Страсти (Бах)
Поделись знанием:
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!
В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»
Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
«Страсти» (нем. Die Passion) — цикл монументальных произведений Баха, где разыгрываемый в лицах евангельский рассказ перемежается ариями da capo[1] на специально сочинённые поэтические тексты, хорами и хоралами. До нашего времени дошли «Страсти по Иоанну» (BWV 245) и «Страсти по Матфею» (BWV 244b и BWV 244), а также текст «Страстей по Луке». Считавшиеся утерянными «Страсти по Марку» (BWV 247) были реконструированы в XX веке.
При жизни «Страсти» неоднократно исполнялись Бахом в нескольких редакциях. После смерти Баха этот цикл был забыт, пока в 1829 году Мендельсон триумфально не возродил его исполнение. Сегодня «Страсти» Баха считаются высшим проявлением музыкального жанра страстей[2].
Содержание
Жанр «страстей»
Страсти (пассион, от лат. passio — «страдание»). К IV веку в церковной литургии появилась традиция читать повествования на евангельский сюжет страстей по Матфею (MP) в Пальмовое (Вербное) воскресенье и страстей по Луке (LP) в среду Страстной недели. В IX веке к ним прибавилось исполнение страстей по Марку (MaP) в Страстной четверг и страстей по Иоанну (JP) в Страстную пятницу [3]. С XVI века, следуя рекомендации Лютера, Страсти могли также исполняться, вместо дней Страстной недели, в предшествующие воскресенья Великого поста[4].
Рассказ о последних днях земной жизни Иисуса у евангелистов: Матфей (Мф. 26-27), Марк (Мк. 14-15), Лука (Лк. 22-23) и Иоанн (Ин. 18-19) почти совпадает и состоит из следующих частей[5]:
- Пророчество Иисуса о распятии
- Предательство Иуды
- Тайная вечеря
- Моление о чаше
- Поцелуй Иуды
- Отречение Петра
- Суд Пилата
- Крестный путь
- Распятие Христово
Главная роль в исполнении «Страстей» принадлежит евангелисту. Он ведёт повествование прозой, от лица очевидца. Для исполнения этих страстей использовались мелодичные формы речитации, т. н. страстны́е тоны. Для музыкальной речи евангелиста в католической традиции использовали формулу григорианского хорала, в протестантской— родную речь и национальные мотивы.
До XIII века «Страсти» исполнялись одним певцом. С XIV века роли при исполнении «Страстей» стали распределяться между клириками, рассказ Евангелиста поручался тенору, Иисуса — басу (Бах в своих «Страстях» следует этому канону). В то же время получили распространения внецерковные инсценировки «Страстей», исполняемые прихожанами и народными музыкантами[6].
В XV веке появились версии «Страстей», где слова некоторых персонажей исполнялись полифонически — голосами сразу нескольких исполнителей. К середине XV века в Англии на основе такой техники исполнения возникли т. н. «драматические» (хоральные, респонсорные) «Страсти», где сольная речитация евангелиста чередуется с полифоническими партиями Христа и толпы[2][7]. Позже, в развитие «драматических» «Страстей», продолжая использовать многоголосое произнесение слов некоторыми персонажами, появились новые многочисленным музыкальные версии драматических «Страстей» на латинском[8] и немецком[9] языках[10]. Иоганн Махольд в 1593 году в «Страстях по Матфею»[11] впервые ввёл в «Страсти» строфы лютеранского хорала[7].
Высшего выражения драматическая версия страстей получила в произведениях немецкого композитора Генриха Шютца: «Страсти по Иоанну» (1665 год), «Страсти по Матфею» (1666 год) и «Страсти по Луке» (около 1666 года)[12][13]. В XVI веке возникла ещё одна форма страстей, мотетная, где весь текст, включая слова Христа, исполняется хором, усиливая влияние музыки в передаче художественных эмоций[14].
Мотетная форма «Страстей» также писалась на латинском[15] и немецком[16] языках[10].
Однако со временем драматическая форма, как более выразительная, становится доминирующей[3]. В исполнении участвовали только мужские голоса: Mulier taceat in ecclesia («Женщина в церкви да молчит»)[14].
В XVI веке сподвижник Лютера Иоганнес Вальтер приспособил драматические «Страсти» к протестантскому обиходу[3][17], что стало образцом для других композиторов.
В конце XVI века появился новый «ораториальный» тип «Страстей», где драматическая форма была усилена музыкальным началом, привнесённым мотетными страстями. При исполнении страстей начинают использоваться не только орган, но и другие инструменты, а сохранённый из драматической формы речитатив евангельского текста чередуется мадригальными (на естественном для прихожан языке) стихами.
Постепенно оркестр начинает играть равную с певцами роль, а для передачи драматической экспрессии в «Страсти» вводятся оперные средства выразительности[18]. В «Страстях» Рейнхарда Кайзера[19] впервые вместо библейского использовался текст на стихи Кристиана Фридриха Хунольда.
Написанный в 1712 году текст «Страстей» Бартольда Генриха Брокеса[20] стал каноническим и был положен на музыку Кайзером[21], Генделем[22] и Телеманом[23], Маттезоном[24][25].
Ораториальный тип «Страстей» получил высшее выражение в «Страстях по Иоанну» (1724 год) и «Страстях по Матфею» (1727 год) И. С. Баха, сочетающих разыгрываемый в лицах евангельский рассказ и библейский текст, арии на сочинённые поэтические тексты и хоровые сцены[7].
Дальнейшее развитие жанра привело в середине XVIII века к замещению сакральной евангельской истории оперной драмой. Наиболее известные произведения, такие как «Смерть Иисуса» Карла Генриха Грауна[26], исполняются уже не в церкви, а в концертных условиях. Баховские пассионы оказываются забыты до 11 марта 1829 года, когда Феликс Мендельсон представит «Страсти по Матфею» в зале берлинской Певческой капеллы[18].
В XIX веке крупные композиторы не используют жанр собственно «Страстей», однако Бетховен, Луи Шпор, Лист и другие создают страстные оратории. В XX веке композиторы возвращаются к жанру «Страстей», значительные лютеранские образцы создают Хуго Дистлер[27], Эрнст Пеппинг[28], Эберхард Венцель[29], католические — Кшиштоф Пендерецкий[30] и Арво Пярт[31].
В августе—сентябре 2000 года в Штутгарте в рамках празднования 250-летия Иоганна Себастиана Баха были исполнены «Страсти» по четырём каноническим евангелиям, написанные на четырёх разных языках и в четырёх разных стилях: на английские тексты «Водяные Страсти по Матфею» для сопрано, баритона, хора, инструменталистов и электроники Тан Дуна[32], на испанские тексты «Страсти по Марку» для латиноамериканских певца и певицы, сопрано, двух афро-латиноамериканских танцовщиков, хора и инструментов (включая экзотические) Освальдо Голихова[33], на немецкие тексты «Страсти по Луке» для сопрано, меццо-сопрано, контральто, тенора, баритона, хора и оркестра Вольфганга Рима[34] и на русские и церковнославянские тексты «Страсти по Иоанну» для сопрано, тенора, баритона, баса, двух хоров, оркестра и органа Софьи Губайдулиной[7][35].
В 2007 году митрополитом Иларионом были написаны первые страсти для православного обихода, «Страсти по Матфею»[36] .
Создание «Страстей»
В некрологе, опубликованном в «Музыкальной библиотеке» Лоренца Мицлера, со ссылкой на сына Баха, Карла Филиппа Эммануила, и ученика, Иоганна Фридриха Агриколу, указано пять «Страстей» авторства Иоганна Себастьяна Баха. То же количество «Страстей» сообщает первый биограф Баха Форкель. Однако до нашего времени в полном виде дошли две: «Страсти по Иоанну» и «Страсти по Матфею». «Страсти по Марку» дошли только в виде текста. Сохранившиеся три работы представляют ораториальный тип «Страстей», где сохранённый в сольных партиях для евангелиста, Иисуса, Пилата и других, а также для хоров учеников, первосвященников, толпы, библейский текст прерывается фрагментами с небиблейскими текстами: ариями на сочинённые либреттистом стихи и хоралами на лютеранские богослужебные тексты[2].
Возможно, что для исполнения в 1713 году Бах видоизменил и добавил некоторые части к «Страстям по Марку» Рейнхарда Кайзера[37]. Карл Людвиг Хильгенфельдт, автор не слишком основательной биографии Баха[38], упоминает о «Страстях» Баха, написанных в 1717 году, однако не сообщает какие-либо подробности об этом произведении[39]. Возможно, некоторые части этих «Страстей» вошли во вторую версию «Страстей по Иоанну» (1725 год)[40]. По стилистическим причинам считается принадлежащим Баху ариозо «So heb ich denn mein Auge sehnlich auf»[41], исполненное им в составе пастиччо[42] «Страстей» Грауна-Телемана-Баха-Кунау-Алтникола[37].
Страсти по Иоанну
Неканоническая (то есть отклоняющаяся от собственно евангельского текста) часть текста «Страстей по Иоанну» представляет популярные стихи Брокеса[20], а также тексты Кристиана Генриха Постеля и Христиана Вейзе[43]. Также «Страсти по Иоанну» содержат два эпизода из библейского Евангелия от Матфея: отречение Петра в конце речитатива «Da hub er an, sich zu verfluchen und zu schwören» (Мф. 26:74-75) и речитатив «Und siehe da, der Vorhang im Tempel zerriss in zwei Stück» (Мф. 27:51-52 «И вот, завеса в храме раздралась надвое»)[44].
Существует 4 редакции «Страстей по Иоанну» Баха. Для второго исполнения «Страстей по Иоанну» в 1725 году Бах переработал произведение, исключив некоторые фрагменты и вставив полифонические фрагменты, основанные на cantus firmus (простой напев), тем самым приблизив произведение к типу хоральной кантаты. При втором исполнении вступлением служил хор «О Mensch, bewein' dein Sünde groß», впоследствии перенесённый Бахом в «Страсти по Матфею». В версию были добавлены три арии: «Himmel reiße, Welt erbebe!», «Zerschmettert mich, ihr Felsen und ihr Hügel» и «Ach windet euch nicht so». Первоначальный заключительный хорал в версии 1725 года был заменен на «Christe, du Lamm Gottes», впоследствии перенесённый в кантату «Du wahrer Gott und Davids Sohn»[45]. В третьей версии (ок. 1730 года) опущены хоральные вариации, перенесённые в страсти по «Матфею», добавлены ария и «симфония»[46](версия утеряна). Четвёртая версия (1749 год) была близка к первоначальному варианту, за исключением некоторых изменений в тексте. В этой версии Бах также увеличил исполнительский состав, добавил большой фагот[47](bassono grosso)[2][48].
