Стратегическая оборонительная операция в Заполярье и Карелии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Стратегическая оборонительная операция в Заполярье и Карелии
Основной конфликт: Вторая мировая война
Великая Отечественная война
Дата

29 июня10 октября 1941 года

Место

Мурманская область
Карелия
Ленинградская область

Противники
Третий рейх Третий рейх
Финляндия Финляндия
СССР СССР
Командующие
Н. Фалькенхорст
К.Маннергейм
М. М. Попов
В. А. Фролов
К. А. Мерецков
А. Г. Головко
В. Ф. Трибуц
Силы сторон
88 000 человек (Германия)[1]
220 000 человек (Финляндия) (без учёта войск армии «Норвегия»)[2]
358 390 человек[3]
Потери
21 501 человек общие (Германия);[4]
46 365 общие (Финляндия)[5]
67 265 человек — безвозвратные
68 488 — санитарные[3]
 
Оборона Заполярья
Заполярье и Карелия Мурманск (1) Кандалакша Лоухи Кестеньга Мурманск (2)

десантные операции 1942 года: Пикшуев Мотовский залив Петсамо-Киркенесс

 
Битва за Ленинград
Сольцы Ленинград (1941) Лужский оборонительный рубеж Старая Русса (1941) Блокада Ленинграда Петергоф-Стрельна Синявино 1 Синявино 2 Тихвин 1 Тихвин 2 Демянский котёл Любань «Айсштосс» • Усть-Тосно Синявино 3 «Искра» • «Полярная Звезда» • Демянск (1943) Старая Русса (1943) Красный Бор Мга Ленинград-Новгород «Январский гром» • Новгород - Луга

Стратегическая оборонительная операция в Заполярье и Карелии — принятое в советской историографии название оборонительной операции во время Великой Отечественной войны.

В рамках стратегической операции проведены:





Территория и период, охваченные операцией

Территория

Боевые действия сторонами в начале операции велись по границе СССР, начиная от морской границы в Баренцевом море, на сухопутном фронте от Баренцева моря вдоль до Финского залива в районе Выборга и в Финском заливе, а также в Ладожском и Онежском озёрах. Ширина фронта боевых действий составила 800 километров, отступление составило 50-150 километров[3]. На полуострове Рыбачий немецким войскам не удалось нарушить государственную границу СССР вообще, что стало единственным таким местом в ходе войны.

К концу операции линия фронта проходила северо-восточнее Ленинграда от Финского залива в районе Сестрорецка до западного берега Ладожского озера по линии старой границы СССР через Лемболовское озеро, южнее реки Вьюн, по южному краю болота Луми-Соу (Неодолимого), через Верхние Никулясы к мысу Таппари[6] (ближайший населённый пункт на нынешнее время деревня Пятиречье), с восточного берега Ладожского озера приблизительно по реке Свирь до Онежского озера, по южному и восточному берегам Онежского озера приблизительно до Повенца, оттуда сплошной линии фронта не было, линия проходила приблизительно по опорным пунктам Повенец — Ругозеро — Ухта — Кестеньга — район западнее Кандалакши — западнее реки Западная Лица — берег Баренцева моря несколько восточнее устья Западной Лицы, а также по полуострову Рыбачий.

Сухопутный театр военных действий являлся самым северным на советско-германском фронте; южнее этого театра в тот же период советские войска вели оборону Прибалтики и оборону Ленинграда.

Период

Операция проводилась с 29 июня по 10 октября 1941 года. Дата начала операции определена по началу сравнительно массированного наступления немецких войск в Заполярье и финских в Карелии (частные боевые действия сторонами велись и ранее), дата окончания операции определена по прекращению активных наступательных действий немецкими и финскими войсками по линии фронта, почти на всех (исключая Медвежьегорское) направлениях

Следующими крупными операциями в том же регионе со стороны советских войск стали проведённые только в 1944 году Выборгско-Петрозаводская стратегическая наступательная операция и Петсамо-Киркенесская стратегическая наступательная операция

Предпосылки и планы сторон на операцию

Планы Германии

В соответствии с Планом «Барбаросса» перед немецкими войсками в Заполярье ставилась сравнительно ограниченная задача, в основном направленная на оборону Норвегии и Лапландии, в частности финских никелевых рудников в Петсамо.

Из плана «Барбаросса»

Важнейшей задачей 21-й группы[7] также и в течение восточной кампании остается оборона Норвегии. Имеющиеся сверх этого силы (горный корпус) следует использовать на Севере прежде всего для обороны области Петсамо и её рудных шахт, а также трассы Северного Ледовитого океана. Затем эта силы должны совместно с финскими войсками продвинуться к Мурманской железной дороге, чтобы нарушить снабжение Мурманской области по сухопутным коммуникациям[8].

