Страна зулусов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Страна зулусов
Wene wa Zulu
1819 — 1879



 

 

Флаг

Владения зулусов в период упадка, около 1890 года
Столица Мгунгундлову (1816-1837)

Булавайо
Улунди

Язык(и) Зулусский
Религия африканские традиционные религии
Площадь 20 000 км² (1824 год)
Население 250 000 человек (1824 год)
Форма правления вождество[1]
Инкоси (вожди):
 - 1816-1828 Чака каСензангакона
 - 1828-1840 Дингане каСензангакона
 - 1840-1856 Мпанде каСензангакона
 - 1856-1879 Кечвайо каМпанде
История
 -  1816 Приход Чаки к власти
 -  1837-1840 Конфликт между Дингане и Мпанде
 -  1856-1861 Конфликт между Мпанде и Кечвайо
 - 11 января-4 июля 1879 Англо-зулусская война
К:Появились в 1819 годуК:Исчезли в 1879 году

Страна зулусов (также Зулусская империя, КваЗулу, Зулуленд) — территория союза племен зулусов, сложившегося в первой половине XIX века в Южной Африке на побережье Индийского океана (территория современной провинции ЮАР КваЗулу-Натал). Во время своего максимального расцвета простиралась от реки Понголы на севере до реки Умзимкулы на юге[2][3].





Правление Чаки (1816—1828)

Основателем племенного союза считается Чака (1787—1828). Чака был незаконнорожденным сыном правителя небольшого клана зулусов Сензангаконы. Отец изгнал его вместе с матерью, когда Чаке было шесть лет, после чего связь между ними оборвалась. Найдя пристанище в землях мтетва, Чака, достигший совершеннолетия, возглавил все вооруженные силы мтетва и провел в них ряд модернизаций, заручившись поддержкой вождя Дингисвайо. В 1816 году, опираясь на помощь Дингисвайо, Чака сменил своего отца в качестве инкоси зулу. Главным мероприятием, произошедшим за время правления Чаки, стало проведение военной реформы. На военную службу были мобилизованы все мужчины, способные носить оружие, в возрасте от 20 до 40 лет. Из них вождь сформировал несколько военных подразделений — амабуто, которые составили ядро будущей зулусской армии. В основу своей военной организации Чака положил принципы, которые выработал, находясь на службе у Дингисвайо. Любое нарушение дисциплины или невыполнение приказа влекло за собой смерть. Чака также установил жесткие ограничения на общение между противоположными полами. Все молодые девушки объединялись в женские амабуто, которые выполняли, главным образом, хозяйственные функции. Внебрачные связи между представителями мужских и женских «полков», если на то не было особого распоряжения Чаки, карались смертью. Разрешение же на вступление в брак получали лишь особо отличившиеся в боях воины и ветераны, увольнявшиеся с военной службы. Вооружение армии зулу состояло из щитов высотой чуть меньше роста человека, изготовленных из выдубленной и высушенной бычьей кожи, натянутой на деревянный каркас, а также тяжелого укороченного ассегая для ближнего боя. При амабуто были образованы отряды носильщиков, состоявшие из молодых юношей, в чьи обязанности входило нести продовольственные припасы и минимально необходимый набор бытовых принадлежностей. В мирное время армия зулу подвергалась постоянным военным тренировкам и упражнениям, что вскоре превратило её в самую мощную среди африканцев военную силу Южной Африки[4].

После смерти Дингисвайо в 1817 (по другим данным — в 1818) году Чака, лишившийся единственного надежного союзника, вынужден был в одиночку вести борьбу со Звиде, вождем враждебного племени нвандве. Война с ндвандве отличалась чрезвычайным кровопролитием и напряжением сил. Зулусы одержали победу над превосходящим по численности противником только благодаря своей блестящей военной выучке и выдающемуся полководческому таланту Чаки. В ходе войны с ндвандве ему удалось силой или убеждением склонить соседние вождества к союзу против Звиде. Так, благодаря военным успехам и политическим усилиям, Чаке удалось подчинить своей власти могущественное вождество Г’вабе.