Различные версии «Страстей по Иоанну»[49]
| Фрагмент | Версия 1724 года | Версия 1725 года | Версия 1730 года | Версия 1749 года |
|---|---|---|---|---|
| 1. Хор | возможно без поперечной флейты | заменено на 1II «O Mensch, bewein dein Sünde groß» в D major | как в редакции 1724 года | как в редакции 1724 года |
| 11+. Ария и Хор | отсутствует в версии | часть 11+ «Himmel reiße, Welt erbebe» вставлена после части 11 | отсутствует в версии | отсутствует в версии |
| 12c. Речитатив | 16 тактов | как в редакции 1724 года | 9 тактов без цитат из Мф., каданс в B minor | как в редакции 1724 года |
| 13. Ария | заменено на арию 13II «Zerschmettert mich, ihr Felsen und ihr Hügel» | заменено на несохранившуюся арию | как в редакции 1724 года | |
| 14. Хорал | A major | A major | G major | как в редакции 1724 года |
| 19. Ариозо | заменено на арию 19II «Ach windet euch nicht so» | как в редакции 1724 года | как в редакции 1724 года | |
| 20. Ария | отсутствует | как в редакции 1724 года | как в редакции 1724 года | |
| 33. Речитатив | только три такта, содержал фрагмент Мк. 15:38 | семь тактов, содержал фрагмент Мф. 27:51-52. | заменен на несохранившуюся часть «Symphonia» (вместо частей 33-35) | как в версии 1725 года |
| 34. Ариозо | как в редакции 1724 года | отсутствует | как в редакции 1724 года | |
| 35. Ария | возможно без поперечной флейты | как в редакции 1724 года | отсутствует | как в редакции 1724 года |
| 40. Хорал | заменено на хорал 40II «Christe, du Lamm Gottes» | отсутствует, версия заканчивалась хором 39 | как в редакции 1724 года |
Структура Страстей по Иоанну
| Номер | Состав | Немецкое название | Русское название[50] | Исполнители | Автор текста | Автор музыки |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | Хор | Herr, unser Herrscher, dessen Ruhm | Господи, Господь наш! Твоя слава | Хор | Парафраз на стихов 2 и 10 псалма 8[51] | |
| 2a | Речитатив | Jesus ging mit seinen Jüngern | Иисус вышел с учениками Своими | Евангелист, Иисус | Ин. 18:1-5 | |
| 2b | Хор | Jesum von Nazareth | Иисуса Назорея | Хор | Ин.18:5 | |
| 2c | Речитатив | Jesus spricht zu ihnen | Иисус говорит им | Ин. 18:6-7 | ||
| 2d | Хор | Jesum von Nazareth | Иисуса Назорея | Хор | Ин. 18:7 | |
| 2e | Речитатив | Jesus antwortete | Иисус отвечал | Евангелист, Иисус | Ин. 18:8 | |
| 3 | Хорал | O große Lieb, o Lieb ohn alle Maße | О великая, безмерная любовь | Хор | Иоганнес Херман[52] | Иоганн Крюгер[52] |
| 4 | Речитатив | Auf dass das Wort erfüllet würde | Да сбудется слово, реченное Им: | Евангелист, Иисус | Ин. 18:9-11 | |
| 5 | Хорал | Dein Will gescheh, Herr Gott, zugleich | Да будет Твоя воля, Господи и Боже | Хор | Лютер[53] | Анонимный автор 16-го века[53] |
| 6 | Речитатив | Die Schar aber und der Oberhauptmann | Тогда воины и тысяченачальник | Евангелист | Ин. 18:12-14 | |
| 7 | Ария | Von den Stricken meiner Sünden | Чтоб разрешить меня | Альт | За образец взят вступительный хор «Страстей» Брокеса[51] | |
| 8 | Речитатив | Simon Petrus aber folgete Jesu nach | За Иисусом следовали Симон Петр | Евангелист | Ин. 18:15 | |
| 9 | Ария | Ich folge dir gleichfalls | И я шагами бодрыми последую Тебе | Сопрано | Автор неизвестен[51] | |
| 10 | Речитатив | Derselbige Jünger war dem Hohenpriester bekannt | Ученик же сей был знаком | Евангелист, Иисус, Петр, Служитель, Служанка | Ин. 18:15-23 | |
| 11 | Хорал | Wer hat dich so geschlagen | Кто смеет бить Тебя | Хор | Пауль Герхардт[54] | Генрих Исаак[54] |
| 12a | Речитатив | Und Hannas sandte ihn gebunden | Анна послал Его связанного | Евангелист | Ин. 18:24-25 | |
| 12b | Хор | Bist du nicht seiner Jünger einer? | Не из учеников ли Его и ты? | Хор | Ин. 18:25 | |
| 12c | Речитатив | Er leugnete aber | Он отрекся | Евангелист, Петр, Служитель | Ин. 18:25-27, Мф. 26:75 | |
| 13 | Ария | Ach, mein Sinn | Душа моя | Тенор | За образец взято стихотворение Кристиана Вейзе (Christian Weise) «Der wienende Petrus» из оратории «Der Grunen Jugend Nothwendige Gedanken» (Лейпциг, 1675)[51] | |
| 14 | Хорал | Petrus, der nicht denkt zurück | Петр, забывший Божье слово | Хор | Лютер[55] | Мельхиор Вульпиус[55] |
| 15 | Хорал | Christus, der uns selig macht | Христос, блаженство даровавший нам | Хор | Микаэль Вайсе[56] | Вайсе-Кальвизий[56] |
| 16a | Речитатив | Da führeten sie Jesum | От Каиафы повели Иисуса в преторию | Евангелист, Пилат | Ин. 18:28-30 | |
| 16b | Хор | Wäre dieser nicht ein Übeltäter | Если бы Он не был злодей | Хор | Ин. 18:30 | |
| 16c | Речитатив | Da sprach Pilatus zu ihnen | Пилат сказал им | Евангелист, Пилат | Ин. 18:31 | |
| 16d | Хор | Wir dürfen niemand töten | Нам не позволено предавать смерти никого | Хор | Ин. 18:31 | |
| 16e | Речитатив | Auf dass erfüllet würde | Да сбудется слово | Евангелист, Пилат, Иисус | Ин. 18:31-36 | |
| 17 | Хорал | Ach großer König, groß zu allen Zeiten | Ах, Царь, Которого величье вечно! | Хор | Иоганнес Херман[52] | Иоганн Крюгер[52] |
| 18a | Речитатив | Da sprach Pilatus zu ihm | Пилат сказал Ему | Евангелист, Пилат, Иисус | Ин. 18:37-40 | |
| 18b | Хор | Nicht diesen, sondern Barrabam! | Не Его, но Варавву | Хор | Ин. 18:40 | |
| 18c | Речитатив | Barrabas aber war ein Mörder | Варавва же был разбойник | Евангелист | Ин. 18:40-Ин. 19:1 | |
| 19 | Ариозо | Betrachte, meine Seel | Вонми, душа моя | Бас | За образец взята часть, добавленная Брокесом к его «Страстям» в 1713 году[51] | |
| 20 | Ария | Erwäge, wie sein blutgefärbter Rücken | Помысли, что Его окровавленное | Тенор | За образец взята часть, добавленная Брокесом к его «Страстям» в 1713 году[51] | |
| 21a | Речитатив | Und die Kriegsknechte flochten | И воины, сплетши венец из терна | Евангелист | Ин. 19:2-3 | |
| 21b | Хор | Sei gegrüßet, lieber Jüdenkönig! | Радуйся, Царь Иудейский! | Хор | Ин. 19:3 | |
| 21c | Речитатив | Und gaben ihm Backenstreiche | И били Его по ланитам | Евангелист, Пилат | Ин. 19:3-6 | |
| 21d | Хор | Kreuzige, kreuzige! | Распни, распни Его! | Хор | Ин. 19:6 | |
| 21e | Речитатив | Pilatus sprach zu ihnen | Пилат говорит им | Евангелист, Пилат | Ин. 19:6-7 | |
| 21f | Хор | Wir haben ein Gesetz | Мы имеем закон | Хор | Ин. 19:7 | |
| 21g | Речитатив | Da Pilatus das Wort hörete | Пилат, услышав это слово | Евангелист, Пилат, Иисус | Ин. 19:8-12 | |
| 22 | Хорал | Durch dein Gefängnis, Gottes Sohn | О Сыне Божий! | Хор | Анонимный автор, возможно Кристиан Постель[57] | Иоганн Герман Шайн[57] |
| 23a | Речитатив | Die Jüden aber schrieen und sprachen | Иудеи же кричали | Евангелист | Ин. 19:12 | |
| 23b | Хор | Lässest du diesen los | Если отпустишь Его | Хор | Ин. 19:12 | |
| 23c | Речитатив | Da Pilatus das Wort hörete | Пилат, услышав это слово | Евангелист, Пилат | Ин. 19:13-15 | |
| 23d | Хор | Weg, weg mit dem, kreuzige ihn! | Возьми, возьми, распни Его! | Хор | Ин. 19:15 | |
| 23e | Речитатив | Spricht Pilatus zu ihnen | Пилат говорит им | Евангелист, Пилат | Ин. 19:15 | |
| 23f | Хор | Wir haben keinen König denn den Kaiser | Нет у нас царя, кроме кесаря | Хор | Ин. 19:15 | |
| 23g | Речитатив | Da überantwortete er ihn | Тогда наконец он предал Его | Евангелист | Ин. 19:16-17 | |
| 24 | Ария, Хор | Eilt, ihr angefochtnen Seelen | Спешите, о смятенные сердца | Хор, Бас | За образец взята часть, ария «Tocher Zion» (Дочь Сиона) «Страстей» Брокеса[51] | |
| 25a | Речитатив | Allda kreuzigten sie ihn | Там распяли Его | Евангелист | Ин. 19:18-21 | |
| 25b | Хор | Schreibe nicht: der Jüden König | Не пиши: Царь Иудейский | Хор | Ин. 19:21 | |
| 25c | Речитатив | Pilatus antwortet | Пилат отвечал | Евангелист, Пилат | Ин. 19:22 | |
| 26 | Хорал | In meines Herzens Grunde | В глубинах сердца моего | Хор | Валериус Гербергер[58] | Мельхиор Тешнер[58] |
| 27a | Речитатив | Die Kriegsknechte aber | Воины же | Евангелист | Ин. 19:23-24 | |
| 27b | Хор | Lasset uns den nicht zerteilen | Не станем раздирать его | Хор | Ин. 19:24 | |
| 27c | Речитатив | Auf dass erfüllet würde die Schrift | Да сбудется реченное в Писании | Евангелист, Иисус | Ин. 19:24-27 | |
| 28 | Хорал | Er nahm alles wohl in acht | Всех сострадательно жалел | Хор | Пауль Стокман[59] | Мельхиор Вульпиус[59] |
| 29 | Речитатив | Und von Stund an nahm sie der Jünger | И с этого времени ученик сей | Евангелист, Иисус | Ин. 19:27-30 | |
| 30 | Ария | Es ist vollbracht! | Свершилось! | Альт | Точное авторство неизвестно. Возможно парафраз на арию «Страстей по Иоанну» Постеля[51] | |
| 31 | Речитатив | Und neigte das Haupt und verschied | И, преклонив главу, предал дух | Евангелист | Ин. 19:30 | |
| 32 | Ария, Хор | Mein teurer Heiland, lass dich fragen | Дозволь, возлюбленный Спаситель | Хор, Бас | Пауль Стокман (частично)[59], «Страсти» Брокеса (частично)[51] | Мельхиор Вульпиус[59] |
| 33 | Речитатив | Und siehe da, der Vorhang im Tempel zerriss | И вот, завеса в храме раздралась надвое | Евангелист | Мк. 15:38 или Мф. 27:51, Мф. 27:52 | |
| 34 | Ариозо | Mein Herz, in dem die ganze Welt | Душа моя, внимай | Тенор | За образец взята часть арии «Gläubige Seele» «Страстей» Брокеса[51] | |
| 35 | Ария | Zerfließe, mein Herze, in Fluten der Zähren | Излей, о моё сердце, слёз потоки | Сопрано | За образец взята часть арии «Gläubige Seele» «Страстей» Брокеса[51] | |
| 36 | Речитатив | Die Jüden aber, dieweil es der Rüsttag war | Но так как тогда была пятница | Евангелист | Ин. 19:31-37 | |
| 37 | Хорал | O hilf, Christe, Gottes Sohn | О Сыне Божий! помоги, Христе | Хор | Микаэль Вайсе[56] | Вайсе-Кальвизий[56] |
| 38 | Речитатив | Darnach bat Pilatum Joseph von Arimathia | После сего Иосиф из Аримафеи | Евангелист | Ин. 19:38-42 | |
| 39 | Хор | Ruht wohl, ihr heiligen Gebeine | Покойся с миром, о святое тело | Хор | Имеется множество сходных с арией текстов, вероятно последняя ария «Страстей» Брокеса[56] | |
| 40 | Хорал | Ach Herr, laß dein lieb Engelein | Ах, Иисусе! | Хор | Мартин Шаллинг[60] | Анонимный автор XVI века[60] |
Дополнительные части из ранних редакций «Страстей по Иоанну»
| Номер | Состав | Немецкое название | Русское название | Исполнители | Автор текста | Автор музыки | Примечание |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1II | Хорал | O Mensch, bewein dein Sünde groß | Плачь, род людской, твой грех на всем | Хор, Сопрано | Себалд Хейден[61] | В версии 1725 года заменил вступительный хор «Herr, unser Herrscher, dessen Ruhm» (1). Впоследствии использован в «Страстях по Матфею» | |
| 11+ | Ария и Хор | Himmel reiße, Welt erbebe | Разверзнись, небо, содрогнись, о мир | Бас, Сопрано | Авторство неизвестно[56] | В версии 1725 года следовала за хоралом «Wer hat dich so geschlagen» (11) | |
| 13II | Ария | Zerschmettert mich, ihr Felsen und ihr Hügel | Падите на меня, о скалы и холмы | Тенор | Авторство неизвестно[56] | В версии 1725 года заменила арию «Ach, mein Sinn» (13) | |
| 19II | Ария | Ach windet euch nicht so | Ах, не скорбите ж так | Тенор | Авторство неизвестно[56] | В версии 1725 года заменила ариозо «Betrachte, meine Seel» (19) и арию «Erwäge, wie sein blutgefärbter Rücken» (20) | |
| 40II | Хорал | Christe, du Lamm Gottes | Христе, Ты Агнец Божий | Хор | Авторство неизвестно | В версии 1725 года заменил хорал «Ach Herr, laß dein lieb Engelein» (40). Впоследствии использован в кантате BWV23 |
Страсти по Матфею
Современные исследователи полагают, что первый вариант «Страстей по Матфею» относится к 1714—1717 годам, во время работы Баха вице-капельмейстером в Веймаре, однако явных сведений об этом варианте «Страстей» нет[62]. Стилистические особенности поздних «Страстей по Матфею» позволяют предположить, что в Веймаре Бахом были написаны однохорные «Страсти по Матфею», которые в дальнейшем были частично использованы в более поздней версии. Кроме того, в двух ариозо используются тексты поэта Соломона Франка[63] — веймарского либреттиста Баха[64].