Наступление на Мурманск с целью захвата порта и военно-морской базы Северного флота являлось задачей второстепенной для немецкого командования в сравнении с обороной. Это явствует из Директивы по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск:

Помимо перечисленных оборонительных задач ([9]), на армию «Норвегия» возлагаются следующие задачи:
а) с началом операции, а если потребуется и раньше, вторгнуться в район Петсамо и надежно оборонять его совместно с финскими войсками против нападения с суши, моря и воздуха. Особое значение приобретает удержание никелевых рудников, чрезвычайно важных для немецкой военной экономики (операция «Северный олень»);

б) имеющимися в распоряжении войсками окружить Мурманск, являющийся опорной базой для наступательных действий сухопутных, морских и воздушных сил противника. В последующем если позволят имеющиеся в наличии силы, осуществить захват Мурманска (операция «Чернобурая лиса»)[10]

К началу войны план немецкого командования по захвату Мурманска приобрёл воплощение: в день Х+7, где X — общий день нападения на СССР, переходил в наступление горнострелковый корпус «Норвегия», который в первые сутки должен был сломить сопротивление советских войск у границы, захватить Титовку и полуостров Рыбачий, а затем за трое-четверо суток дойти до Кольского залива и Мурманска[11]. То, что планы немецкого командования по захвату Мурманска были рассчитаны на короткий срок, свидетельствует, в частности, тот факт, что ещё в июне 1941 года в кригсмарине была создана должность морского коменданта Мурманска (нем. Seekommandant Murmansk)[12].

Тем не менее, нельзя не отметить, что в начале войны Мурманск совершенно не имел для Германии того стратегического значения, которое город стал обладать впоследствии, поскольку в соответствии с Планом «Барбаросса» победа должна была быть одержана задолго до того, когда СССР смог бы получать через порт значимые поставки[4].

Главные же силы Германии должны были наступать южнее Мурманска — вдоль железной дороги Рованиеми — Салла — Кандалакша к Белому морю, чтобы отрезать русские части на Кольском полуострове, после чего частью сил начать наступление на север, где они бы соединились с горнострелковыми частями у Мурманска, а большей частью продолжить действия совместно с финскими войсками у Онежского озера (на восточном или западном берегу, в зависимости от развития событий)[4]

Планы Финляндии

О причинах советско-финского конфликта

Оперативный план финских войск был согласован с планами немецких войск[13], а их действия являлись составной частью плана «Барбаросса».

«Финляндия будет способствовать скрытной концентрации немецкой группы „Норд“ (входящей в состав группы XXI), которая будет доставлена из Норвегии. Финские части будут действовать совместно с этой группой. Кроме того, Финляндия будет должна нейтрализовать полуостров Ханко… Основные силы финской армии будут предварительно согласовывать свои действия с передовыми силами германского северного фланга. Их главной задачей станет отвлечение на себя как можно большего количества русских сил с помощью наступления вдоль западного или обоих берегов Ладожского озера и взятия полуострова Ханко».[8]
</blockquote>

План финского командования, переданный в ОКВ 28 июня 1941 года предполагал собой действия в двух направлениях.

Во-первых, на севере финские войска действовали в составе армии «Норвегия» и под её командованием. Главной задачей финских частей в составе армии «Норвегия» была оборона южного фланга немецких войск, для чего финские войска должны были наступать из района Суомуссальми в направлении на Ухту, а после её взятия направлением главного удара должна была стать Кемь. Кроме того, вспомогательное наступление намечалось через Кестеньгу на Лоухи.

Во-вторых, финские войска должны вести основное наступление силами армии «Карелия» по восточному берегу Ладожского озера. План заключался в нанесении удара вдоль обоих берегов озера Янис и последующем наступлении вдоль восточного берега Ладожского озера через Олонец на Лодейное Поле. 2-й корпус финских войск должен был держать оборону на границе и одновременно ждать приказа о вспомогательном ударе в район Элисенваара — Хийтола и в последующем взять Лахденпохью. Одной дивизией предполагалось также нанести удар на Реболы и Лендеры.

Операция на Карельском перешейке по западному берегу Ладоги на первый этап боевых действий не планировалась, а зависела от развития событий на советско-германском фронте. 4-му армейском корпусу (от Финского залива до реки Вуокса) предписывалось находиться в обороне на границе[4].

Планы СССР[14]

В соответствии с планом прикрытия государственной границы СССР на территории Ленинградского военного округа основными задачами советских войск являлось:

  1. На Выборгском и Кексгольмском направлениях обеспечить оборону Ленинграда. Это являлось основной задачей войск округа;
  2. Не допустить прорыва фронта обороны и выхода противника к Ладожскому озеру;
  3. Обеспечить бесперебойную работу Кировской железной дороги;
  4. Удержать за собой полуострова Рыбачий и Средний, прикрыть Мурманск и побережье Кольского полуострова от Иоканьга до госграницы с Финляндией.

