Великий четверг

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Страстной четверг»)
Перейти к: навигация, поиск

Вели́кий четве́рг (Страстной четверг, Чистый четверг, Великий четверток) — в христианстве четверг Страстной недели (Великой седмицы), в который вспоминается Тайная вечеря и установление Иисусом Христом таинства Евхаристии.





Православие

В Великий четверг совершается литургия Василия Великого, которая вдвойне связана с Тайной вечерей (вообще, как всякая литургия, и, в частности, как совершающаяся в день ежегодного воспоминания об этом событии). В связи со значительностью вспоминаемого события, литургия имеет ряд присущих только ей особенностей:

  1. Литургия совершается после вечерни («полные» (то есть с евхаристическим каноном) литургии совершаются таким образом только в Великий четверг, Великую субботу и навечерия (сочельники) Рождества Христова и Богоявления), в связи с этим древние уставы даже разрешали приступать к евхаристии не натощак.
  2. Предстоятели поместных церквей освящают свежесваренное миро. В России этот обряд совершается патриархом в Богоявленском соборе в Москве. Освящение мира в этот день связано с тем, что в древности крещение оглашенных совершалось в Великую субботу или Пасху.
  3. После литургии совершается обряд «Умовения ног», напоминающий о том, что Христос на Тайной вечери умыл ноги апостолам. На практике обряд совершается только в кафедральных соборах (его совершает архиерей, который омывает ноги 12 священникам) и некоторых монастырях.
  4. По византийской традиции совершается омовение престола, напоминающее о подготовке Петром и Иоанном сионской горницы к Тайной вечере.
  5. В древности с литургией соединялись особые покаянные чины, в послевизантийской практике Афона и Русской Церкви в этот день совершалось общее елеосвящение.
  6. В связи с особым воспоминанием Тайной вечери в этот день стремятся причаститься даже те христиане, кто сохраняет сложившуюся в синодальный период практику редкого причащения.
  7. Общая трапеза после литургии имеет особый статус и чин, даже самые строгие уставы позволяют ради этого смягчение поста[1].

По народным повериям в этот день принято мыть и украшать жилище, красить яйца, печь куличи, купаться (отсюда «чистый четверг»)[2].

Утреня

Утреня совершается по чину великопостной, то есть после шестопсалмии поётся Аллилуйя со стихами. В Великие четверг и пятницу вместо Троичных тропарей троекратно поётся тропарь «Егда славные ученицы», напоминающий о страшной духовной, а затем и физической гибели Иуды, одного из Двенадцати, добровольно отказавшегося от апостольства:

Егда славнии ученицы на умовении Вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбием недуговав омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе праведнаго Судию предает. Виждь имений рачителю, сих ради удавление употребивша! Бежи несытыя души, Учителю таковая дерзнувшия: Иже о всех благий, Господи слава Тебе.

Во время пения тропаря совершается по обычаю (отсутствующему в Типиконе) полное каждение храма и молящихся. После тропаря читается повествование о Тайной вечери в изложении Луки (зачало 108 (от полу): Лк. 22:1-39).

В отличие от всех будних дней Великого поста, а также и предшествующих страстных дней (Великих понедельника, вторника и среды) канон утрени Великого четверга является полным, то есть содержит восемь песней. По первым словам первого ирмоса канон Великого четверга обычно называется «Сеченое сечется»[3]. В тропарях канона, автором которого является Косма Маюмский, последовательно раскрываются ветхозаветные прообразы Тайной вечери, повествуется о самоуничижении Христа, умывшего ноги апостолов, и обличается Иуда, уже решивший предать Христа и, тем не менее, простёрший руку к евхаристическому Хлебу.

После девятой песни канона молящиеся коленопреклоненно поют троекратно ексапостиларий (светилен): «Чертог Твой вижду, Спасе мой» (реминисценция притчи о брачном пире). Этот ексапостиларий уже исполнялся в три предыдущих дня, но именно в Четверг его символизм становится реальностью: по мысли толкователей, упоминаемый здесь чертог является горницей Тайной вечери, и христианам в последний раз перед участием в этой Трапезе предлагается ужаснуться собственной недостойности.

Чертог Твой вижду Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея Светодавче, и спаси мя.