Позднюю версию «Страстей по Матфею» Бах начал писать осенью 1728 года. Наиболее ранний первоисточник «Страстей по Матфею» — это собственноручная копия 1736 года[48]. Версия, впервые высказанная Шпиттой[65] в 1881 году и ставшая традиционной, предполагает, что получив в ноябре 1728 года предложение написать траурную музыку на церемонию перенесения князя Ангальт-Кётенского Леопольда в склеп, Бах заказал Пикандеру новый текст, который можно было бы подставить под уже готовую музыку восьми арий и заключительного хора к «Страстям по Матфею»[66]. В 1932 году Перси Робинсоном[67] на основе анализа текста Пикандера была высказана противоположная версия, что вначале была написана «Кётенская траурная музыка»[68], а только потом «Страсти по Матфею». До 1870 года «Кётенская траурная музыка» считалась утерянной, пока Вильгельм Руст не показал, что она с большой вероятностью имела общую музыкальную основу со «Страстями по Матфею»[69]. Тексты арий «Страстей по Матфею» написаны Пикандером, частично обработавшим поэтические мысли Франка, баховского либреттиста из Веймара. Размышления передаются ариями, обычно предваряемыми ариозо[70]. «Страсти по Матфею» — более цельное произведение, чем «Страсти по Иоанну», поскольку для неканонических фрагментов использовался поэтический текст одного автора — Пикандера, также использованы хоралы с повторяющейся музыкой. Больший размер, чем у «Страстей по Иоанну», дал Баху возможность использовать больше арий. В отличие от «Страстей по Иоанну», где все речитативы сопровождаются органом, в «Страстях по Матфею» речитативы Иисуса сопровождаются струнными (остальные речитативы — органом). Таким образом, слова Иисуса окружаются особым ореолом[2].
После 1729 года «Страсти по Матфею» по крайней мере ещё два раза исполнялись под руководством Баха. В версии 1736 года Бах разделил единые до того хор и оркестр на две половины, а в конце первой части заменил простой хорал на большую хоральную фантазию «O Mensch, bewein dein Sünde groß» из «Страстей по Иоанну». В версию 1742 года Бах внес мелкие изменения[2].
Структура Страстей по Матфею
| Номер | Состав | Немецкое название | Русское название[71] | Исполнители | Автор текста | Автор музыки |
|---|---|---|---|---|---|---|
| Erster Teil | Часть первая | |||||
| Erster Teil | Часть первая | |||||
| Salbung in Bethanien | Омовение в Вифании | |||||
| 1 (1) | Хор | Kommt, ihr Töchter, helft mir klagen | Грядите, о (Сиона) дщери, вкупе возрыдаем! | Хор I, Хор II, Сопрано | Николаус Дециус[72] | |
| 2 (2) | Речитатив | Da Jesus diese Rede vollendet hatte | Когда Иисус окончил все слова сии | Евангелист, Иисус | Мф. 26:1-2 | |
| 3 (3) | Хорал | Herzliebster Jesu, was hast du verbrochen | О Иисусе мой! что сделал Ты | Хор I & II | Иоганнес Херман[52] | Иоганн Крюгер[52] |
| 4a (4) | Речитатив | Da versammleten sich die Hohenpriester | Тогда собрались первосвященники | Евангелист | Мф. 26:4-5 | |
| 4b (5) | Хор | Ja nicht auf das Fest | Только не в праздник | Хор I, Хор II | Мф. 26:5 | |
| 4c (6) | Речитатив | Da nun Jesus war zu Bethanien | Когда же Иисус был в Вифании | Евангелист | Мф. 26:7-8 | |
| 4d (7) | Хор | Wozu dienet dieser Unrat? | К чему такая трата? | Хор I | Мф. 26:8-9 | |
| 4e (8) | Речитатив | Da das Jesus merkete, sprach er zu ihnen | Но Иисус, уразумев сие, сказал им | Евангелист, Иисус | Мф. 26:10-13 | |
| 5 (9) | Речитатив | Du lieber Heiland du | О Спаситель мой! | Альт | Соломон Франк[63] | |
| 6 (10) | Ария | Buß und Reu | Раскаянье и сокрушенье | Альт | Пикандер | |
| Verrat des Judas | Предательство Иуды | |||||
| 7 (11) | Речитатив | Da ging hin der Zwölfen einer | Тогда один из Двенадцати | Евангелист, Иуда | Мф. 26:14-16 | |
| 8 (12) | Ария | Blute nur, du liebes Herz! | О сердце! кровию облейся! | Сопрано | Пикандер | |
| Abendmahl | Тайная вечеря | |||||
| 9a (13) | Речитатив | Aber am ersten Tage | В первый же день опресночный | Евангелист | Мф. 26:17 | |
| 9b (14) | Хор | Wo willst du, dass wir dir bereiten | Где велишь нам приготовить Тебе пасху? | Хор I | Мф. 26:17 | |
| 9c (15) | Речитатив | Er sprach: Gehet hin in die Stadt | Он сказал: Пойдите в город | Евангелист, Иисус | Мф. 26:18-21 | |
| 9d (16) | Речитатив | Und sie wurden sehr betrübt | Они весьма опечалились | Евангелист | Мф. 26:22 | |
| 9e | Хор | Herr, bin ich’s? | Не я ли, Господи? | Хор I | Мф. 26:22 | |
| 10 | Хорал | Ich bin’s, ich sollte büßen | Я, это я виниться должен | Хор I & II | Пауль Герхардт[54] | Генрих Исаак[54] |
| 11 (17) | Речитатив | Er antwortete und sprach: Der mit der Hand | Он же сказал в ответ: опустивший со Мною руку в блюдо | Евангелист, Иисус, Иуда | Мф. 26:23-29 | |
| 12 (18) | Речитатив | Wiewohl mein Herz in Tränen schwimmt | Хоть слёзы источает моё сердце | Сопрано | Пикандер | |
| 13 (19) | Ария | Ich will dir mein Herze schenken | Хочу отдать Тебе своё я сердце | Сопрано | Пикандер | |
| Jesu Zagen am Olberg | Томление Иисуса на Горе Елеонской | |||||
| 14 (20) | Речитатив | Und da sie den Lobgesang gesprochen hatten | И, воспев, пошли на гору Елеонскую | Евангелист, Иисус | Мф. 26:30-32 | |
| 15 (21) | Хорал | Erkenne mich, mein Hüter | О мой Хранитель! при́зри на меня! | Хор I & II | Пауль Герхардт[73] | Ганс Лео Хасслер[73] |
| 16 (22) | Речитатив | Petrus aber antwortete und sprach zu ihm | Петр сказал Ему в ответ | Евангелист, Петр, Иисус | Мф. 26:33-35 | |
| 17 (23) | Хорал | Ich will hier bei dir stehen | Ах! я с Тобою буду | Хор I & II | Пауль Герхардт[73] | Ганс Лео Хасслер[73] |
| 18 (24) | Речитатив | Da kam Jesus mit ihnen zu einem Hofe | Потом приходит с ними Иисус | Евангелист, Иисус | Мф. 26:36-38 | |
| 19 (25) | Речитатив и хор | O Schmerz! Hier zittert das gequälte Herz | О скорбь! Терзается, мятется сердце | Тенор, Хор II | Иоганнес Херман[52] | Иоганн Крюгер[52] |
| 20 (26) | Ария | Ich will bei meinem Jesu wachen | Я бодрствовать со Иисусом буду | Тенор, Хор II | Пикандер | |
| Gebet am Olberg | Моление о чаше | |||||
| 21 (27) | Речитатив | Und ging hin ein wenig | И, отойдя немного, пал на лице Своё | Евангелист, Иисус | Мф. 26:39 | |
| 22 (28) | Речитатив | Der Heiland fällt vor seinem Vater nieder | Ниц повергается Спаситель пред Отцом | Бас | Пикандер | |
| 23 (29) | Ария | Gerne will ich mich bequemen | Се, с радостью себя я буду понуждать | Бас | Пикандер | |
| 24 (30) | Речитатив | Und er kam zu seinen Jüngern | И приходит к ученикам | Евангелист, Иисус | Мф. 26:40-42 | |
| 25 (31) | Хорал | Was mein Gott will, das g’scheh allzeit | Что хочет Бог, то и бывает | Хор I & II | возможно маркграф Альбрехт[74] | возможно Клоден де Сермизи[74] |
| Jesu Gefangennahme | Взятие Христа под стражу | |||||
| 26 (32) | Речитатив | Und er kam und fand sie aber schlafend | И, придя, находит их опять спящими | Евангелист, Иисус, Иуда | Мф. 26:43-50 | |
| 27a (33) | Ария | So ist mein Jesus nun gefangen | Ах! Иисус мой ныне схвачен! | Сопрано, Альт, Хор II | Пикандер | |
| 27b | Хор | Sind Blitze, sind Donner in Wolken verschwunden? | Куда исчезли вы, гром, молнии и буря? | Хор I, Хор II | Генрих Брокес[20] | |
| 28 (34) | Речитатив | Und siehe, einer aus denen | И вот, один из бывших с Иисусом | Евангелист, Иисус | Мф. 26:51-56 | |
| 29 (35) | Хорал | O Mensch, bewein dein Sünde groß | О человек, оплачь свой тяжкий грех | Хор I & II, Сопрано | Себалд Хейден[61] | Матиас Грейтер[61] |
| Zweiter teil | Часть вторая | |||||
| 30 (36) | Ария | Ach! nun ist mein Jesus hin! | О горе мне! исчез мой Иисус! | Альт, Хор II | Пикандер | |
| Jesu verhör vor den Hohenpriestern | Допрос Иисуса первосвященниками | |||||
| 31 (37) | Речитатив | Die aber Jesum gegriffen hatten | A те, что схватили Иисуса | Евангелист | Мф. 26:57-60 | |
| 32 (38) | Хорал | Mir hat die Welt trüglich gericht' | Коварно расставляет мир | Хор I & II | Адам Ройзнер[75] | Сет Кальвизий[75] |
| 33 (39) | Речитатив | Und wiewohl viel falsche Zeugen | И, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли | Евангелист, Лжесвидетели, Первосвященник | Мф. 26:60-63 | |
| 34 (40) | Речитатив | Mein Jesus schweigt | Мой Иисус молчит | Тенор | Пикандер | |
| 35 (41) | Ария | Geduld! | Терпи! | Тенор | Пикандер | |
