятель искусств РСФСР (1947)

Отрывок, характеризующий Страдомская, Елена Ивановна

Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.