На 14-ю армию (Район прикрытия № 1) возлагалось прикрытие границы от Баренцева моря до Старой Куземы, Регозера, Писто, с основной задачей прикрытия Мурманска, а также препятствования действиям морского флота противника в Кольский и Мотовский заливы, недопущения высадки морских десантов, прикрытия Кировской железной дороги на Кандалакшском и Лоухском направлениях. Действия армии должны были сочетаться с действиями Северного флота и 1-й смешанной авиадивизии.

На 7-ю армию (Район прикрытия № 2) возлагалось прикрытие границы от стыка с 14-й армией до Путсари, Ристалахти, Керимяки, Кангаслахти, с основными задачами прикрытия границы на Ухтинском, Ребольском и Петрозаводском направлениях, Кировской железной дороги.

На 23-ю армию (Район прикрытия № 32) возлагалось прикрытие границы от Финского залива по Карельскому перешейку. Основной задачей армии было прикрытие территории Карельского перешейка и как следствие, прикрытие Ленинграда с северо-запада.

Силы сторон и их расстановка перед началом операции

Расстановка сил перед началом операции по границе. Не приведены части резерва, пограничные части, укреплённые районы

Место Часть В составе соединения (СССР) В составе соединения (Германия (Финляндия) Часть
Финский залив Балтийский флот Военно-морские силы Финляндии
Финский залив — река Вуокса 50-й стрелковый корпус 23-я армия Юго-Восточная армия 4-й армейский корпус
Река Вуокса — озеро Пюхяярви 19-й стрелковый корпус 23-я армия Юго-Восточная армия 2-й армейский корпус
Озеро Пюхяярви — Вяртсиля 168-я стрелковая дивизия 7-я армия Карельская армия 7-й армейский корпус
Вяртсиля — ~ район Иломантси 71-я стрелковая дивизия 7-я армия Карельская армия 6-й армейский корпус
Группа Ойнонена (кавалерийская бригада и 2-я горнострелковая бригада )
Район Лиекса часть сил 54-й стрелковой дивизии 7-я армия Карельская армия 14-я пехотная дивизия
Район Ухты часть сил 54-й стрелковой дивизии 7-я армия Армия «Норвегия» 3-й армейский корпус
Район Аллакурти 122-я стрелковая дивизия, 1-я танковая дивизия 14-я армия Армия «Норвегия» 36-й армейский корпус
Район Петсамо 14-я стрелковая дивизия 14-я армия Армия «Норвегия» Горный корпус «Норвегия»
Баренцево море Северный флот Морская группа «Север»

Ход операции

Операции 14-й армии

В полосе, занимаемой 14-й армией никогда за время войны не было сплошной линии фронта [15].

Это было обусловлено природными условиями, недостаточностью коммуникаций и сложностями в снабжении. Таким образом, в полосе армии велись изолированные друг от друга сражения на мурманском, кандалакшском и кестеньгском направлениях. 22 июня 1941 года, до начала операции Горный корпус «Норвегия», в рамках главной задачи немецких войск на севере, провёл операцию «Реннтер», в целях прикрытия рудников Петсамо. 2-я горнострелковая дивизия заняла позиции в районе Линахамари — Петсамо, а 3-я горнострелковая дивизия рассредоточилась южнее, вплоть до окрестностей Луостари[4].

Операция на мурманском направлении

Горный корпус «Норвегия» перешёл в наступление 29 июня 1941 года в 3-30 на участке от Печенгской бухты до Луостари. Кроме того, южнее в 88 километрах частное наступление к северу от реки Лутто на Ристикента проводил финский батальон «Ивало». В полосе наступления держали оборону пограничные части, 23-й укреплённый район и 14-я стрелковая дивизия, двумя полками начавшая разворачиваться по границе с 22 июня 1941 года. Первыми в бои с противником вступили пограничные войска НКВД, так, одна из застав держала оборону в течение 19 дней, отбив 60 атак, и оставила заставу по приказу[16]. Однако в целом пограничные части были быстро смяты. Уже через три часа 3-я горнострелковая дивизия, наступая от Луостари в направлении озера Чапр начала переправу через реку Титовку, имея в виду дальнейшее наступление на Мотовку. 2-я горнострелковая дивизия также наступала без проблем, исключая левофланговый 30-й горнострелковый полк, в чью задачу входило овладение полуостровом Рыбачий, где держал оборону 23-й укреплённый район. Полуостров Рыбачий так никогда и не был взят немецкими войсками: всего, чего удалось добиться — это к 4 июля 1941 года блокировать полуостров с суши. В это время, уже 30 июня 1941 года части 2-й горнострелковой дивизии, преследуя не успевший укрепиться 95-й стрелковый полк 14-й стрелковой дивизии, а затем и 325-й стрелковый полк взяли Титовку[4].

Между тем, немецкое командование, столкнувшись с оказавшимся отсутствием дороги от реки Титовка на Мотовку, было вынуждено сменить свои планы и вернуть 3-ю горнострелковую дивизию, чтобы направить её вслед за 2-й горнострелковой дивизией, а одним, успевшим переправиться полком, двигаться вдоль реки на север, где соединиться с частями 2-й горнострелковой дивизии[4].