| 36a (42) | Речитатив | Und der Hohepriester antwortete | И первосвященник сказал Ему: | Евангелист, Первосвященник, Иисус | Мф. 26:63-66 | |
| 36b | Хор | Er ist des Todes schuldig! | Повинен смерти! | Хор I, Хор II | Мф. 26:66 | |
| 36c (43) | Речитатив | Da speieten sie aus | Тогда плевали Ему в лице | Евангелист | Мф. 26:67-68 | |
| 36d | Хор | Weissage uns, Christe | Прореки нам, Христос | Хор I, Хор II | Мф. 26:68 | |
| 37 (44) | Wer hat dich so geschlagen | Кто смеет бить Тебя | Хор I & II | Пауль Герхардт[54] | Генрих Исаак[54] | |
| Petri Verleugnung | Отречение Петра | |||||
| 38a (45) | Речитатив | Petrus aber saß draußen im Palast | Петр же сидел вне на дворе | Евангелист, Пётр, Служанка | Мф. 26:69-73 | |
| 38b | Хор | Wahrlich, du bist auch einer von denen | Точно и ты из них | Хор II | Мф. 26:73 | |
| 38c (46) | Речитатив | Da hub er an, sich zu verfluchen | Тогда он начал клясться и божиться | Евангелист, Петр | Мф. 26:74-75 | |
| 39 (47) | Ария | Erbarme dich, Mein Gott | О Боже! милостив мне буди ради слёз моих! | Альт | Пикандер | |
| 40 (48) | Хорал | Bin ich gleich von dir gewichen | Хоть отступаю от Тебя | Хор I & II | Иоганн Рист[76] | Иоганн Шоп[76] |
| Judas in Tempel | Иуда в Храме | |||||
| 41a (49) | Речитатив | Des Morgens aber hielten alle Hohepriester | Когда же настало утро, все первосвященники | Евангелист, Иуда | Мф. 27:1-4 | |
| 41b | Хор | Was gehet uns das an? | Что нам до того? | Хор I, Хор II | Мф. 27:4 | |
| 41c (50) | Речитатив | Und er warf die Silberlinge in den Tempel | И, бросив сребренники в храме, он вышел | Евангелист, Первосвященник I, II | Мф. 27:5-6 | |
| 42 (51) | Ария | Gebt mir meinen Jesum wieder! | Ах! Иисуса моего верните мне! | Бас | Пикандер | |
| Jesus vor Pilatus | Суд Пилата | |||||
| 43 (52) | Речитатив | Sie hielten aber einen Rat | Сделав же совещание, купили на них землю горшечника | Евангелист, Пилат, Иисус | Мф. 27:7-14 | |
| 44 (53) | Хорал | Befiehl du deine Wege | Сердечную печаль, что на путях твоих | Хор I & II | Пауль Герхардт[73] | Ганс Лео Хасслер[73] |
| 45a (54) | Речитатив | Auf das Fest aber | На праздник же Пасхи правитель имел обычай | Евангелист, Пилат, жена Пилата, Хор I, Хор II | Мф. 27:15-22 | |
| 45b | Хор | Laß ihn kreuzigen! | Пусть будет распят! | Хор I & II | Мф. 27:22 | |
| 46 (55) | Хорал | Wie wunderbarlich ist doch diese Strafe! | О, сколь непостижимо осуждение сие! | Хор I & II | Иоганнес Херман[52] | Иоганн Крюгер[52] |
| 47 (56) | Речитатив | Der Landpfleger sagte | Правитель сказал | Евангелист, Пилат | Мф. 27:23 | |
| 48 (57) | Речитатив | Er hat uns allen wohlgetan | Добро творил всем Иисус | Сопрано | Пикандер | |
| 49 (58) | Ария | Aus Liebe will mein Heiland sterben | Из любви Спаситель умирает мой | Сопрано | Пикандер | |
| 50a (59) | Речитатив | Sie schrieen aber noch mehr | Но они ещё сильнее кричали | Евангелист | Мф. 27:23 | |
| 50b | Хор | Laß ihn kreuzigen! | Да будет распят! | Хор I & II | Мф. 27:23 | |
| 50c | Речитатив | Da aber Pilatus sahe | Пилат, видя, что ничего не помогает | Евангелист, Пилат | Мф. 27:24-25 | |
| 50d | Хор | Sein Blut komme über uns | Кровь Его на нас и на детях наших | Хор I & II | Мф. 27:25 | |
| 50e | Речитатив | Da gab er ihnen Barrabam los | Тогда он отпустил им Варавву | Евангелист | Мф. 27:26 | |
| Jesu Geisselung | Бичевание Христа | |||||
| 51 (60) | Речитатив | Erbarm es Gott! | Помилуй, Бог! | Альт | ||
| 52 (61) | Ария | Können Tränen meiner Wangen | Ах! если на ланитах слёзы | Альт | Пикандер | |
| 53a (62) | Речитатив | Da nahmen die Kriegsknechte | Тогда воины правителя | Евангелист | Мф. 27:27-29 | |
| 53b | Хор | Gegrüßet seist du, Jüdenkönig! | Радуйся, Царь Иудейский! | Хор I, хор II | Мф. 27:29 | |
| 53c | Речитатив | Und speieten ihn an | И плевали на Него | Евангелист | Мф. 27:30 | |
| 54 (63) | Хорал | O Haupt voll Blut und Wunden | О окровавленная, в ранах вся, глава | Хор I & II | Пауль Герхардт[73] | Ганс Лео Хасслер[73] |
| Simon von Kyrene | Симон Киринеянин | |||||
| 55 (64) | Речитатив | Und da sie ihn verspottet hatten | И когда насмеялись над Ним | Евангелист | Мф. 27:31-32 | |
| 56 (65) | Речитатив | Ja freilich will in uns das Fleisch und Blut | Не сомневайтесь, плоть и кровь мои | Бас | Пикандер | |
| 57 (66) | Ария | Komm, süßes Kreuz, so will ich sagen | Приди, взываю я, сладчайший крест | Бас | Пикандер | |
| Kreuzigung | Распятие | |||||
| 58a (67) | Речитатив | Und da sie an die Stätte kamen mit Namen Golgatha | И, придя на место, называемое Голгофа | Евангелист | Мф. 27:33-40 | |
| 58b | Хор | Der du den Tempel Gottes zerbrichst | Разрушающий храм и в три дня Созидающий! | Хор I, хор II | Мф. 27:40 | |
| 58c | Речитатив | Desgleichen auch die Hohenpriester | Подобно и первосвященники с книжниками | Евангелист | Мф. 27:41 | |
| 58d | Хор | Andern hat er geholfen | Других спасал | Хор I, хор II | Мф. 27:42-43 | |
| 58e (68) | Речитатив | Desgleichen schmäheten ihn auch die Mörder | Также и разбойники, распятые с Ним | Евангелист | Мф. 27:44 | |
| 59 (69) | Речитатив | Ach Golgatha, unselges Golgatha! | Голгофа! ах! злосчастная Голгофа! | Альт | Пикандер | |
| 60 (70) | Ария | Sehet, Jesus hat die Hand | Смотрите — Иисус нам руку протянул | Альт, хор II | Пикандер | |
| 61a (71) | Речитатив | Und von der sechsten Stunde | От шестого же часа | Евангелист, Иисус | Мф. 27:45-47 | |
| 61b | Хор | Der rufet dem Elias! | Илию зовет Он | Хор I | Мф. 27:47 | |
| 61c | Речитатив | Und bald lief einer unter ihnen | И тотчас побежал один из них | Евангелист | Мф. 27:48-49 | |
| 61d | Хор | Halt! lass sehen | Постой, посмотрим | Хор II | Мф. 27:49 | |
| 61e | Речитатив | Aber Jesus schriee abermal laut | Иисус же, опять возопив | Евангелист | Мф. 27:50 | |
| 62 (72) | Хорал | Wenn ich einmal soll scheiden | Когда придёт мне время отойти | Хор I & II | Пауль Герхардт[73] | Ганс Лео Хасслер[73] |
| 63a (73) | Речитатив | Und siehe da, der Vorhang im Tempel zerriss | И вот, завеса в храме раздралась надвое | Евангелист | Мф. 27:51-54 | |
| 63b | Wahrlich, dieser ist Gottes Sohn gewesen | Воистину Он был Сын Божий | Хор I & II | Мф. 27:54 | ||
| Kreuzabnahme | Снятие с креста | |||||
| 63c | Речитатив | Und es waren viel Weiber da | Там были также и смотрели издали | Евангелист | Мф. 27:55-59 | |
| 64 (74) | Речитатив | Am Abend, da es kühle war | Прохладным вечером произошло Адамово паденье | Бас | Соломон Франк[63] | |
| 65 (75) | Ария | Mache dich, mein Herze, rein | О моё сердце! чистоту стяжи | Бас | Пикандер | |
| Grablegung | Положение во гроб | |||||
| 66a (76) | Речитатив | Und Joseph nahm den Leib | И взяв тело, Иосиф | Евангелист | Мф. 27:60-63 | |
| 66b | Хор | Herr, wir haben gedacht | Господин! Мы вспомнили | Хор I & II | Мф. 27:63-64 | |
| 66c | Речитатив | Pilatus sprach zu ihnen | Пилат сказал им | Евангелист, Пилат | Мф. 27:65-66 | |
| 67 (77) | Речитатив | Nun ist der Herr zur Ruh gebracht | Се, упокоился Господь | Бас, тенор, альт, сопрано, хор II | Пикандер | |
| 68 (78) | Хор | Wir setzen uns mit Tränen nieder | Се, со слезами предстоим | Хор I, хор II | Пикандер |
Страсти по Марку
В 1732 году Пикандер издал «Назидательные мысли на четверг и страстную пятницу о страданиях Иисуса, изложенные в форме оратории», в которых помещен текст к «Музыке „Страстей к евангелисту Марку“ на страстную пятницу 1731 года», заказанный Бахом. В 1727 году Бахом была написана «Траурная ода»[77] на смерть королевы Христианы Эбергардины, и, чтобы музыка не пропала, Бах решил использовать её для «Страстей», заказав Пикандеру текст[78][79].
«Страсти по Марку» (партитура утеряна), впервые исполненные в страстной четверг 1731 года хором в лейпцигской церкви Святого Фомы, представляли собой компиляцию из фрагментов «Траурной оды» (1727 год) и «Кётенской траурной музыки», положенных на новые тексты. Музыка «Страстей по Марку» может быть примерно восстановлена на основе этих произведений[2][80]. Свои варианты реконструкции «Страстей по Марку» предложили Фридрих Сменд[81] (1940), Дитхард Хельман[82] (1964), Густав Адольф Тайль[83] (1975), Саймон Хайес[84] (1993), Андор Гомме[85] (1997) и др.