Примечательны и стихиры утрени Великого четверга — «на хвалитех» (они повторяются на вечерне, о них см. ниже) и «на стиховне». Основной темой стихир является неблагодарность и корыстолюбие Иуды, авторы пытаются проникнуть в помраченную душу предателя, чтобы выяснить, где причина его отступничества. Характерный пример — третья стихира «на стиховне»:

Нрав твой льсти исполняется, беззаконный Иудо: недугуя бо сребролюбием, приобрел еси человеконенавидение. Аще бо богатство любил еси, почто ко учащему о нищете пришел еси? Аще же и любил еси, вскую продал еси Безценнаго, предав на убиение? Ужаснися солнце, возстени, земле, и движащися возопий: незлобиве Господи, слава Тебе.

К утрене присоединяется последование первого часа, особенностью которого является чтение паремии из пророка Иеремии (Иер. 11:18-23 и Иер. 12:1-15). Паремия содержит жалобу Иеремии на его сограждан — жителей Анафофа, решивших убить пророка, и Божественный ответ о долготерпении и милосердии. Этот текст традиционно считается одним из ветхозаветных пророчеств о страстях Христовых.

Литургия

Литургия Василия Великого соединяется с вечерней, как в связи с временем вспоминаемых событий, так и по древнему обычаю, по которому литургия в важные постные дни совершалась вечером, то есть после разрешения поста. Поскольку литургия сама по себе вводит участников в основную богослужебную тему дня — Тайную вечерю, стихиры на «Господи, воззвах» (они же являются стихирами «на хвалитех» утрени) посвящены второй, не менее важной, теме — предательству Иуды. Самой известной является последняя (входная) стихира, проводящая параллель между Иудой и неблагодарными израильтянами, роптавшими на Бога во время путешествия по пустыне:

Рождение ехиднов воистинну Иуда, ядших манну в пустыни, и ропщущих на Питателя. Еще бо брашну сущу во устех их, клеветаху на Бога неблагодарнии, и сей злочестивый Небесный Хлеб во устех носяй, на Спаса предательство содела. О нрава несытнаго, и дерзости безчеловечныя! Питающего продает, и Егоже любляше Владыку, предаяше на смерть; воистину онех сын беззаконный, и с ними пагубу наследова.

После вечернего входа и «Свете тихий» читаются три паремии:

При кажущемся многообразии сюжетов паремий они удивительным образом предваряют вспоминаемую в этот день Тайную вечерю.

  • Отрывок из Книги Исход напоминает христианам, что однажды народ Божий в страхе и трепете уже предстоял недоступному и непостижимому Богу, в то время, как на Тайной Вечери тот же самый Бог Сам снизошёл к апостолам и дал им Свои Тело и Кровь.
  • Вторая паремия напоминает, что после долгих богоисканий Иова и попыток построения теодицей его друзьями Бог Сам явился Иову и говорил с ним. В присутствии Его все вопросы и недоумения рассеялись: на вопрос Бога «Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?»(Иов. 38:2) Иов отвечает: «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Иов. 42:5-6). Евхаристия даёт верующему возможность личной встречи с Богом.
  • Третья паремия представляет собой пророчество Исайи о страданиях и торжестве Христа: «Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплевания (Ис. 50:6)…Кто из вас боится Господа, слушается гласа Раба Его? Кто ходит во мраке, без света, да уповает на имя Господа и да утверждается в Боге своем» (Ис. 50:10)

В следующем за паремиями апостольском чтении (1Кор. 11:23-32) верующим напоминается о том, к какому великому и страшному таинству они дерзают приступать. Евангельское чтение Великого четверга включает в себя Мф. 26:1-75 (со вставками Лк. 22:43-45 и Ин. 13:3-17) охватывает следующие события:

Особенностью собственно литургии является исполнение особого песнопения «Вечери Твоея тайныя» вместо Херувимской песни, причастного стиха, «Да исполнятся уста наша» и во время причащения мирян.

Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими: не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя Господи во Царствии Твоем.

После заамвонной молитвы по уставу полагается обряд умовения ног (В Русской Церкви совершается при архиерейском служении в кафедральных соборах и в некоторых монастырях). При этом читается соответствующий текст из Евангелия от Иоанна (Ин. 13:1-17)

Евангелия Страстей Христовых

«12 Евангелий Святых Страстей Христовых» — православное богослужебное чтение утрени Великой пятницы (в приходской практике совершается вечером в Великий Четверг). Состоит в последовательном чтении двенадцати отрывков из всех четырёх Евангелий, подробно повествующих о последних часах земной жизни Спасителя, начиная с его прощальной беседы с учениками после Тайной Вечери и кончая его погребением во гробе Иосифа Аримафейского.