Части горного корпуса, продолжив наступление, вышли к губе Западная Лица и одноимённой реке, и с 6 июля 1941 года приступили к форсированию реки. К тому времени, на рубеже реки развернулась 52-я стрелковая дивизия и приведённые в порядок части 14-й стрелковой дивизии. Завязались тяжёлые бои, к концу дня сумел форсировать реку только один батальон 2-й горнострелковой дивизии и два батальона 3-й горнострелковой дивизии сумели создать предмостный плацдарм шириной чуть больше полутора километров. Советское командование, наряду с упорной обороной рубежа реки уже 6 и 7 июля 1941 года высадило десанты на южном и западном берегу губы Западная Лица, и вследствие этого, немецким войскам пришлось выделить силы на прикрытие своих войск с севера.

7 июля 1941 года немецкие войска сохраняли плацдармы, однако в ночь на 8 июля 1941 года контратакой были выбиты с позиций и оставили плацдармы. Командир горного корпуса Генерал-лейтенант Дитль доложил, что в сложившейся обстановке, наступление без подкреплений не может быть продолжено[4]. В помощь корпусу был переброшен немецкий моторизованный пулемётный батальон, а 9 июля 1941 года финский 14-й пехотный полк.

С 13 июля 1941 года немецкое наступление было возобновлено. Семь батальонов 2-й горнострелковой дивизии сумели переправиться через реку в месте её впадения в губу и продвинулись более чем на три километра. Задачей дивизии было наступление на восток до цепи озёр и поворот на юг, с тем, чтобы зайти в тыл советским частям и обеспечить форсирование Западной Лицы частям 3-й горнострелковой дивизии. Советские войска продолжали упорное сопротивление и вновь, 14 июля 1941 года высадили десант на западном берегу губы Западная Лица в составе 325-го стрелкового полка 14-й стрелковой дивизии и батальона морской пехоты. Этот десант привёл к тому, что командование корпуса сделало вывод о том, что дальнейшее наступление продолжать невозможно, ввиду того, что необходимо обеспечить свой северный фланг. К атакам десанта добавились атаки советских войск на плацдарм, занятый батальонами 2-й горнострелковой дивизии, в результате чего к 18 июля 1941 года плацдарм был значительно сокращён. 24 июля 1941 года Дитль доложил, что даже с полученными в виде подкреплений двумя батальонами, он может только очистить от десанта северный берег губы Западная Лица. Последнюю неделю июля 1941 года советские войска ожесточённо атаковали плацдарм на восточном берегу реки Западная Лица, а противник, с трудом отбивая советские атаки, готовился к наступлению на десант, который занимал свой плацдарм, западнее губы Западная Лица. Со 2 августа 1941 года началось наступление на советский десант, и он частью был уничтожен, частью эвакуирован. В августе 1941 года положение сторон сохранялось. Немецкое командование перебросило подкрепления: 388-й пехотный полк и 9-й пехотный полк СС.

Новое наступление немецким командованием было предпринято 8 сентября 1941 года. Обе дивизии первые дни успешно продвигались: 2-я горнострелковая дивизия на юг, с занимаемого ею плацдарма, продвинувшись за два дня более чем на 5 километров, а 3-я горнострелковая дивизия, форсировав реку, начала продвижение на север. При удачном для немецких войск развитии операции, советские 52-я стрелковая дивизия и 14-я стрелковая дивизия, оборонявшие рубеж по реке, оказывались бы в окружении, а немецкие войска захватили бы важные дороги. Однако, советские войска не дали осуществить план: форсировавшие реку между «клиньями» горнострелковых частей 388-й пехотный полк и 9-й пехотный полк СС были разбиты, а горнострелковые части остановлены контратаками, так и не сумев сомкнуться. Ещё 12 сентября 1941 года горные части имели некоторое продвижение: 2-я горнострелковая дивизия продвинулась на юг ещё на полтора километра, а 3-я горнострелковая дивизия овладела перешейком между двумя озёрами, но на этом успехи корпуса практически закончились. Советское командование ввело в бой сформированную 186-ю стрелковую дивизию, и 18 сентября 1941 года командование горного корпуса приняло решение о прекращении наступления, в этот же день 3-я горнострелковая дивизия начала отвод частей за реку Западная Лица, и к 24 сентября 1941 года дивизия переправилась, оставив за собой две высоты на восточном берегу. 2-я горнострелковая дивизия, сократив свой плацдрам, начала обустройство зимних оборонительных позиций. После этого, наступательные действия немецких войск в направлении Мурманска были завершены.