После разгрома Звиде в 1819 году под властью Чаки оказались обширные территории в междуречье рек Тугела и Понгола площадью около 20 тыс. км². Родовые объединения и племена, до этого сохранявшие свою самостоятельность и имевшие собственных правителей, были им разгромлена и рассеяны по пространствам Южной Африки или же были вынуждены признать власть Чаки и войти в состав его державы в качестве вассальных владений. Таким образом, Чака достиг своей главной цели — сумел объединить все близлежащие племена и создать государство, способное противостоять более серьезным внешним врагам.

Правители, добровольно признававшие власть Чаки, сохраняли свои владения в качестве автономий, но при этом они должны были отправить к нему на службу всех взрослых молодых мужчин. Это снижало вероятность восстаний, так как присылаемые новобранцы приносили присягу верности непосредственно самому Чаке.

Главным инструментом поддержания контроля над завоеванными территориями стало строительство военных краалей (иканда), в которых квартировались «полки» зулусов. Иканда находились под управлением ближайших родственниц Чаки — его сестер и теток. Непосредственный контроль и командование над военными подразделениями осуществляли индуны — ближайшие советники и сподвижники Чаки, лидеры союзных родов и племен. На них также были возложены функции апелляционного суда, они осуществляли на вверенной им территории сбор штрафов и подношений в пользу верховного правителя зулусов. Кроме того, из индун формировался совет, на обсуждение которого выносились важнейшие вопросы внутренней и внешней политики: объявление войны и мира, разрешение особо запутанных судебных споров и т. д. Чака ввел свою монополию не только на политическую власть и командование вооруженными силами, но и на религиозные обряды и культы, жестко ограничив влияние колдунов − исангома. Опираясь, прежде всего, на лично преданные ему войска, Чака лишил исангома права самим решать, кто является носителем или орудием злых сил. Все смертные приговоры после изобличения колдунов — носителей чёрной магии, впредь должны были утверждаться самим Чакой или назначенным им лицом. С этого момента исангома стали послушным орудием в руках Чаки против его скрытых противников. Сами же зулусы верили, что их правитель являлся носителем сверхъестественных сил, от которых зависит благополучие всех его подданных. Чака старательно поддерживал в них эту веру, хотя сам достаточно скептически относился к суевериям простого народа. В отличие от других инкоси, он уклонялся от выполнения такой обязанности, как вызывание дождя. Для этого он предпочитал воспользоваться услугами второстепенного знахаря, которым не жалко будет пожертвовать в случае неудачи. Так постепенно власть Чаки приняла поистине неограниченный характер, его слово являлось решающим в политических, военных, судебных и религиозных делах. Весь его внешний облик и церемониал должны были подчеркивать величие правителя зулусов.

Однако эпоха правления Чаки ознаменовывалась не только военно-политическими успехами. Деспотический способ правления Чаки, выражающийся в его подозрительности, жестокости и бескомпромиссности, служил причиной скрытого недовольства подданных. Главными участниками созревшего против него заговора стали единокровный брат Чаки Дингане и Мбопа — индуна королевского крааля. Осуществить их замысел было не так уж сложно — Чака с пренебрежением относился к своей безопасности, не имея даже личной охраны. 22 сентября 1828 года Чака был убит в своем собственном краале всего тремя заговорщиками, которые сумели застать его врасплох. Правителем зулу был провозглашен Дингане.

Правление Дингане (1828—1840)

Придя к власти, Дингане (1795—1840), единокровный брат убитого Чаки, первым делом смягчил жестокие порядки, введенные его предшественником. Он частично ослабил контроль над жизнью общинников зулу: амабуто стали собираться лишь на полгода, и молодые воины могли раньше получить разрешение обзавестись семьей и основать своё собственное домохозяйство. Правитель лишался возможности неограниченной власти: теперь все решения он мог принимать только после совещания со своими индунами и главами влиятельных территориально-родовых объединений. Звание и должность индуны стали передаваться по наследству. В 1837 году произошло событие, вошедшее в историю, как «Великий трек» — переселение буров в центральные районы Южной Африки. Облюбовав земли зулу, буры развязали кровавую и упорную борьбу за право жить на этих территориях. В феврале 1838 года Дингане заманил в ловушку и убил одного из предводителей бурских переселенцев (треккеров) Питера Ретифа с товарищами, зулусы также уничтожили в нескольких стычках около 400 бурских фермеров. В свою очередь, бурский отряд по командованием Андриса Преториуса в сражении при р. Инкоме (называемой с тех пор Кровавой) 16 декабря 1838 года наголову разгромил войско Дингане. Зулусы потеряли только убитыми более 3000 человек (из общего числа свыше 10 000), у буров же оказалось лишь несколько раненых, в том числе и сам Преториус.