Страсти по Луке
Существуют анонимные «Страсти по Луке», переписанные рукой Баха около 1730 года. Крупный исследователь Баха, Филипп Шпитта, считал их работой самого Баха, написанной в период ранней работы в Веймаре[86]. Швейцер, анализируя доводы Шпитты, не находит их убедительными. Во-первых, кантаты того же периода более совершенны, чем «Страсти по Луке». Во-вторых, автограф Баха на рукописи относится к середине лейпцигского периода. Исходя из этого, Альберт Швейцер предполагает, что Бах переписал чужие страсти, чтобы их исполнить[87]. Среди современных исследователей существует консенсус, что эти «Страсти по Луке» скорее всего не являются произведением Баха[2].
Исполнения «Страстей»
Прижизненные исполнения
- 7 апреля 1724 года. Первое исполнение «Страстей по Иоанну» в церкви Св. Николая, Лейпциг[48]
- 30 марта 1725 года. Второе исполнение «Страстей по Иоанну», Лейпциг[48]
- 11 апреля 1727 года. Первое исполнение «Страстей по Матфею» в церкви Св. Фомы, Лейпциг (согласно гипотезе Джошуа Рифкина)[88]
- 15 апреля 1729 года. Первое исполнение «Страстей по Матфею» в церкви Св. Фомы, Лейпциг (согласно традиционной точке зрения)[89]
- 23 марта 1730 года. Исполнение «Страстей по Марку»[48]
- 11 апреля 1732 года. Третье исполнение «Страстей по Иоанну»[48]
- 30 марта 1736 года. Исполнение «Страстей по Матфею» в церкви Св. Фомы[48]
- 4 апреля 1749 года. Четвёртое исполнение «Страстей по Иоанну»[48]
Известны также многочисленные исполнения Бахом «Страстей» и пастиччо[42] других композиторов: «Страсти по Марку» Кайзера (1713 и 1726 годы), «Страсти по Луке» неизвестного автора, иногда приписываемые Баху (1730 год и около 1735 года), брокесовские «Страсти» с музыкой Телемана (1739 год) и Генделя (1746 год), пастиччо «Страстей» Кайзера-Генделя (около 1748 года), пастиччо «Страстей» Грауна-Телемана-Баха-Кунау-Алтникола и страстная оратория «Ein Lämmlein geht und trägt die Schuld» Грауна[37].
Забвение и возрождение
После смерти Баха «Страсти», впрочем как и остальные его произведения, исключая «Хорошо темперированный клавир» и органные произведения, оказались забыты на десятки лет. Возрождение интереса к Баху началось в 1802 году с публикации биографии Баха Форкелем, музикдиректором Гёттингенского университета. Форкель писал «Всеобщую историю музыки от сотворения мира до наших дней», и творчество Баха так захватило его, что боясь умереть не дойдя до Баха, Форкель решил издать главу о нём в виде отдельной книги. Поклонником Баха был композитор Карл Фридрих Цельтер, который познакомил с творчеством Баха своего ученика Мендельсона. В начале 1829 года Мендельсон со своим другом, певцом Эдуардом Девриентом, пришли к Цельтеру с предложением дать Мендельсону поставить «Страсти по Матфею» в Берлинской певческой академии. Не имея возможности поставить произведение в полном масштабе Мендельсон был вынужден сделать некоторые сокращения. Были изъяты шесть хоралов и все сольные арии, кроме двух, а также некоторые мелкие фрагменты[90]. Премьера состоялась 11 марта 1829 года. Мендельсон использовал большой хор, состоящий из четырёхсот исполнителей. Евангелиста пел Штюрмер, Иисуса — Девриент. Как отметил Девриент, имея в виду себя и Мендельсона, «понадобились комедиант и еврей, чтобы вернуть человечеству величайшую христианскую музыку»[91]. Зрители были восхищены произведением. Присутствовавшая на премьера сестра Мендельсона Фанни написала в письме «переполненный зал казался храмом». Сам Мендельсон в письме Францу Хаузеру писал, что «хор пел с набожностью, как если они были бы в церкви … публика чувствовала, что это не вопрос музыки и концерта, но больше религии и церкви»[92]. 21 марта, в день рождения Баха, постановка была повторена, и вызвала ещё большее восхищение. Третий раз Мендельсон поставил «Страсти по Матфею» в 1841 году в Лейпциге, городе, где они впервые прозвучали. Начиная с 30-х годов XIX века «Страсти по Матфею» ставятся во многих городах Германии. «Страсти по Иоанну», после смерти Баха впервые исполненные 21 февраля 1833 года в Берлинской певческой академии, не получили такого же быстрого признания[93].
Музыкальные формы «Страстей»
Сравнительный размер «Страстей»[79]
| Страсти по Марку | Страсти по Матфею | Страсти по Иоанну | |
|---|---|---|---|
| Арии | 6 | 14 | 8 |
| Толпа (turbae[94]) | 12 | 18 | 14 |
| Хоралы | 16 | 15 | 11 |
Хоралы выдержаны в простом аккордовом складе и предназначены для исполнения прихожанами. Арии, как правило, выдержаны в форме da capo и строятся по схеме a1-b-a2, где крайние разделы (a1 и а2) в целом идентичны, а срединный раздел контрастирует с ними по музыкальному и текстовому содержанию. Исключение составляют свободная по форме ария «Ach, mein Sinn» и ария «Es ist vollbracht!», нарушающая симметрию схемы a1-b-a2 (обе из «Страстей по Иоанну»). Арии обычно открывается большим инструментальным вступлением и завершается инструментальной постлюдией, между её разделами имеются инструментальные интерлюдии. Вступление, интерлюдии и постлюдия, как правило, примерно равны по объёму, одинаковы по тематизму и инструментовке.
В «Страстях по Иоанну» Бах противопоставляет безликую толпу (turbae), и арии, как личностную исповедь верующей души. В первой части, описывающей предательство Иуды и пленение, turbae использовано для стражников (2b, 2d). Признание Иисуса (2e) подчеркивается хоралом «O große Lieb» (О великая, безмерная любовь). Вторая часть рассказывает об отречении Петра и завершается арией «Ach, mein Sinn» (Душа моя). Третий раздел посвящён суду Пилата, и снова turbae использовано для выражения толпы во время бичевания Иисуса (16b, 16d). Четвёртый раздел описывает путь на Голгофу, кульминацией раздела является хорал «Durch dein Gefängnis» (О Сыне Божий!). Ярость толпы выражается в нескольких turbae, кульминацией которых являются выкрики «Распни его» (21d, 23d), им противостоит басовая ария «Eilt, ihr angefochtnen Seelen» (Спешите, о смятенные сердца). Пятый раздел — распятие, которое венчает ария «Es ist vollbracht!» (Свершилось!). Противостояние окаймляется хоралами 28 и 32. В заключительном шестом разделе turbae отсутствуют, главенствует печальный колорит. Раздел завершается традиционным хоралом «Ach Herr, laß dein lieb Engelein» (Ах, Иисусе!) [95].
Музыкальная архитектоника «Страстей по Матфею» сложнее, поскольку они представляют собой двуххорную композицию, где каждый хор имеет свой оркестр и своих солистов, которые поют и играют и раздельно и вместе. Так, в открывающем хоре «Kommt, ihr Töchter» (Придите девы, вторьте плачу моему) хор оплакивает жертву, в то время как второй хор вопрошает: «Кого?», «Как?», «Что?», под конец оба хора объединяются. Скрепляют композицию и повторы, так хорал «O Haupt voll Blut und Wunden» использован пять раз (15, 17, 44, 54, 62) в сцене моления о чаше, суда Пилата и смерти Иисуса. Британский органист и музыковед Арчибалд Уилсон отмечал, что никакую музыку другого композитора Бах не использовал так часто и не придавал такого богатства различных обработок, как мелодию хорала «O Haupt voll Blut und Wunden» [73]. Друскин отмечает, что в «Страстях по Матфею» Бах мыслит структурно-полифонически, когда музыка развивается в нескольких соотнесённых «пластах»[95].
«Страсти по Матфею» начинаются с предвестия неминуемого распятия и предательства Иуды, за которым следует тайная вечеря — единственный раздел в баховских пассионах, выдержанный в светлых тонах. Томление Иисуса передаётся в арии тенора «O Schmerz! Hier zittert das gequälte Herz» (О, Боль! На сердце трепет прежних мук). После пленения одновременно вступают два хора «Sind Blitze, sind Donner in Wolken verschwunden?» (Нет молний, нет грома, всё в тучах пропало?), взрываясь возмущением несправедливостью. Затем следует отречение Петра, после чего звучит самая знаменитая ария — «Erbarme dich, Mein Gott» (Будь милостив, мой Бог). Смерть Иуды также завершается известной арией «Gebt mir meinen Jesum wieder!» (Иисуса мне верните!). Сцены суда демонстрирую стойкость духа Иисуса. Суд Пилата — наиболее драматическая часть «Страстей по Матфею». Толпа (turbae) требует распять Иисуса, а не разбойника Варавву. Между криками толпы одна из красивейших арий «Aus Liebe will mein Heiland sterben» (С любовью ждет Спаситель казни), где сопрано сопровождают гобои и флейта. Текст Евангелия, повествующий о шествии на Голгофу и распятии, прерывают возгласы толпы, издевающейся над осужденным. Перед смертью Иисуса ария «Sehet, Jesus hat die Hand» (Посмотрите — Иисус к людям руки распростёр) даёт людям надежду на спасение. Заканчивается всё траурным речитативом всех четырёх солистов «Nun ist der Herr zur Ruh gebracht» (Теперь Иисус обрел покой) и траурным хором «Wir setzen uns mit Tränen nieder» (Мы все в слезах к Тебе склонимся), рефреном которой служат слова «Ruhe sanfte» — «Покойся с миром»[95].
Особую роль в «Страстях» играет хорал «Herzliebster Jesu, was hast du verbrochen» (Господь наш владыка), сочинённый Иоганнесом Херманом и Иоганном Крюгером, дважды использованный в «Страстях по Иоанну» (хоралы 3 и 17) и трижды в «Страстях по Матфею» (хоралы 3, 46 и речитатив с хором 19), который выражает основную идею пассионов [95].