Итогом операции на мурманском направлении стал в общем-то известный паритет в достигнутых целях. Учитывая тот факт, что главной задачей Армии «Норвегия» являлся не захват Мурманска, а обеспечение собственной безопасности в Петсамо, то оперативную задачу немецкие части в целом выполнили. Несмотря на то, что у руках советских войск оставался полуостров Рыбачий, серьёзной угрозы рудникам советские части там не несли, ограничиваясь обстрелом, разведкой и диверсионными операциями. Решение взять Мурманск было озвучено только в сентябре 1941 года, под конец операции. С другой стороны, имея в виду цель советского командования в виде сохранения Мурманска и Кировской дороги, то и советское командование своей цели достигло. Однако необходимо отметить, что немецкое командование допустило в конечном итоге стратегический просчёт, не рассматривая Мурманск как особо важный объект, чем он стал впоследствии.

Потери немецких войск в операции на мурманском направлении убитыми и ранеными составили 10 290 человек, при продвижении в среднем на 24 километра[4].

Операция на кандалакшском направлении

Следующим направлением наступления войск противника была Кандалакша, с общей задачей выйти к Белому морю и отрезать советские войска на Кольским полуострове. С немецкой стороны в наступлении были задействованы от Германии 36-й армейский корпус и горнострелковая бригада СС «Nord» и от Финляндии части 3-го армейского корпуса. Им противостояли 122-я стрелковая дивизия и только что переброшенная из-под Пскова 1-я танковая дивизия. Основные события на границе развернулись в районе города Салла. По плану немецкого командования 169-я пехотная дивизия наступала севернее города, а горнострелковая бригада СС «Nord», перейдя границу по дороге Рованиеми — Кандалакша и южнее её, и начать наступление на Саллу с юга. Таким образом, эти соединения окружали Саллу и выходили на дорогу к Алакуртти и далее на Кандалакшу. Финская 6-я пехотная дивизия, пересекла границу в 72 километрах к югу от Саллы в ночь на 1 июля 1941 года, и должна была развивать наступление на северо-запад, атакуя Кайрала с юга и главными силами нанести удар в тыл в направлении Алакуртти.

Немецкие силы начали наступление на Саллу 1 июля 1941 года в 16:00. 169-я пехотная дивизия атаковала севернее города по трём направлениям: непосредственно возле города полк дивизии смог продвинуться не более чем на 500 метров, после чего был контратакован и в панике отступил. Два полка, наступавшие севернее, имели большее продвижение, так, левофланговый полк, который наступал вдоль реки Тенниё, прошёл более 3 километров. горнострелковая бригада СС «Nord» оказалась неготовой к ведению боевых действий, и не смогла продвинуться. 2 июля 1941 года советские войска при поддержке танков контратаковали 169-ю пехотную дивизию, отбросив полк, наступавший в центре, на исходные позиции. В течение 3—6 июля 1941 года севернее города велись встречные бои — немецкие войска прорывались к реке Куола. Но южнее города, в результате атаки танков 1-й танковой дивизии имела место следующая картина:

Рано утром 4-го вся штаб-квартира XXXVI корпуса стала свидетелем удивительного события: вся дивизия (sic) СС стремительно неслась на мотоциклах в сторону Рованиеми, а за ней по пятам гнались русские танки. Несколько часов штаб корпуса, включая начальника штаба и самого Файге, останавливал эсэсовцев и отправлял их обратно на позиции. Часть их удалось остановить и отправить в штаб-квартиру армии «Норвегия», находившуюся на полдороге к Кемиярви, но некоторые промчались без остановки 80 километров до самого Кемиярви, где эсэсовец заставил местного коменданта взорвать мост через реку Кеми, чтобы сдержать русские танки, которые, как он утверждал, вот-вот будут здесь[4]

Действия бригады СС поставили под угрозу проведение всей операции. Финская 6-я пехотная дивизия была перенацелена с Алакуртти на Кайрала. 6 июля 1941 года, Форсировав реку Куола, 169-я пехотная дивизия сумела ворваться в Саллу с востока, но быстро была выбита. 7 июля 1941 года атаки на Саллу продолжились, и лишь с отходом 122-й стрелковой дивизии в ночь на 8 июля 1941 года на юго-восток в направлении Лампела, Салла была взята. Бригада СС приступила к преследованию 122-й дивизии, а 169-я пехотная дивизия поспешила на восток, чтобы не дать организовать советским войскам оборону у Кайрала, по линии озёр Ала, но не успела — там уже находились два полка 104-й стрелковой дивизии. 10 июля 1941 года атаки 169-й пехотной дивизии были отбиты, так же, как и был отброшен полк 6-й пехотной дивизии, который перерезал автомобильную и железную дорогу в 5 километрах к востоку от Кайрала. Немецкое командование решило провести окружение советских войск в Кайрала, для чего предприняла наступление севернее Кайрала силами 169-й пехотной дивизии, которая с юга должна была поддерживаться финской 6-й пехотной дивизией. Уже к 21 июля 1941 года командование 36-м армейским корпусом доложило, что максимум что возможно сделать — это взять укрепления в Кайрала, но дальнейшее продвижение к Аллакурти будет невозможным, а 24 июля 1941 года немецкие и финские части, попав под контрнаступление советских войск, и вовсе признали невозможным даже выбить советские войска из Кайрала и наступление было прекращено, что подтвердил А. Гитлер 30 июля 1941 года. Немецко-финские войска, продвинувшись на расстояние в 21 километр и записав в потери только 36-го армейского корпуса 5500 человек убитыми и ранеными, свои задачи не выполнили.[4] Немецкое командование предпочло сосредоточить свои усилия ещё южнее, на направлении Кестеньга — Лоухи, тем более, что там сравнительно быстро развивалось наступление войск финского 3-го армейского корпуса.