Вслед за этим буры заняли оставленную Дингане зулусскую столицу — крааль Мгунгундлову и сровняли его с землёй, на соседних холмах ими были найдены и похоронены останки П. Ретифа и некоторых других убитых буров. Дингане вынужден был пойти на заключение соглашения о мире 23 марта 1839 г. Зулусы отказывались от всех территорий к югу от реки Тугелы. На захваченных землях переселенцы-африканеры основали республику Натал. В 1840 г. брат Дингане — Мпанде, ставленник буров, при поддержке А. Преториуса изгнал его из страны и был объявлен новым инкоси зулусов. Дингане бежал в Свазиленд, где вскоре был убит при невыясненных обстоятельствах.

Правление Мпанде (1840—1856)

В январе 1840 года предводитель бурских переселенцев Андрис Преториус помог Мпанде восстать против своего брата Дингане, который был убит во время похода на север, к лесу Хлатикулу. Мпанде при поддержке буров был провозглашен верховным правителем зулусов. За эту помощь он отдал бурам скот, который якобы был захвачен у них во время войны с Дингане, и предоставил им полную свободу действий в Натале, передав в их распоряжение несколько десятков тысяч километров зулусских земель. Совершив значительные территориальные уступки европейцам, Мпанде удалось сохранить независимость зулусской державы. Он смог установить дружественные отношения с англичанами, аннексировавшими в 1843 году бурскую республику Натал. Граница между новой британской колонией и владениями зулусов проходила по реке Тугела и её левому притоку Баффало. Порядок наследования у зулусов не был четко закреплен, и правитель мог сам определять, какой из его наследников был достоин стать будущим инкоси. Это приводило к частым междоусобицам и соперничеству между возможными претендентами. В 1850-е годы среди зулусов большой популярностью стал пользоваться Кечвайо, но сам Мпанде благоволил к своему старшему сыну Мбуязи. В результате, вокруг претендентов на трон сложилось два враждебных друг другу лагеря. Сторонники Кечвайо были известны под именем узуту, содержавшим намек на их невоздержанность в питье. В 1856 году этот конфликт вылился в открытое вооруженное противостояние. Люди Мбуязи разорили земли сторонников Кечвайо, что привело к мобилизации сил узуту. Две враждебные армии встретились в декабре 1856 году на берегу Тугелы на границе с Наталом. На стороне Мбуязи в сражении принял участие «полк» ветеранов, присланный Мпанде на помощь своему любимцу, а также отряд пограничной полиции Натала численностью в 35 человек во главе с английским охотником и торговцем Джоном Данном. Но, благодаря подавляющему численному преимуществу, узуту удалось одержать победу, Мбуязи и пятеро других сыновей Мпанде были убиты. Само место побоища, по свидетельству очевидцев, было буквально усеяно телами павших воинов[5].

С этого момента фактическое управление страной перешло в руки Кечвайо, а за Мпанде остались лишь формальные представительские функции. Конфликт между отцом и сыном, однако, так и не был разрешен до конца. У обеих сторон не хватало сил решительно изменить ситуацию в свою пользу. Это противостояние вызывало серьезные опасения и у английских властей Натала, которые боялись, что эскалация конфликта может привести к дестабилизации ситуации и в самой английской колонии, где африканское население составляло подавляющее большинство. Опасаясь возможного вторжения со стороны зулусов, колониальные власти приняли решение о возведении вдоль границы нескольких военных фортов. Однако и колонисты, и зулусы были заинтересованы в мирном разрешении конфликта. Поэтому, при посредничестве англичан, Кечвайо и Мпанде пришли к компромиссу. В 1861 г. в страну зулусов со специальной миссией отправился министр по туземным делам республики Натал Т. Шепстоун, официально признавший Кечвайо наследником Мпанде, который, в свою очередь, публично выразил свою преданность отцу[6]. В последующем Кечвайо и Мпанде попытались использовать поддержку англичан в противостоянии с бурами.

