Страницы Сталинградской битвы

Страницы Сталинградской битвы
Жанр	многосерийный телевизионный хроникально-документальный фильм
Режиссёр	Виктор Магатаев Анастасия Осокина
Продюсер	Александр Шейнин
Автор сценария	Всеволод Ершов
Оператор	Станислав Головенкин, Валерий Контарёв, Владимир Красуцкий, В. Марченков.
Кинокомпания	творческая группа Волгоградской студии телевидения
Длительность	7 серий
Страна	СССР
Язык	русский
Год	1967
Выход фильма «Страницы Сталинградской битвы»

К:Фильмы 1967 года

«Страницы Сталинградской битвы» — фильм режиссёра Виктора Магатаева по сценарию Всеволода Ершова, участника Сталинградской битвы, разведчика, а после окончания войны — журналиста, автора книг, многочисленных судебных очерков, статей, фельетонов, составителя ежедневных фронтовых сводок 1942—1943 годов в газете «Волгоградская правда» к очередной годовщине Сталинградской битвы (1980-е годы) .

Фильм

Фильм, созданный на основе документов и хроники из киноархивов СССР и ГДР, состоит из 7 серий: «На степных рубежах», «23 августа», «Дни и ночи», «Операция Уран», «Разгром Манштейна», «Кольцо сжимается», «Победа». В фильмах Волгоградского комитета по телевидению и радиовещанию приняли участие выдающиеся военачальники Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, А. И. Ерёменко, маршал артиллерии В. И. Казаков, генерал армии П. И. Батов, генерал-полковник М. С. Шумилов, бывший секретарь Сталинградского обкома КПСС А. С. Чуянов и другие. Появление Георгия Константиновича Жукова на экране было одним из первых после его продолжительной опалы.

Фильм создавался к 25-летию начала Сталинградской битвы, на Волгоградской телестудии когда автор сценария В. П. Ершов был председателем областного комитета по радиовещанию и телевидению. Режиссёр фильма — Виктор Кадиевич Магатаев (родился 12 сентября 1930 года) приехал в Волгоград, в период комплектования студии Волгоградского телевидения.

Одновременно с работой над фильмом «Страницы Сталинградской битвы» В. К. Магатаев вместе с диктором Юрием Борисовичем Левитаном, скульптором Евгением Викторовичем Вучетичем и звукорежиссёром Александром Ивановичем Гераськиным работал над созданием звуковых композиций, сопровождающих посетителей мемориального комплекса «Мамаев курган», также Ю. Б. Левитан начитал несколько сводок Сталинградского направления и для фильма. Эти записи хранились в Комитете по телевидению и радиовещанию в Волгограде по состоянию на 1985 год.

В перечне фильмов В. К. Магатаева в Гостелерадиофонде указано, что вместе с ним режиссёром фильма «Страницы Сталинградской битвы» была и Д. Осокина. (Вероятна опечатка и правильно следует читать — Анастасия Ивановна Осокина. А. Осокина указана в титрах к 7-й серии.) Год же выпуска фильма — 1968, а не 1967. Понятно, что работа над фильмом могла занимать продолжительный период времени, а поэтому расхождение в годах вполне реально.

А. И. Осокина — супруга В. К. Магатаева помогала своему мужу-режиссёру и автору сценария Всеволоду Петровичу Ершову в работе над всеми сериями фильма. С течением времени Анастасия Ивановна Осокина стала главным режиссёром Волгоградской телестудии.

Редактором фильма был М. Красихин.

Во время сьёмок фильма режиссёр Виктор Кадиевич Магатаев отмечал организационные сложности. В 1966 году не было упорядочено положение о сьёмках документальных фильмов, не было приказа 418 по Гостелерадио, по которому можно было вести расходы по киноплёнке и по сьёмкам. Больше всего В. К. Магатаев переживал за состояние здоровья участвующих в фильме военачальников поскольку некоторые из них были уже больными людьми и не могли длительно находиться под осветительными приборами. Маршала А. М. Василевского В. К. Магатаев с оператором В. Красуцким решили снять при естественном освещении, а маршалу Николаю Николаевичу Воронову врачи сниматься запретили. Маршал А. М. Василевский после того, как ушёл в запас, впервые дал своё согласие на сьёмку в этом историческом фильме. Фильм снимали без дублей. Кинооператор не имел права на ошибку. Владимир Красуцкий и Валерий Контарёв справились с поставленной задачей.

Во время работы над сценарием В. П. Ершов и В. К. Магатаев пришли к тому, что рассказ о сражении будут вести два персонажа — простой солдат и представитель командования. Этот приём не удалось провести через всё повествование из-за ограничений по времени и трудностей написания текста за солдата, а не от автора. Первая встреча маршала Г. К. Жукова с автором сценария В. П. Ершовым и режиссёром фильма В. К. Магатаевым прошла напряжённо. Георгий Константинович тщательно выяснял, насколько основательно подготовлены автор сценария и режиссёр к решению Сталинградской темы. Это был своего рода экзамен. Маршал Жуков взялся консультировать фильм и заставил авторов представить ему сценарии всех 7 серий сразу.