Ещё в середине июля 1941 года большая часть 1-й танковой дивизии была снята с позиций под Алакуртти и отправлена под Ленинград. Это способствовало дальнейшим действиям немецких и финских войск на кандалакшском направлении. После ряда взаимоисключающих приказов, было принято решение взять позиции у Кайрала ударом с юга, для чего в полосе 6-й финской пехотной дивизии были сконцентрированы почти все наличные войска и артиллерия — непосредственно у Кайралы оставались только войска прикрытия. По окончании весьма затруднительной перегруппировки, объединённые войска 19 августа 1941 года начали наступление. Перегруппировка, очевидно, осталась незамеченной советским командованием, и несмотря на упорное сопротивление, 20 августа 1941 года немецко-финские войска перерезали шоссе и железную дорогу между озером Нурми и горой Нурми. К 22 августа 1941 года части 122-й стрелковой дивизии и 104-й стрелковой дивизии были почти окружены, и начали выход из окружения по ранее неизвестной для противника дороге севернее озера, одновременно в тяжёлых боях обороняя коридор. 27 августа 1941 года батальон горных стрелков СС прорвал советские позиции у Кайрала, и в этот день окружение окончательно состоялось и немецко-финские части перешли к преследованию. 122-я стрелковая дивизия и 104-я стрелковая дивизия тем не менее, практически полностью избежали гибели в кольце, правда оставив там транспорт и технику. Отойдя, советские войска заняли заранее подготовленные позиции на окраине Алакуртти, на плацдарме на реке Тунца. Вплоть до 30 августа 1941 года лобовые атаки немецких и финских частей не приносили успеха, и лишь в этот день советские войска вынуждены были оставить плацдарм и перебраться на восточный берег реки. 1 сентября 1941 года советские войска оставили и восточную часть Алакуртти, отойдя на реку Войта. С 6 сентября 1941 года 169-я пехотная дивизия на севере и 6-я пехотная дивизия на юге, приступили к штурму советских позиций. Исключая действия одного полка 169-й пехотной дивизии, который сумел с севера выйти к высоте близ озера Верхний Верман, никаких успехов атакующие не достигли. Впрочем и прорвавшийся полк завяз в боях за высоту и лишь 10 сентября 1941 года сумел её взять. Но это не решило проблем 36-го армейского корпуса: советские войска, постоянно контратакуя прорвавшийся полк, несколько отошли, перегруппировались, и к 15 сентября 1941 года заняли оборону на заранее подготовленном оборонительном рубеже по реке Верман от озера Верхний Верман до озера Тольванд, ещё и сохраняя за собой несколько плацдармов, и далее уже не пустили противника. Немецкие и финские части на этом направлении были совершенно измотаны, понесли большие потери (так 169-я пехотная дивизия была признана неспособной выполнять даже оборонительные задачи, а всего потери корпуса составили 9463 человек[4]), и, несмотря на указания Адольфа Гитлера о подготовке к наступлению на Кандалакшу, в первой половине октября 1941 года прекратили всякие наступательные действия, перейдя к обороне.

Операция на кестеньгском направлении

Основной ударной силой противников СССР на этом направлении являлся 3-й армейский корпус, перед началом войны занимавший фронт между Кусамо и Суомуссалми. 6-я пехотная дивизия корпуса участвовала в наступлении на Кандалакшу, а 3-я пехотная дивизия была преобразована в две группы, в каждую из которых входил стрелковый полк и приданные части, в том числе пограничники. Один полк, вместе с немецкой танковой ротой и прикомандированным батальоном 6-й дивизии оставался в резерве.