Чтению, совершаемому перед крестом, предшествует полное каждение храма (малым каждением сопровождается каждое чтение, кроме двенадцатого — перед ним вновь совершается полное каждение). Священнослужители и народ стоят в это время с зажжёнными свечами, изображая тем самым, что слава и величие не покидали Спасителя и во время крестных страданий, а также уподобляясь мудрым девам, вышедшим со светильниками навстречу жениху. После утрени, по благочестивому обычаю, верующие, не гася, приносят эти свечи домой, а затем делают на косяках дверей знак креста четверговым огнём и сохраняют его в лампадах до Пасхи.

Католицизм

Римский обряд

Месса освящения мира и благословения елея

В приходских храмах латинского обряда утром в Великий четверг мессы не совершается. Вместо этого в кафедральных соборах утром служится месса освящения мира и благословения елея (Ad Missam Chrismatis), которую обязательно совершает епископ, и на которой присутствуют все священники епархии. Во время этой мессы священники обновляют свои обеты, принесённые ими при рукоположении. В некоторых случаях, когда епархия занимает достаточно большую по площади территорию (как, например, в России), эта месса переносится на один из предшествующих дней. Это делается с тем, чтобы священники из отдалённых приходов успели к Великому четвергу вернуться в свой храм и отслужить вечернюю мессу воспоминания Тайной Вечери в своём приходе.

Месса освящения мира и благословения елея открывается начальными обрядами и коллектой, после которой епископ обращается к священникам епархии и собранию с проповедью. По окончании проповеди проходит обряд обновления священнических обетов — епископ троекратно обращается к священникам с вопросом, желают ли они обновить свои обеты, уподобиться Христу, быть верными служителями тайн Божиих и верно осуществлять священническое наставничество. Священники отвечают: «Желаем». После этого епископ обращается к народу с призывом молиться о священниках и о нём самом, на что народ отвечает: «Христе, услышь нас. Христе внемли нам».

На литургии читаются Ис. 61:1-3, 8-9 — пророчество Исаии «Дух Господа Бога на Мне», Откр. 1:5-8 — свидетельство Иоанна Богослова об Иисусе и Лк. 4:16-21 — фрагмент Евангелия от Луки, где Иисус читает пророчество Исаии в синагоге Назарета.

На этой мессе не бывает всеобщей молитвы, за Литургией Слова следует принесение елея. Четыре служителя последовательно выносят к алтарю бальзам для приготовления мира, елей катехуменов, елей больных и елей для приготовления мира. За служителями верные из числа прихожан выносят хлеб, вино и воду для совершения евхаристии.

После этого обычным путём проходит Евхаристическая литургия, после чего следует обряд благословения елея и освящения мира (может также проводиться сразу после принесения елея перед Евхаристической литургией). Епископ благословляет елей больных, который затем будет использоваться в таинстве соборования, елей катехуменов, который применяется для помазания новокрещённых и приступает к освящению мира. В молчании епископ вливает бальзам в елей, призывает собрание к молитве, дует в отверстие сосуда с миром и с простёртыми руками читает молитву освящения. Все сослужащие священники простирают правую руку к сосуду с миром и стоят так до окончания молитвы освящения.

Месса воспоминания Тайной вечери

Вечер Великого четверга открывает собой Пасхальное триденствие. Во всех храмах совершается месса воспоминания Тайной вечери (Missa vespertina in Cena Domini). На этой мессе празднуется установление Христом таинства Евхаристии, а также совершается обряд омовения ног. Следует также отметить, что частные мессы в этот день не разрешены, и в одном приходе должна совершаться лишь одна месса Тайной вечери (это, разумеется, не относится к ситуациям, когда несколько приходов делят одно церковное здание). Это делается для того, чтобы все прихожане участвовали в одной Литургии, подчёркивая тем самым значение Евхаристии как «таинства единства». В древности на этой мессе в Церковь принимались кающиеся, отлучённые от Церкви на длительный период и принесшие должное покаяние. Также после мессы воспоминания Тайной Вечери может служится особое богослужение Страстной недели «Tenebrae» (Тёмная полунощница), которое в настоящее время является необязательным.