Наиболее известные записи исполнения «Страстей» Баха
Страсти по Иоанну
| Год записи | Дирижёр | Евангелист (тенор) | Иисус (бас) | Солисты | Оркестр | Хор |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1954 | Гюнтер Рамин | Эрнст Хефлигер | Franz Kelch | Agnes Giebel, Марга Хёфген, Hans-Olaf Hudemann | Гевандхаус-оркестр | Thomanerchor |
| 1964 | Карл Рихтер | Эрнст Хефлигер | Герман Прей | Evelyn Lear, Hertha Topper, Keith Engen | Munchener Bach-Orchester | Munchener Bach-Chor |
| 1984 | Гельмут Риллинг | Петер Шрайер | Philippe Huttenlocher | Arleen Augér, Julia Hamari, Дитрих Фишер-Дискау, Charlotte Hoffmann, Markus Müller, Dietmar Kietz, Andreas Schmidt | Bach-Collegium Stuttgart | Gächinger Kantorei Stuttgart |
| 1987 | Петер Шрайер | Петер Шрайер | Robert Holl | Junghans, Scheibner, Wagner, Ihle | Дрезденская государственная капелла | Rundfunkchor Leipzig Chorus master |
| 1998 | Masaaki Suzuki | Gerd Turk | Chiyuki Urano | Yoshikazu Mera, Ingrid Schmithusen, Makoto Sakurada, Peter Kooij | Bach Collegium Japan | Bach Collegium Japan |
| 2002 | Филипп Херревеге | Mark Padmore | Michael Volle | Sibylla Rubens, Andreas Scholl, | Collegium Vocale Gent | Collegium Vocale Gent |
Страсти по Матфею
| Год записи | Дирижёр | Евангелист (тенор) | Иисус (бас) | Солисты | Оркестр | Хор |
|---|---|---|---|---|---|---|
| 1941 в сокращении |
Гюнтер Рамин | Карл Эрб | Герхард Хюш | Тиана Лемниц, Фридель Бекман, Зигфрид Шульце | Гевандхаус-оркестр | Thomanerchor Leipzig |
| 1954 в сокращении |
Вильгельм Фуртвенглер | Антон Дермота | Дитрих Фишер-Дискау | Элизабет Грюммер, Марга Хёфген, Отто Эдельман | Венский филармонический оркестр | Венский хор мальчиков |
| 1959 | Карл Рихтер | Эрнст Хефлигер | Keith Engen | Ирмгард Зеефрид, Antonia Fahberg, Hertha Topper, Дитрих Фишер-Дискау, Max Proebstl | Munchener Bach Orchestra | Munchener Bach-chour |
| 1962 | Отто Клемперер | Питер Пирс | Дитрих Фишер-Дискау | Элизабет Шварцкопф, Криста Людвиг, Николай Гедда, Walter Berry, John Carol Case, Otakar Kraus, Heather Harper, Helen Watts, Geraint Evans, Wilfred Brown | Philharmonia Orchestra | Philharmonia Choir & Boys of the Hampstead Parish Church Choir |
| 1970 | Николаус Арнонкур | Kurt Equiluz | Karl Ridderbusch | Paul Esswood, Tom Sutcliffe, James Bowman, Nigel Rogers, Max van Egmond, Michael Schopper | Concentus Musicus Wien | Regensburger Domspatzen, King's College Choir Cambridge |
| 1978 | Гельмут Риллинг | Adalbert Kraus | Siegmund Nimsgern | Arleen Augér, Rosmarie Hoffmann, Ann Murray, Gabriele Schnaut | Gächinger Kantorei | Bach-Collegium Stuttgart |
| 1987 | Петер Шрайер | Петер Шрайер | Theo Adam | Lucia Popp, Marjana Lipovsek, Olaf Bar | Дрезденская государственная капелла | Dresdener Kapellknaben, Rundfunkchor Leipzig |
| 1989 | Густав Леонхардт | Christoph Prégardien | Max van Egmond | Christian Fliegner, Maximilian Kiener, Рене Якобс, David Cordier, Markus Schäfer, John Elwes, Klaus Mertens, Peter Lika | Orchestra La Petite Bande | Mens Choir of La Petite Bande & Tölzer Knabenchor |
| 1989 | Джон Элиот Гардинер | Anthony Rolfe Johnson | Andreas Schmidt | Барбара Бонней, Ann Monoyios, Анна Софи фон Оттер, Michael Chance, Howard Crook | English Baroque Soloists | Monteverdi Choir & London Oratory Junior Choir |
| 1998 | Филипп Херревеге | Йен Бостридж | Franz-Jozef Seling | Sibylla Rubens, Andreas Scholl, Werner Gura, Dietrich Henschel | Orchestre du Collegium Vocale Gent | Choeur du Collegium Vocale Gent |
| 1992 | Ton Koopman | Guy de Mey | Peter Kooy | Barbara Schlick, Kai Wessel, Christoph Prégardien, Klaus Mertens | Amsterdam Baroque Orchestra | Nederlandse Bachvereniging, Sacramentskoor Breda |
| 1997 | Сэйдзи Одзава | John Mark Ainsley | Томас Квастхофф | Christiane Oelze, Nathalie Stutzmann, Stanford Olsen | Saito Kinen Orchestra | SKF Matsumoto Children’s Choir, Tokyo Opera Singers |
| 1999 | Masaaki Suzuki | Gerd Turk | Peter Kooij | Robin Blaze, Nancy Argenta, Makoto Sakurada, Chiyuki Urano | Bach Collegium Japan | Bach Collegium Japan |
| 1999 | Николаус Арнонкур | Кристоф Прегардьен | Matthias Goerne | Christine Schäfer, Доротея Рёшманн, Bernarda Fink, Elisabeth von Magnus | Concentus Musicus Wien | Arnold Schoenberg Chor |
Страсти по Марку
| Год записи | Реконструкция | Дирижёр | Евангелист (тенор) | Иисус (бас) | Солисты | Оркестр | Хор |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1983 | Diethard Hellmann | Diethard Hellmann | Soprano: Eva Csapò; Alto: Andrea Hellmann; Tenor: Aldo Baldin | Bach Orchestra of Mainz | Bach Choir of Mainz | ||
| 1982 | Густав Адольф Тайль | Gerda Schaarwächter | Joachim Calaminus | Klaus Mertens | Jutta Riess, Hilke Helling, Friedhelm Petrovitsch, Anton Wassong | Johanneskantorei Köln Klettenberg Orchester | Johanneskantorei Köln Klettenberg Chor |
| 1996 | Simon Heighes | Roy Goodman | Rogers Covey-Crump | Gordon Jones | Connor Burrowes, David James, Пол Эгнью, Теппо Толонен, Hajo Wienroth | European Union Baroque Orchestra | Ring Ensemble of Finland |
| 1998 | Reinhard Keiser, Andor Gomme | Geoffrey Webber | Jeremy Ovenden | Timothy Mirfin | Ruth Gomme, William Towers, James Gilchrist, Paul Thompson, Abigail Boreham | Cambridge Baroque Camareta | Choir of Gonville & Caius College Canbridge |
| 1999 | Ton Koopman | Ton Koopman | Christoph Prégardien | Peter Kooy | Sibylla Rubens, Bernhard Landauer, Пол Эгнью, Klaus Mertens | Amsterdam Baroque Orchestra | Amsterdam Baroque Choir, Boys of the Sacramentskoor Breda |
Напишите отзыв о статье "Страсти (Бах)"
Примечания
- ↑ исключая арию «Ach, mein Sinn» в «Страстях по Иоанну». Ария «Es ist vollbracht!» в «Страстях по Иоанну» — с контрастным средним разделом и сокращенной репризой, в результате средний раздел оказывается не в середине, а ближе к концу
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 The New Grove dictionary of music and musicians. «Passion» and «Bach»
- ↑ 1 2 3 Швейцер, стр. 61
- ↑ Alfred Dürr, 2000, стр. 32
- ↑ Неполный список страстей дан по Друскину, стр. 237—238, к которому добавлено отречение Петра. Полный список страстей Христовых тут.
- ↑ Друскин, стр. 239—240
- ↑ 1 2 3 4 Музыкальный словарь Гроува. Страсти.
- ↑ Например, Lucas Lossius «Psalmodia, hoc est cantica sacra veteris ecclesiae selecta», 1553; Matthäus Ludecus «Missale, hoc est Cantica, preces et lectiones sacrae quae ad Missae Officium», 1589, Franz Eler «Psalmi D. Martini Lutheri et aliorum eius seculi Psalmistarum, itidem modis applicati», 1588)
- ↑ Например, Thomas Mancinus «Passio Domini nostri Iesus Christi» 1602; Samuel Besler «Evangelisten beschreiben nach gewöhnlicher Passion Melodey», 1612
- ↑ 1 2 Édith Weber. Passion // La recherche hymnologique. — Guides musicologiques, vol. 5. — Editions Beauchesne, 2001. — С. 137—139. — 232 с. — ISBN 2-7010-1416-6
- ↑ Johann Machold «Passio Domini nostri Jesu Christi nach dem heiligen Evangelisten Matthaeo», 1593 год
- ↑ Друскин, стр. 240
- ↑ Швейцер, стр. 45
- ↑ 1 2 Друскин, стр. 241
- ↑ Например, Balthasar Resinarius «Responsorium numero octoginta de tempore et festis iuxta seriem totius anni», 1544; Ludwig Daser «Patrocinium musices: passionis Domini nostri Jesu Christi historia», 1578; Bartholomäus Gesius «Jesu Christi, wie sie uns der Evangelista Johannes», 1588 и «Quibus praemissa est historia Passionis Domini nostri Jesu Christi ex Evangelista Matthaeo», 1613
- ↑ Например, Joachim Moller à Burgk «Die deutsche Passion», 1568; Johann Steuerlein «Die deutsche Passion», 1576; Leonhard Lechner "Historia der Passion und Leidens Christi, ", 1593; Christoph Demantius «Deutsche Passion, nach dem Evangelisten S. Iohanne», 1631
- ↑ Johann Walter «Passio secundum Matthaeum» и «Passio secundum Johannem», позже 1530 года
- ↑ 1 2 Друскин, стр. 241—242
- ↑ Reinhard Keiser «Der blutige und sterbende Jesus», 1704 год
- ↑ 1 2 3 Barthold Heinrich Brockes (1680—1747) — немецкий поэт и либреттист. В 1712 году опубликовал либретто страстно́й оратории «Der für die Sunden der Welt gemarterte und sterbende Jesus»
- ↑ Reinhard Keiser «Der für die Sünde der Welt gemartete und sterbende Heiland Jesus», 1712
- ↑ Georg Friedrich Händel «Der für die Sünde der Welt gemartete und sterbende Jesus», 1716
- ↑ Georg Philipp Telemann «Der für die Sünden der Welt gemarterte und sterbende Jesus», 1716
- ↑ Johann Mattheson «Der für die Sünde der Welt gemartete und sterbende Jesus», 1718
- ↑ Швейцер, стр. 68, 445
- ↑ Carl Heinrich Graun «Der Tod Jesu», 1755
- ↑ Hugo Distler «Choral-Passion», 1933 и «St John Passion», 1937
- ↑ Ernst Pepping «Passionsbericht des Matthäus», 1950
- ↑ Eberhard Wenzel «Markus-Passion», 1968
- ↑ Krzysztof Penderecki «Passio et mors domini nostri Jesu Christi secundum Lucam», 1965
- ↑ Arvo Pärt «Passio Domini Nostri Jesu Christi secundum Joannem», 1982
- ↑ «Water Passion after St. Matthew» for Soloists, Choir and Instruments, Tan Dun
- ↑ «La pasion segun San Marcos». Osvaldo Golijov
- ↑ «Deus Passus». Wolfgang Rihm
- ↑ Акопян Л. О. Музыка XX века. Энциклопедический словарь. 855 страниц. Научный редактор канд. иск. Е. М. Двоскина. М., «Практика», 2010.
- ↑ Михаил Аркадьев. [www.portal-credo.ru/site/?act=authority&id=1371 Митрополит Иларион создал неслыханный до сих пор для России музыкальный жанр, проявив при этом изрядный талант, чутье и творческую смелость] // Credo.Ru
- ↑ 1 2 3 Andreas Glöckner. Bach and the Passion Music of His Contemporaries. The Musical Times, Vol. 116, No. 1589 (Jul., 1975), pp. 613—616
- ↑ Charles Sanford Terry. Bach: A Biography — Kessinger Publishing, 2003. — P. 5.
- ↑ C. L. Hilgenfeldt. Johann Sebastian Bachs Leben, Wirken und Werke: ein Beitrag zur Kunstgeschichte des 18. Jahrhunderts. — Leipzig: Hofmeister, 1850
- ↑ Alfred Dürr. Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. — Oxford University Press, 2000. ISBN 0-19-816240-5. P. 3
- ↑ BWV 1088 «So heb ich denn mein Auge sehnlich auf»
- ↑ 1 2 Композиция для музыкального театра или для церкви, составленная из отрывков, заимствованных из произведений нескольких композиторов
- ↑ Вайзе в 1675 году в «Der grünenden Jugend nothwendigen Gedancken» опубликовал стихотворение «Der weinende Petrus», первый куплет которого Бах использовал в арии тенора «Ach, mein Sinn» в «Страстях по Иоанну».