В последние годы своей жизни Мпанде фактически уже не оказывал сколь-нибудь значительного влияния на дела управления. Вождь зулусов пристрастился к спиртным напиткам, в особенности, к пиву. При короле всегда находился паж, по необходимости подносивший ему любимый напиток[7]. Со временем правитель стал настолько грузным, что потерял возможность передвигаться без посторонней помощи. Фактическое руководство страной находилось в руках Кечвайо. Умер Мпанде в октябре 1872 года.

Правление Кечвайо (1872—1879)

После смерти Мпанде Кечвайо (1826—1884) вступил в достоинство верховного правителя зулусов. Церемония проходила в священном для зулусов месте, где находились могилы всех их правителей, начиная с отца Чаки — Сензангаконы. Повторная церемония была проведена по образу европейской коронации, в присутствии англичан во главе с Т. Шепстоуном.

С середины 70-х годов начался рост напряженности в отношениях между зулусами и англичанами, чему во многом способствовало уникальное положение зулусской державы, сохранившей к 1870-м годам свою независимость, военную организацию и традиционный уклад жизни[8]. При Кечвайо войско зулусов насчитывало 25-30 тыс. человек, при помощи английского торговца Дж. Данна был создан отряд воинов, вооруженных огнестрельным оружием, делались попытки организовать кавалерию. Войско зулусов являлось самой мощной, крупной и дисциплинированной силой африканцев в Южной Африке. В 1877—1878 годах возросло политическое давление на Кечвайо со стороны британских властей. Колонисты изображали вождя зулусов в качестве жестокого тирана, пытавшегося возродить самые кровавые обычаи, существовавшие во времена Чаки. В этих условиях Кечвайо проявлял максимум выдержки. Его главным стремлением было сохранить мир, так как он хорошо понимал безнадежность открытого военного столкновения с европейцами.

Неизбежность военного столкновения между зулусами и Великобританией стала очевидной после британской аннексии Трансвааля в апреле 1877 года. Эти действия являлись частью более широкого плана по объединению всей Южной Африки под властью Великобритании в составе будущей Южно-Африканской конфедерации. Сохранения независимости зулусов этот проект не предусматривал. Наоборот, существование свободного зулусского государства виделось как главное препятствие на пути к этой цели.

11 декабря 1878 года лейтенант-губернатор Натала Г. Балвер предъявил Кечвайо ультиматум, основными условиями которого были роспуск зулусского войска, отказ от сформированной Чакой военной системы, свобода действий для английских миссионеров в Зулуленде, а также согласие на размещение Зулуленде британского резидента, который должен был следить за соблюдением условий ультиматума и присутствовать при разрешении любых конфликтов, в которых участвовали европейцы или миссионеры. Разумеется, в таких условиях Кечвайо ничего не оставалось, кроме как отвергнуть ультиматум, что и стало поводом для начала Англо-зулусской войны.

Англо-зулусская война

11 января 1879 года с разрешения британского правительства армия, разделённая на 3 колонны и состоящая из 5000 британцев и 8200 африканцев под командованием Фредерика Огастаса Тезигера, лорда Челмсфорда, вторглась на зулусскую территорию. В первом в ходе войны крупном сражении у холма Изандлвана (22 января 1879 года) численно превосходящая армия зулусов одержала над отрядом под командованием полковника Э. Дернфорда и подполковника Генри Пуллейна победу; зулусы не брали пленных и уничтожили всех, кого смогли, но и сами понесли серьёзные потери (около 3000 убитых). 22-23 января 4-5 тысяч зулусов совершили набег на пограничный пост Роркс-Дрифт, который обороняло 139 английских солдат, но после десятичасовой битвы были вынуждены отступить, понеся большие потери (в окрестностях Роркс-Дрифта после сражения было найдено около 400 погибших зулусов). 1-я колонна, которой командовал полковник Чарльз Пирсон, 22 января была осаждена зулусами в форте Эшове. Так как у Кечвайо не было планов вторжения в Натал, наступило относительное затишье в войне, и британцы получили возможность оправиться от потерь и дождаться подкреплений. 12 марта зулусы атаковали англичан на берегу реки Интомбе, 62 из 106 английских солдат были убиты. Но к этому времени британцы подготовились к новому наступлению, а 28 марта 4-я колонна полковника Эвелина Вуда атаковала зулусов у Хлобане, но на подмогу к зулусам прибыла армия в 26 000 человек, и британцы были побеждены. Их потери убитыми составили 15 офицеров и 210 рядовых (из них 100 африканцев). На следующий день 25 000 зулусских воинов без разрешения Кечвайо напали на лагерь Вуда у Камбулы, но потерпели поражение. Эта битва считается переломным моментом в войне.