После начальных обрядов и входного песнопения исполняется гимн «Слава в вышних Богу», причём исполнение сопровождается колокольным звоном. После окончания гимна смолкают орган и колокола, которые не используются до самой мессы навечерия Пасхи вечером Великой субботы.

Коллекта мессы воспоминания Тайной вечери:

Боже, мы празднуем Священнейшую Вечерю, на которой Единородный Твой Сын, прежде чем предать Себя на смерть, заповедал Церкви новую вечную жертву и пир Своей любви. Молим Тебя, дай нам обрести в столь дивной Тайне полноту любви и жизни. Через Господа нашего Иисуса Христа, Сына Твоего, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.

Чтения этой мессы включают Исх. 12:1-8, 11-14 — ветхозаветное установление Пасхи, 1Кор. 11:23-26 — описание апостолом Павлом Тайной Вечери и Ин. 13:1-15 — фрагмент Евангелия от Иоанна, где Иисус умывает ноги ученикам.

Затем проходит обряд омовения ног. Священник, предстоятельствующий на литургии, омывает ноги 12 прихожанам, тем самым следуя примеру Христа, омывшего ноги своим ученикам. Во время обряда хор исполняет особые антифоны. Также есть обычай в знак братской любви собирать в этот день пожертвования в пользу бедных и нуждающихся. За омовением ног следует Всеобщая молитва.

Евхаристическая литургия проходит обычным порядком, но часть разделов анафоры изменяется, туда добавляются тексты, посвящённые воспоминанию Тайной Вечери.

Причастное песнопение мессы воспоминания Тайной вечери:

Это есть Тело, которое за Вас будет предано; это чаша есть новый завет в Моей Крови, — говорит Господь. — Всякий раз, когда будете пить её, творите это в Моё воспоминание.

На этой мессе освящается такое количество литургического хлеба, чтобы Святых Даров было достаточно для причащения верных и в этот день и в день Великой пятницы (когда Евхаристия не совершается). Причащение народа на мессе воспоминания Тайной вечери проходит обязательно под двумя видами.

По окончании Евхаристической Литургии Святые Дары переносятся с главного алтаря в боковой, так называемую «темницу», что символизирует арест и заключение под стражу Христа. Священник, поместив дароносицу на алтарь, преклоняет колени и трижды совершает каждение Даров. Затем, приняв наплечный плат (гумерал), берёт в руки дароносицу, накрыв её концами плата. Процессию от алтаря к боковой часовне возглавляет диакон, несущий крест. Перед дароносицей идут министранты с кадилом и зажжёнными свечами. Во время процессии поётся литургический гимн «Возвеличим велегласно» (Pange lingua). После переноса священник и служители некоторое время молятся перед Дарами в тишине, затем также в тишине удаляются в ризницу. С алтаря снимаются все покровы, все кресты в храме покрываются тканью.

Амвросианский обряд

Богослужения Великого четверга содержали ряд особенностей. Ещё в XII веке архиепископ Милана читал молитву над тремя потомками прокажённого, исцелённого Амвросием Медиоланским. После этого процессия с пением 118 псалма шла в другой храм, где архиепископ облачал одного из троих в новые одежды, умывал и целовал ему ноги, совершал в его присутствии мессу.

В этот же день совершалось приготовление мира, умовение архиепископом ног священникам, диаконам, певчим и чтецам, а также таинство покаяния. В качестве чтений предлагались тексты из Премудрости Соломоновой, книг пророков Даниила и Ионы. После Евангелия пелась молитва Иоанна Златоуста «Вечери Твоя тайныя» (см. выше).

Литургические реформы Павла VI значительно изменили структуру амвросианского Великого четверга. Так в своём нынешнем виде утренняя месса освящения мира полностью заимствована из реформированного римского чина. Для вечерней мессы воспоминания Тайной Вечери сохранены оригинальные для амвросианского обряда чтения из пророка Даниила (Дан. 13:1-64 — история Сусанны) и книги Премудрости Соломона (Прем. 2:12-24) и (Прем. 3:1-8)[1].