На группу «J», которая сконцентрировалась в районе южнее Кусамо, возлагалась задача наступления на Кестеньгу — Лоухи, на группу «F», которая сконцентрировалась в районе к востоку от Суомуссальми, возлагалась задача наступления на Ухту — Кемь. На пути группы «J» стоял только 242-й стрелковый полк и очевидно 290-й лёгкий артиллерийский полк из состава 104-й стрелковой дивизии. Финское наступление развивалось очень быстро (с учётом природных условий), на границе, кроме пограничников некому было оказывать сопротивление. 5 июля 1941 года группа «J» достигла Макарели, в 27 километрах к востоку от границы, 8 июля 1941 года вступила в первый более или менее масштабный бой у Тунгозера. 10 июля 1941 года подошла к Тунгозеру, 19 июля 1941 года вышла на реку Софьянга, преодолев 64 километра. Немецкое командование, вдохновлённое темпами наступления, к концу июля 1941 года усилило группу «J» полком и артиллерийским батальоном бригады СС «Норд». Советское командование резервами практически не располагало, в полосу наступления была переброшена сформированная из ополченцев в Мурманске и на месте Мурманская стрелковая бригада. 30 июля 1941 года группа «J» форсировала Софьянгу, одновременно высадив десант на западе Топозера. После достаточно упорных боёв, 7 августа 1941 года советские войска оставили Кестеньгу, а финско-немецкие войска продолжили наступление на Лоухи. 15 августа 1941 года передовые части финских войск, продвигавшиеся по железной дороге, в межозёрном дефиле между озёрами Еловое и Лебедево, встретились с передовыми частями 88-й стрелковой дивизии, спешно переброшенной из Архангельска. По мере прибытия, части 88-й стрелковой дивизии, разворачиваясь, вводились в бой. В течение августа — октября 1941 года советские войска теснили противника, и к концу октября 1941 года отбросили противника на рубеж между озёрами Ярош-Ярви и Большое Лаги-Ярви в 13 километрах восточнее Кестеньги. Не считая дальнейших малозначимых изменений в линии фронта, и здесь дальнейшего продвижения немецких и финских войск не было.

Операции 7-й армии

Операция на ухтинском направлении

На ухтинском направлении наступала вторая группа, сформированная из 3-й пехотной дивизии — группа «F». Ей противостояли части 54-й стрелковой дивизии, которая была растянута на участке от Войниц до Реболы. Два полка дивизии к началу наступления развернулись по берегу реки Войница. Так же как и с наступлением на Кестеньгу, наступление этой группы развивалось быстро: наступая из район восточнее Суомуссальми, группа «F» к 5 июля 1941 года вышла к населённому пункту Поньга-Губа, к 10 июля 1941 года вышла к Войнице. К тому времени к наступлению подключился резервный полк 3-й пехотной дивизии, который также к 10 июля 1941 года, наступая с запада, вышел к Войнице. Бои за населённый пункт продолжались в течение девяти дней, после чего части 54-й стрелковой дивизии оставили Войницу, с боями отступая по направлению к Ухте. 23 июля 1941 года финские войска достигли Корпиярви, откуда они до 28 июля 1941 года наступали двумя колоннами: по северному берегу озера Среднее Куйто и ещё севернее, по дороге Корпиярви — Ухта в направлении озера Елданка, в 19 километрах к северо-западу от Ухты. Кроме того, часть войск была направлена по южному берегу озера Среднее Куйто, где практически не встречая сопротивления, финские войска 2 августа 1941 года дошли до посёлка Энонсу, расположенного на берегу напротив Ухты, и даже выслали передовые части к Луусалми.

Группа войск, наступавшая по северному берегу озера, была остановлена на рубеже реки Кис-Кис, где советские войска оказали упорное сопротивление и 19 августа 1941 года наступление на Ухту было остановлено, в том числе и потому, что немецкое командование сочло более перспективным кестеньгское направление. В первые дни сентября 1941 года финские войска вновь предприняли попытку прорвать позиции советских войск, но подготовленные и пополненные два полка 54-й стрелковой дивизии сразу же остановили продвижение финских войск.

Операция на ругозерском направлении

Со стороны финских войск 3 июля 1941 года в направлении Лиекса — Реболы — Ругозеро начала наступление отдельная 14-я пехотная дивизия, усиленная двумя егерскими батальонами, и вместе с ними насчитывающая около 20 000 человек. Ей противостоял только 337-й стрелковый полк 54-й стрелковой дивизии, расквартированный в Реболы, усиленный артиллерийским дивизионом и 73-й пограничный отряд войск НКВД. Общая численность советских войск составляла около 4 000 человек[17]

С 3 по 24 июля 1941 года советские войска отбивали финские атаки на Реболы и лишь когда, 15 июля 1941 года часть финских войск обошла с юго-запада район Реболы, 337-й стрелковый полк был вынужден отходить на север, а затем на восток, опасаясь полного окружения. В Реболы остались лишь тыловые подразделения полка и Ребольский истребительный батальон. 26 июля 1941 года на помощь прибыл Ругозерский истребительный батальон, а на станцию Кочкома прибыли Беломорский и Тунгудский истребительные батальоны. Однако Реболы 26 июля 1941 года были оставлены. Из этих частей была в начале августа 1941 года сформирована дивизия Ребольского направления, численностью около 6 000 человек. Она заняла позиции восточнее Реболы по реке Чирко-Кемь, где ведёт ожесточённые бои до середины августа 1941 года. 15 августа 1941 года финские войска прорвали оборону дивизии и 16 августа 1941 года советские войска отошли на заранее оборудованные позиции по реке Пизма. С 19 августа 1941 года финские части штурмовали советские позиции и лишь 6 сентября 1941 года достигли некоторого успеха, вклинившись в оборону дивизии. Несмотря на то, что позиции были восстановлены, атаки финских войск продолжились, и под их напором дивизия по приказу отошла ещё восточнее, на рубеж в 10 километрах от Ругозера, и 12 сентября 1941 года заняла его. Далее на восток на этом участке финские войска не продвинулись за всю войну.