- ↑ Друскин, стр. 245
- ↑ BWV 23 «Du wahrer Gott und Davids Sohn». Швейцер, стр.446 и Alfred Dürr. Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. Oxford University Press, 2000. ISBN 0-19-816240-5, 9780198162407, стр. 3-13
- ↑ В терминологии начала XVIII века симфония означала оркестровое вступление
- ↑ Большой фагот (bassono grosso) — разновидность фагота, изготавливаемая в XVIII веке, настроенная на кварту ниже (in G), чем обычный фагот
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Т. Шабалина. Хронограф жизни и творчества Иоганна Себастиана Баха. СПб, «Северный олень», 1997. ISBN 5-87388-040-9
- ↑ Alfred Dürr. Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. Oxford University Press, 2000. ISBN 0-19-816240-5, 9780198162407, стр. 3-13
- ↑ [www.bach-cantatas.com/Texts/BWV245-Rus1.htm Русский перевод] игумена Петра (Мещеринова)
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Alfred Dürr Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. — Oxford University Press, 2000. стр. 41-56
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 C. Sanford Terry. 'The Orgelbuchlein': Another Bach Problem. II. The Musical Times, Vol. 58, No. 888 (Feb. 1, 1917), Musical Times Publications Ltd. pp. 60-62, Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion. The Musical Times, Vol. 57, No. 879 (May 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 241—242 и Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40. Крюгер выпустил три сборника гимнов, в каждом из которых содержится мелодия «Herzliebster Jesu, was hast du verbrochen?» используемая в «Страстях по Матфею». Первое издание «Newes vollkömliches Gesangbuch» вышло в 1640 году в Берлине. В 1649 во втором издании «Kirchenmelodien» эта же мелодия представлена для 4 голосов и инструментального сопровождения. Мелодия трижды используется в «Страстях по Матфею» (3, 19, 46) и дважды в «Страстях по Иоанну» (3, 17). Текст Иоганнеса Хермана, хорал «Herzliebster Jesu, was hast du verbrochen», опубликован в сборнике Хермана «Devoti Musica Cordis. Hauss-und Hertz-Musica» (Leipzig, 1630). В «Страстях по Матфею» использованы первая (текст хорала 3), третья (текст хорала 19) и четвёртая (текст хорала 46), а в «Страстях по Иоанну» седьмая (текст хорала 3) и восьмая и девятая (текст хорала 17) строфы гимна Хермана. Бах использовал хорал Хермана «Herzliebster Jesu» для передачи сострадания к распятому Христу.
- ↑ 1 2 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 25-26. Слова хорала являются 4-м куплетом хорала «Vater unser im Himmelreich», написанного Лютером и опубликованного Шуманом (Valentin S. Schumann) в книге «Geistliche lieder auffs new gebessert», изданой в 1539 году в Лейпциге. Мелодия анонимная, также опубликована в «Geistliche lieder auffs new gebessert».
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40 и Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276. Мелодия Генриха Исаака впервые была опубликована в сборнике Георга Форстера (Georg Forster) т. н. «песен странствий» «Ein ausszug guter alter ün newer Teutscher liedlien» (Nürnberg, 1539) в виде отдельной песни «Insbruck ich muss dich lassen», возможно изначально являющуюся народной. В 1555 Иоганн Гессе (Johann Hesse) написал траурный гимн «O Welt ich muss dich lassen» — обработав оригинальную мелодию Исаака. Около 1663 Пауль Герхард также обработал мелодию гимна. Этот гимн был использован Бахом в «Страстях по Матфею» (10 и 37) и в «Страстях по Иоанну» (11). Также Бах использовал эту мелодию в трёх кантатах BWV13 «Meine Seufzer, meine Tränen», BWV44 «Sie werden euch in den Bann tun», BWV97 «In allen meinen Taten» и четырёх хоралах BWV 289 «Das alte Jahr vergangen ist», BWV290 «Das walt' Gott Vater und Gott Sohn», BWV291 «Das walt' mein Gott, Vater, Sohn und heiliger Geist» и BWV298 «Dies sind die heil’gen zehn Gebot'». Слова хоралов «Страстей по Матфею» — третий (хорал 37 «Страстей») и четвёртый (хорал 10 «Страстей») куплеты, а «Страстей по Иоанну» — третиий и четвёртый (хорал 11 «Страстей») куплеты страстно́го гимна Пауля Герхарда «O Welt, sieh' hier dein Leben», опубликованного в берлинском издании книги Иоганна Крюгера «Parxis Pietatis Melica» (Berlin, 1647)
- ↑ 1 2 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-35. Слова хорала «Petrus, der nicht denkt zurück» (14) взяты из 4-й строфы лютеровского стихотворного переложения Отче наш, опубликованного Шуманом (Valentin Schumann) в Geistliche Lieder, Лейпциг, 1539 год. Мелодия Мельхиора Вульпиуса (Melchior Vulpius) «Jesu Kreus, Leiden und Pein», опубликована в 1609 году в Choralgesänge, использована также в хорале «Er nahm alles wohl in acht» (28) и арие «Mein teurer Heiland, lass dich fragen» (32)
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-35. Для хорала «Christus, der uns selig macht» (15) использован первый стих, а для «O hilf, Christe, Gottes Sohn» (37) восьмой стих гимна «Christus, der uns selig macht» (вольный перевод латинского гимна «Patris Sapientia»), впервые опубликованного Микаэлем Вайсе (Michael Weiße) в книге «Ein New Gesengbuchlen», изданной в Млада-Болеславле в 1551 году. Для музыки использована мелодия того же гимна в версии Кальвизия, опубликованная в «Harmonia Cantionum ecclesiasticarum» в 1598 году.
- ↑ 1 2 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-34. Мелодия и гимн «Machs mit mir, Gott, nach deiner Güt» сочинения Иоганна Германа Шайна (Johann Hermann Schein, 1586—1630), опубликованы в Лейпциге в 1628 году. Мелодия известна также под названием «Eisenach». Авторство текста неизвестно. Альфред Дюрр, ссылаясь на Сменда (Friedrich Smend) приводит версию, что автором текста мог быть Кристиан Постель (Christian Heinrich Postel), однако считает такую версию гипотетической (Alfred Dürr, 2000, стр. 39)
- ↑ 1 2 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-35. Слова хорала являются третьим куплетом гимна «Valet will ich dir geben» Валериуса Гербергера (Valerius Herberger), опубликованного в 1613 году. Текст был написан Гербергером во время эпидемии чумы 1613 года в Силезии. Музыка Мельхиора Тешнера (Melchior Teschner)
- ↑ 1 2 3 4 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-43. Слова хорала «Er nahm alles wohl in acht» (28) взяты из двадцатой строфы гимна «Jesu Leiden, Pein und Tod» Пауля Стокмана (Paul Stockmann), опубликованного в 1633 году. Ария и хор «Mein teurer Heiland, lass dich fragen» (32) частично состоят из тридцать четвёртой строфы того же гимна. Мелодия Мельхиора Вульпиуса (Melchior Vulpius) «Jesu Kreus, Leiden und Pein», опубликована в 1609 году в Choralgesänge, использована также в хорале «Petrus, der nicht denkt zurück» (14) и арие «Mein teurer Heiland, lass dich fragen» (32)
- ↑ 1 2 Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 24-34. Анонимная мелодия хорала «Herzlich Lieb hab' ich dich, O Herr» впервые опубликована Бернардом Шмидтом (Bernhard Schmidt) в сборнике «Zwey Bücher Einer Neuen Kunstlichen Tabulatur auf Orgel und Instrument», изданом в Страсбурге в 1577 году. Слова гимна авторства Мартина Шаллинга (Martin Schalling), Бах использовал 3-й стих гимна.
- ↑ 1 2 3 Alfred Durr. Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. Oxford University Press, 2000. ISBN 0-19-816240-5, 9780198162407. Стр. 40
The Musical Heritage of the Lutheran Church, Volume I (Valparaiso, Ind.: Valparaiso University, 1945). Стр. 22
Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40
Бах использовал первую строфу гимна «O Mensch, bewein dein Sünde groß», авторства Себалда Хейдена (Sebald Heyden) впервые опубликовано в 1525 в Страссбурге в сборнике «Deutschen Kirchenamt». Мелодия вероятно Матиаса Грейтера (Matthäus Greitter), впервые опубликована в «Teutsch Kircheampt mit lobgsyngen» (Страсбург, 1525) и в «Psalmen, gebett und Kirchenübung wie sie su Strassburg gehalten werden» (Страсбург, 1526), где она положена на стихи псалома CXIX. В книге гимнов Кальвина (Страсбург, 1539) мелодия положена на псалом XXXVI. Около 1584 года мелодия была положена на гимн Хейдена. Популярная мелодия, сборник 'Heidelberg Gesangbuch' (1573) соотносит её с 32 гимнами. Первоначально эту песню предполагалось использовать в начале «Страстей по Иоанну». Также используется в хорале BWV286 «Danket dem Herren» - ↑ Друскин, стр. 54
- ↑ 1 2 3 В «Страстях по Матфею» в ариозо «Du lieber Heiland» и «Am Abend da es kühle war» используются обработанные Пикандером стихи Франка.
- ↑ Друскин, стр. 242—243
- ↑ Philipp Spitta (1841—1894) — немецкий теоретик и историк музыки. Крупный исследователь жизни и творчества И. С. Баха.
- ↑ Spitta, vol II, стр. 450
- ↑ Percy Robinson. The St. Matthew Passion and Other Bach Inquiries. The Musical Times, 1932, pp. 1068—1069.
- ↑ Cöthen funeral music «Klagt, Kinder, klagt es aller Welt», BWV 244a, 1729
- ↑ Подробно аргументы по приоритету «Страстей по Матфею» и «Кётенской траурной музыки» изложены в Paul Brainard. Bach’s Parody Procedure and the St. Matthew Passion // Journal of the American Musicological Society, Vol. 22, No. 2 (Summer, 1969), стр. 241—260
- ↑ Швейцер, стр. 470—471
- ↑ [www.bach-cantatas.com/Texts/BWV244-Rus1-1.htm Русский перевод] игумена Петра (Мещеринова)
- ↑ Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276’O Lamm Gottes unschuldig' — текст — версия Agnus Dei, написанная Николаусом Дециусом (Nikolaus Decius). Впервые опубликован в «Sliiter’s Gesangbuch» или в «Geystlike leder» в 1531. Мелодия впервые опубликована Антоном Корвинусом (Anton Corvinus) в «Cristliche Kirchen-Ordnung» в 1545. Происхождение мелодии неопределено, возможно авторство самого Дециуса. Та же мелодия используется в хорале BWV285 «Da der Herr Christ zu Tische saß»
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion. The Musical Times, Vol. 57, No. 879 (May 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 241—242. Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40 и Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276. Мелодия Лео Хасслера впервые встречается в сборнике 1601 года «Lustgarten neuer deutscher Gesange, Balletti, Galliarden und Intraden mit vier, fiinf und acht Stimmen», содержащего песню «'Mein G’miit ist mir verwirret von einer Jungfrau zart '». В 1613 мелодия вышла в сборнике латинских и немецких религиозных песен «Harmonioe sacrae» (Görlitz, 1613), где была положена на гимн Кристофера Нолла (Christoph Knoll) «Herzlich thut mich verlangen». В 1656 году Пауль Герхард пишет на эту мелодию страстной гимн «O Haupt voll Blut und Wunden» (возможно перевод гимна «Salve caput cruentatum» Бернара Клервоского), опубликованный в книге Иоганна Крюгера «Parxis Pietatis Melica» (Frankfort, 1656). В «Страстях по Матфею» использована пятая (текст хорала 15), шестая (текст хорала 17), третья (текст хорала 44), первая (текст хорала 54) и первая и вторая (текст хорала 62) строфы гимна. Бах использовал эту мелодию также дважды в BWV248 «Weihnachts Oratorium», в четырёх кантатах BWV135 «Ach Herr, mich armen Sünder», BWV153 «Schau, lieber Gott, wie meine Feind», BWV159 «Sehet, wir gehn hinauf gen Jerusalem», BWV161 «Komm, du süße Todesstunde» и двух хоралах. Арчибалд Уилсон (Archibald W. Wilson) отмечает, что никакую музыку другого композитора Бах не использовал так часто и не придавал такого богатства различных обработок
- ↑ 1 2 Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276.