Древневосточные церкви

Армянский обряд

Богослужения Великого четверга связаны с воспоминанием Тайной вечери. На утрене читается Ин. 12:27-43 (последняя публичная проповедь Иисуса в Иерусалиме), на третьем часе совершается чин покаяния, вечером — умовение ног. На литургии в качестве паремий предлагаются Быт. 22:1-18 (жертва Авраама), Ис. 61:1-11 (пророчество Исайи: «Дух Господень на Мне…»), затем поучение апостола Павла о вечере Господней (1Кор. 11:23-32) и евангельский текст о Тайной вечере (Мф. 26:17-30)[1].

Западно-сирский обряд

По традиции должна совершаться литургия с освящением мира и умовением ног. В современной практике обряд умовения ног совершается вечером, отдельно от литургии, а освящение мира происходит в один из предшествующих дней Великого поста[1].

Восточно-сирийский обряд

В Ассирийской церкви Востока и Халдейской церкви Великий четверг называется Четвергом Пасхи и не принадлежит Великому посту. В этот день совершается торжественная литургия Нестория (один из пяти дней в году). В качестве паремий предлагаются отрывки из книг Исход (Исх. 12:1-20 — заповедь Моисею и Аарону о ветхозаветной Пасхе) и пророка Захарии (Зах. 9:9-12, Зах. 11:12-13, Зах. 12:9-14, Зах. 13:7-9 — пророчества: «Царь твой грядет к тебе…сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной»; о 30 сребренниках, «воззрят на Него, Которого пронзили»; «порази пастыря, и рассеются овцы» соответственно). Апостольское чтение выбрано из поучения апостола Павла о вечере Господней, евангельское — составное, повествующее о Тайной вечере[1].

Славянские традиции

К чистому четвергу, как и ко всей Страстной неделе были приурочены очистительные обряды. У восточных славян их исполняли в основном в Чистый четверг, в западной Славии — главным образом в Страстную пятницу. Такие обряды и обычаи затрагивали человека и его здоровье, пищу и посуду, а также жилище и примыкающее к нему культурное пространство[4].

Многие из них нацелены на очищение — наряду с душой перед Пасхой было необходимо очистить тело и окружающее пространство. Некоторые обряды были связаны с добыванием нового, молодого, «живого» огня взамен старого, изжившего себя и потерявшего силу. Для этого обычно приносили домой с вечернего богослужения горящую свечу, от которой зажигали лампады и огонь в печи[5]. Иногда для добывания огня применялся весьма архаичный обряд — его вытирали женатые мужчины при помощи деревянных палки и плашки[6]. Огню, добытому в Великий четверг, приписывалась большая магическая сила. Та же магическая, целительная и защитная сила приписывалась и испечённому в этот день хлебу[7], и особо приготовленной соли[8]. Многие ритуалы Великого четверга были связаны с «магией первого дня» и нацелены на удачу в личной жизни, хорошие урожаи, благополучие скота, защиту дома и крестьянского двора от злых сил[9] и т. д.

См. также

Напишите отзыв о статье "Великий четверг"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 [www.pravenc.ru/text/150115.html Великий четверг в Православной энциклопедии]
  2. [kazanfirst.ru/online/920 2 мая — Великий (Чистый) четверг]
  3. Полный текст первого ирмоса: "Сеченое сечется море Чермное, волнопитаемая же изсушается глубина. Таяжде купно безоружным бывши проходима, и всеоружным гроб. Песнь же Богокрасная воспевашеся: славно прославися Христос Бог наш.
  4. Агапкина, 2012, с. 555.
  5. [www.ethnomuseum.ru/chetvergovaya-svecha Четверговая свеча] // Российский Этнографический Музей
  6. [www.ethnomuseum.ru/vytiranie-ognya Вытирание огня] // Российский Этнографический Музей
  7. [www.ethnomuseum.ru/chetvergovyy-hleb Четверговый хлеб] // Российский Этнографический Музей
  8. [www.ethnomuseum.ru/chetvergovaya-sol Четверговая соль] // Российский Этнографический Музей
  9. [www.ethnomuseum.ru/veres Верес] // Российский Этнографический Музей

Литература

Ссылки

  • [www.pravenc.ru/text/150115.html Великий четверг в Православной энциклопедии]
  • [days.pravoslavie.ru/rubrics/canon407.htm?id=407 Текст богослужений Великого четверга на Православие.ру]
  • [www.ethnomuseum.ru/chistyy-chetverg-velikiy-chetverg-strastnoy-chetverg Чистый четверг (Великий четверг)] // Российский Этнографический Музей

Отрывок, характеризующий Великий четверг

«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.