Тем временем 29 марта лорд Челмсфорд выступил во главе армии, состоящей из 3400 европейских и 2300 африканских солдат, на помощь осаждённой в Ешаве 1-й колонне. 2 апреля он победил зулусов в бою у Гингиндлову, а 3 апреля прибыл в Ешаве, положив конец двухмесячной осаде.

После поражений у Камбулы и Гингиндлову Кечвайо был готов пойти на мир, но лорд Челмсфорд решил продолжать войну до полного разгрома зулусов. 4 июля произошла последняя битва в войне. Объединённая британская армия Челмсфорда нанесла сокрушительное поражение зулусам, которыми командовал Кечвайо, в битве у королевского крааля Улунди. Потери зулусов составили 1500 человек, британцы потеряли 10 человек убитыми и 87 ранеными.

Падение монархии

28 августа 1879 года Кечвайо был взят в плен и доставлен в Кейптаун. Власть династии потомков Чаки прекратилась, и страна зулусов была разделена между 13 «вождями», среди которых были Зибебу, Хаму, и Джон Данн. Каждый «вождь» подписал договор, где он обещал отказаться от военной системы зулусов. На одном из первых мест в договоре также стояло обязательство поощрять мужчин отправляться на заработки в Наталь или другие британские территории. Также «вожди» обязались запретить практику «вынюхивания» колдунов и их последующей казни, отказаться от ввоза огнестрельного оружия и разрешать все споры с другими «вождями» при посредничестве британского резидента. В остальном зулусы получили полную автономию .

Однако это «урегулирование» не принесло мира. Уже в 1880 году в Зулуленде фактически началась гражданская война между Зибебу, Хаму, Дж. Данном и сторонниками свергнутого Кечвайо. В 1883 году Кечвайо был возвращен англичанами в Зулуленд, но, потерпев поражение от Зибебу, бежал под защиту англичан и умер в Эшове 8 февраля 1884 года.

Номинальным преемником Кечвайо стал его сын, Динузулу, но он не был признан британским правительством, и функции его, как вождя, были существенно ограничены. Формальная власть Динузулу под английским протекторатом продолжалась до 1887 года, когда произошла аннексия Зулуленда англичанами, положившая конец зулусской независимости.

См. также

Напишите отзыв о статье "Страна зулусов"

Примечания

  1. История Тропической и Южной Африки в новое и новейшее время / отв. ред. А. С. Балезин. М.: ИВИ РАН, 2010. С. 83-85, 92.
  2. Энциклопедия Африка: в 2 тт. М.: Инфра-М; Институт Африки, 2010. Т. 1: А-К. С. 896.
  3. Большая российская энциклопедия. Т. 10. М.: Большая российская энциклопедия, 2008. С. 589.
  4. Риттер Э. А. Зулус Чака. — М., 1989. — С. 69.
  5. Хаггард Г. Р. Дни моей жизни // Хаггард Г. Р. Миссия в Трансвааль. М.: Наука, 1979. С. 31.
  6. Maylam P. A History of the African People of South Africa: from the Early Iron Age to the 1970s. London: Groom Helm; David Philip, 1986. P. 75
  7. [militera.lib.ru/bio/ritter_ea_shaka/index.html Э. А. Риттер. «Зулус Чака»]
  8. Binns C. T. The Last Zulu King. The Life and the Death of Cetshwayo. London: Longmans, 1963. P. 62-63

Литература

  1. Потехин И. И. Формирование национальной общности южно-африканских банту — М., 1955.
  2. Риттер Э. А. Зулус Чака. — М., 1989.
  3. Gluckman, M. The Individual in a Social Framework: the Rise of King Shaka of Zululand // Journal of African Studies. 1974. — Vol.1. № 2. — P. 113—144.
  4. Gybson J. Y. The Story of the Zulus. — L., 1911.
  5. The Mfecane Aftermath: Reconstructive Debates on South African History. — Johannesburg, 1995.
  6. Morris, Donald R. The Washing of the Spears: A History of the Rise of the Zulu Nation Under Shaka and its Fall in the Zulu War of 1879. — L., 1966.

Отрывок, характеризующий Страна зулусов

На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.