James Lyon. Johann Sebastian Bach, chorals: Sources hymnologiques des melodies, des textes et des theologies. Editions Beauchesne, 2005. ISBN 2-7010-1493-X, 9782701014937. Стр. 24.
Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40
Реформация в Германии использовала народные песни в лютеранском обиходе. Лютер лично выбрал мелодию «Was mein Gott will, das g’scheh allzeit» для рождественского гимна. Автором мелодии возможно является французский композитор первой половины XVI века Клоден де Сермизи (Claudin de Sermisy). Мелодия впервые опубликована Pierre Attaignant в Париже в 1529 в сборнике «Trente et quatre chansons musicales» на слова песни «Il me souffit de tous mes maulx». Через несколько лет эта мелодия на слова псалма 128 опубликована в книге псаломов «Souterliedekens» Реформатской церкви Нидерландов. В 1544 опубликована «Rhaw’s Gesangbuch» на стихи хорала «Was mein Gott will das g’scheh' allzeit». Бах использовал эту мелодию также в шести псаломах BWV65 «Sie werden aus Saba alle kommen», BWV72 «Alles nur nach Gottes Willen», BWV92 «Ich hab in Gottes Herz und Sinn», BWV103 «Ihr werdet weinen und heulen», BWV111 «Was mein Gott will, das g’scheh allzeit» и BWV114 «Ach, lieben Christen, seid getrost». Слова гимна написаны маркграфом Кульмбаха Альбрехтом и впервые опубликовано в Нюрнберге около 1554 (на листе для исполнения песни прихожанами) и в сборнике «Fünff Schöne Geistliche Lieder» (Дрезден, 1556). - ↑ 1 2
Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276.
Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 1-40
"Mir hat die Welt truglich gericht " — мелодия «In dich hab' ich gehoffet, Herr» написана Сетом Кальвизием. Впервые опубликована Грегориусом Сундеррейтером (Gregorius Sunderreitter)в «Davids Himlische Harpffen» в Нюрнберге в 1581, а затем в «Plalterium» в 1574. Во второй книге, а затем в 1594 в «Hymni sacri Latini et Germanici», изданой Кальвизием, музыка положена на текст гимна Ройзнера. Бах использовал эту мелодию в BWV248 «Weihnachts-Oratorium» и кантатах BWV52 «Falsche Welt, dir trau ich nicht» и BWV106 — «Gottes Zeit ist die allerbeste Zei». Текст хорала — версия 31 Псалма, написанная Адамом Ройзнером в 1533. Бах использовал пятый стих версии хорала, опубликованной в «Cantional» в 1627 - ↑ 1 2 Archibald W. Wilson. The Chorale Melodies of Bach’s 'St. Matthew' Passion (Continued). The Musical Times, Vol. 57, No. 880 (Jun. 1, 1916), Musical Times Publications Ltd. pp. 275—276.
Charles Stanford Terry. Bach Chorales. Part I: The himns and himn melodies of the «Passions» and oratorios. Cambridge: at the University Press. 1915. Стр. 19-20
Оригинальные слова «Werde munter, mein Gemiithe» и мелодия написаны Иоганном Ристом (Johann Rist), затем мелодия обработана Иоганном Шопом (Johann Schop или Schopp) и опубликована в «Himliseher Lieder mit Melodeien» (Люненбург, 1642). Бах использовал 4-й стих хорала. Мелодию Бах использовал также в 4-х кантатах: BWV55 «Ich armer Mensch, ich Sündenknecht», BWV146 «Wir müssen durch viel Trübsal in das Reich Gottes eingehen», BWV147 «Herz und Mund und Tat und leben», BWV154 «Mein liebster Jesus ist verloren» и в хоралах BWV363 «Jesus Christus, unser Heiland», BWV364 «Jesus Christus, unser Heiland» - ↑ Кантата 198 «Trauer Ode: Lass, Fürstin, lass noch einen Strahl», BWV 198
- ↑ Швейцер, стр. 444
- ↑ 1 2 Друскин, стр. 243
- ↑ Друскин, стр. 107
- ↑ Friedrich Smend (1893—1980) — немецкий музыковед и богослов.
- ↑ Diethard Hellmann (1928—1999) — немецкий дирижёр, органист и композитор.
- ↑ Theill, Gustav Adolf. Die Markuspassion von Joh. Seb. Bach (BWV 247). Steinfeld: Salvator, 1978
- ↑ Запись 1996 года. Дирижёр Roy Goodman.
- ↑ A. H. Gomme. Bach: St Mark Passion, BWV247, recitatives and turbae by Reinhard Keiser: reconstruction, edition and vocal score by A. H. Gomme. Kassel: Barenreiter, 1997
- ↑ Spitta, vol II, стр. 335
- ↑ Швейцер, стр. 443
- ↑ Joshua Rifkin. The Chronology of Bach’s Saint Matthew Passion. Source: The Musical Quarterly, Vol. 61, No. 3 (Jul., 1975), pp. 360—387. Oxford University Press
- ↑ Датировка первого исполнения 1729 годом отражена в работе Швейцера (Альберт Швейцер. Иоганн Себастиан Бах. Издалельство «Музыка», Москва, 1965. Стр. 487) и Друскина (М. С. Друскин. Иоганн Себастиан Бах. Москва. «Музыка», 1982. стр. 244). Шабалина отмечает, что эта версия основывается на замечании Цельтера к в программе к концерту 1829 года, который ссылается на известный ему церковный текст, однако Цельтер там отмечает, что ему неизвестно, было ли это первое исполнение «Страстей по Матфею» (Т. Шабалина. Хронограф жизни и творчества Иоганна Себастиана Баха. СПб, «Северный олень», 1997. ISBN 5-87388-040-9).
- ↑ Michael Marissen, 721
- ↑ Michael Marissen, 719
- ↑ Michael Marissen, 720
- ↑ Швейцер, 177—180
- ↑ Ту́рба (лат. turba, мн. лат. turbae, лат. "толпа") — в музыкальном жанре "Страстей" реплики более одного персонажа (учеников, иудеев и т. п.). Эти реплики поручаются как правило ансамблю или хору.
- ↑ 1 2 3 4 Друскин, 244—251
Список литературы
Книги
- Швейцер А. Иоганн Себастьян Бах = Schweitzer A. J. S. Bach, le musicien-poète. — Paris, 1905. Ger. trans., enlarged, 1908; Eng. trans., 1911/R). — М.: Музыка, 1965. — 725 с.
- Друскин М. С. Иоганн Себастьян Бах. — М.: Музыка, 1982. — 383 с.
- Сапонов М. А. Шедевры Баха по-русски. — М.: Классика XXI, 2000. — 284 с. — ISBN 5-89817-091-X.
- Страсти. Бах, Иоганн Себастьян // Музыкальный словарь Гроува. — М.: Практика, 2006. — 1103 с. — ISBN 5898160647.
- Эскина Н. «Страсти по Матфею» И. С. Баха: звук, слово, смысл: В диалоге с текстом. — Saarbrücken: LAP Lambert Academic Publishing, 2012. — 476 с. ISBN 978-3-8484-0891-7
- Forkel J. N. [[[s:de:Ueber Johann Sebastian Bachs Leben, Kunst und Kunstwerke]] Life of John Sebastian Bach: with a critical view of his composition] = Ueber Johann Sebastian Bachs Leben, Kunst und Kunstwerke (Leipzig, 1802). — Printed for T. Boosey. — P. 119. — ISBN 3894873523.
- Hilgenfeldt C. L. Johann Sebastian Bachs Leben, Wirken und Werke: ein Beitrag zur Kunstgeschichte des 18. Jahrhunderts. — Leipzig: Hofmeister, 1850. — 182 p.
- Spitta P. Johann Sebastian Bach. — Novello and company, 1899. — Т. 3 volumes.
- Terry C. S. Bach Chorals. — Cambridge Univ. Press, 1915.
- Werker W. Die Matthäus-Passion. — Leipzig: Breitkopf & Härtel, 1923. — 96 p.
- Smend F. Bach-Studien. — Bärenreiter, 1969. — 280 p.
- Smallman B. The background of Passion music: J. S. Bach and his predecessors. — 2. — Dover Publications, 1970. — 180 p.
- Dürr A. Matthäus-Passion; Markus-Passion: kritischer Bericht. — Bärenreiter, 1974. — 276 p.
- Johann Sebastian Bach // The New Grove dictionary of music and musicians. — Macmillan, 1980. — Vol. 1. — 889 p. — ISBN 0333231112.
- Passion // The New Grove dictionary of music and musicians. — Macmillan, 1980. — Vol. 14. — 864 p. — ISBN 0333231112.
- Steinitz P. Bach's Passions. — Thomson Gale, 1981. — ISBN 0684175169.
- Chailley J. Les "Passions" de J.-S. Bach. — 2 ed. — Presses universitaires de France, 1984. — 460 p. — ISBN 2130383114.
- Dürr A. Johann Sebastian Bach, St. John Passion: genesis, transmission, and meaning. — Oxford University Press, 2000. — 182 p. — ISBN 0198162405.
- Weber É. Passion // La recherche hymnologique. — Guides musicologiques. — Editions Beauchesne, 2001. — Vol. 5. — P. 137-139. — 232 p. — ISBN 2701014166.
Статьи
- Brainard P. Bach's Parody Procedure and the St. Matthew Passion // Journal of the American Musicological Society. — University of California Press on behalf of the American Musicological Society, 1969. — Vol. 22, № 2. — P. 241-260.
- Glöckner A. Bach and the Passion Music of His Contemporaries // The Musical Times. — Мusical Times Publications Ltd, 1975. — Vol. 116, № 1589. — P. 613-616.
- Rifkin J. The Chronology of Bach's Saint Matthew Passion // The Musical Quarterly : Сб. — Oxford University Press, 1975. — Vol. 61, № 3. — P. 360-387.
- Chafe E. J. S. Bach's "St. Matthew Passion": Aspects of Planning, Structure, and Chronology // Journal of the American Musicological Society. — University of California Press on behalf of the American Musicological Society, 1982. — Vol. 35, № 1. — P. 49-114.
- Marissen M. Religious Aims in Mendelssohn's 1829 Berlin-Singakademie Performances of Bach's St.Matthew Passion // The Musical Quarterly. — Oxford University Press, 1969. — Vol. 77, № 4 (Winter, 1993). — P. 718-726.
Ссылки
- [www.bach-cantatas.com/ Bach Cantatas Website]. — Огромное количество информации о кантатах и пассионах Баха. Проверено 9 марта 2011. [www.webcitation.org/6158LEzrF Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- [www.bach.org/bach101/bach101_home.html Bach Choir of Bethlehem]. — Сайт хора. Содержит много сведений о произведениях Баха, в том числе о «Страстях по Матфею». Проверено 9 марта 2011. [www.webcitation.org/6158Lvdvu Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- [www.jsbach.org/passions.html The J.S. Bach Home Page]. — Сайт, посвящённый Баху. Переводы и некоторые сведения о «Страстях» Баха. Проверено 9 марта 2011.
 |
Эта статья входит в число избранных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Страсти (Бах)
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.
На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!
В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.
Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»
Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».
В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