Режиссёр Виктор Кадиевич Магатаев перед сьёмкой поставил себе условие: не брать из архивов киноплёнку, не касающуюся Сталинградского направления, хотя был и более выигрышный материал. В фильме отсутствуют кадры заседаний или работы нашей Ставки Верховного Главнокомандования или Комитета Государственной обороны. Существовал запрет снимать представителей нашей ставки, особенно на фронтах.

После выхода фильма в эфир у В. П. Ершова возникли принципиальные разногласия с членами Волгоградского обкома КПСС из-за категорического отказа Всеволода Петровича Ершова включить в фильм лиц не имеющих какого-либо отношения к съёмкам и/или боевым действиям во время Сталинградской битвы. В. П. Ершов был освобождён от занимаемой должности председателя Волгоградского областного комитета по радиовещанию и телевидению.

Г. К. Жуков тепло отзывался об авторах фильма и благодарил за его создание, оценивая по достоинству коллективный труд. Фильмы Георгию Константиновичу понравились. Как пишет режиссёр фильма Виктор Кадиевич Магатаев "... Он оценил нашу работу, пожал руку и строго, по «жуковски», без лишних слов, просил передать благодарность автору Всеволоду Петровичу Ершову. А на другой день Георгий Константинович прислал нам через порученца свою, только что вышедшую книгу «Воспоминания и размышления». Книги были подписаны автором и предназначались Ершову и мне..."

Авторы использованной хроники

В фильме широко используются съемки фронтовых кинооператоров, как советских, так и немецких. Авторы советской военной кинохроники, использованной в фильме, перечислены в титрах первой серии:

1. В. Орлянкин
2. А. Софьин
3. Р. Кармен
4. А. Ибрагимов
5. Б. Вакар
6. А. Казаков
7. А. Кричевский
8. Е. Мухин
9. Н. Вихирев
10. И. Гольдштейн
11. М. Посельский
12. Б. Шадронов
13. И. Кацман
14. Г. Островский
15. И. Малов

Звукорежиссёры

• Г. Бендель
• А. Гераськин
• А. Григорьев — выполнял работы при синхронных съёмках.
• Ю. Фёдоров

Показ фильма

Первый показ фильма состоялся в просмотровом зале Волгоградской телестудии и стал началом кинематографической истории Волгограда . В 60-е годы 20 века эти фильмы о Сталинградской битве тиражировались по всем телестудиям СССР, показаны по Центральному телевидению и за рубежом. Аудитория зрителей составила несколько миллионов человек.

Показ готовой работы соостоялся и на даче маршала Георгия Константиновича Жукова. Были показаны два фильма из семи, в которых снялся Г. К. Жуков Этот просмотр состоялся летом 1969 года, после того как Георгий Константинович перенёс инсульт, но был на ногах и опирался на трость. Когда семь фильмов шли по первой программе центрального телевидения Г. К. Жуков не смог посмотреть их из-за болезни. На индивидуальном просмотре присутствовали: жена маршала Г. К. Жукова — Галина Александровна, режиссёр фильма Виктор Кадиевич Магатаев, порученец маршала — майор Предухин Иван Александрович и мать жены Клавдия Евгеньевна Семёнова. Показывали фильмы «На степных рубежах» и «Операция «Уран». Во время просмотра фильмов, когда прошёл эпизод о рождении идеи об окружении группировки противника в районе Сталинграда, на щеке Маршала блеснула слеза.

В Калининграде на телеканале Россия-1 в 2015 году продолжилась трансляция этого фильма.

«В шестидесятых годах прошлого столетия эти кадры увидели несколько миллионов человек. Страницы Сталинградской битвы, фильм волгоградского режиссёра Виктора Магатаева и сценариста Всеволода Ершова, вмиг стал бестселлером в Советском Союзе и даже за его пределами. В семи сериях ленты от начала и до конца показана история самой грандиозной битвы в истории человечества. Символично, что работа над фильмом совпала с окончанием строительства мемориала на Мамаевом кургане.» [kaliningrad.rfn.ru/rnews.html?id=113281&cid=29 НОВОСТИ 30.03.2015 19:23 «СОБЫТИЯ НЕДЕЛИ» с Валерием ЕКЕЛЕМ от 29 марта 2015 года.]

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=pvW2EAefJws Страницы Сталинградской битвы. 1. На степных рубежах.]
• [www.youtube.com/watch?v=3sKotcfo-S0 Страницы Сталинградской битвы. 2. 23 августа.]
• [www.youtube.com/watch?v=hdSqJUAuURQ Страницы Сталинградской битвы. 3. Дни и ночи.]
• [www.youtube.com/watch?v=fZ2ru0TxcsE Страницы Сталинградской битвы. 4. Операция «Уран».]
• [www.youtube.com/watch?v=jyH7Kb09OyU Страницы Сталинградской битвы. 5. Разгром Манштейна.]
• [www.youtube.com/watch?v=vHIVA2XxBUo Страницы Сталинградской битвы. 6. Кольцо сжимается.]
• [www.youtube.com/watch?v=Pt-GSTml6N8 Страницы Сталинградской битвы. 7. Победа.]

Отрывок, характеризующий Страницы Сталинградской битвы

– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.