Операция на петрозаводском и олонецком направлениях

Проведение данной операции являлась главной задачей Финляндии в войне, поэтому для неё были сосредоточены основные силы финских вооружённых сил, сведённые в Карельскую армию. Для наступления по северному и восточному берегу Ладожского озера были выделены 6-й и 7-й армейские корпуса и группа Ойнонена в составе кавалерийской и горнострелковой бригад. Фактически на этом направлении им противостояли, не считая пограничников, только 168-я стрелковая дивизия и 71-я стрелковая дивизия.

Финские войска перешли в наступление 10 июля 1941 года. Главный удар наносился силами 6-го армейского корпуса, усиленного 1-й горнострелковой бригадой из района несколько севернее Вяртсиля в обход по широкой дуге с востока озера Янисярви. Под удар попала 71-я стрелковая дивизия, которая не смогла удержать позиции и была вынуждена отступать. Более того, ударом дивизия была разрезана и левофланговый 367-й стрелковый полк вместе со штабом дивизии оказался отрезанным от основных сил в районе Сортавала, вместе со 168-й стрелковой дивизией. Кроме всего прочего, на правый фланг дивизии наступала группа Ойнонена. Наиболее активно продвигалась подвижная 1-я егерская бригада: 12 июля 1941 года взяв Коккари и посёлок Тольваярви она свернула на юг, 14 июля 1941 года взяла Муанто, 15 июля 1941 года бригада у Лоймолы перерезала железную дорогу и 16 июля 1941 года вышла на восточный берег Ладожского озера в район Питкяранты, продвинувшись на 107 километров. Также к берегу озера несколько позднее вышли и части 6-го армейского корпуса, которые быстро взяв Вяртсиля, несколько были задержаны сопротивлением у Соанлахти, 16 июля 1941 года сломили советское сопротивления, и обойдя Янисярви с юга, заняли оборону. Между тем, наступление 7-го армейского корпуса по западному берегу Янисярви натолкнулось на упорную оборону 168-й стрелковой дивизии, которая до сентября 1941 года удерживала за собой участок побережья Ладожского озера, к тому времени уже будучи прижатой к берегу с трёх сторон. С выходом на побережье Ладоги, финское командование перебросило в район Лоймола 1-ю пехотную дивизию с целью прикрыть фланг, направило оперативно подчинённую немецкую 163-ю пехотную дивизию на Сувилахти, и после этих мероприятий 6-й армейский корпус возобновил наступление вдоль восточного берега Ладоги, направив часть войск в направлении озера Тульм. 21 июля 1941 года финские войска после трёх дней тяжёлых боёв взяли Салми, 22 июля 1941 года — Мансила, а 24 июля 1941 года достиг реки Тулокса, где приостановили наступление. Остановка была связана не в последнюю очередь и с тем, что советские войска силами 3-й бригады морской пехоты, 452-го мотострелкового полка и 7-го мотоциклетного полка 23 июля 1941 года, форсировав Видлицу, нанесли контрудар, с целью отбросить противника к Салми, а также 24 июля 1941 года высадили десант западнее Салми. Советским войскам удалось местами вклиниться в оборону противника на 5-8 километров, но уже 24 июля 1941 года советские части были вынуждены отойти к Тулоксе. В течение конца июля — начала августа 1941 года сторонами велись встречные бои на реке Тулокса, а также продолжались бои 163-й пехотной дивизии в озёрной местности севернее железнодорожной ветки Лоймола — Сувилахти.

Советское командование пополнило войска в Карелии: в июле 1941 года на рубеж Тулоксы прибыли два полка 3-й Ленинградской дивизии ополчения, в Петрозаводске и окрестностях формировались ополченченские части, на подступах к Петрозаводску развернулась 282-я стрелковая дивизия

В конце августа 1941 года бои разгорелись с новой силой. Штаб 7-го армейского корпуса был переведён в район Сувилахти, где объединил под своим командованием часть сил 6-го армейского корпуса, а бывшие в 7-м корпусе части были объединены под командованием вновь созданного 1-го армейского корпуса, которые повели наступление на Сортавала (взят 16 августа 1941 года), пытаясь сбросить в Ладогу 168-ю стрелковую дивизию. Также в конце августа 1941 года был взят Сувилахти и 7-го армейский корпус продвинулся на рубеж перешейка между Сямозеро и Шотозеро. 2 сентября 1941 года в состав советских войск в Карелии прибыла 314-я стрелковая дивизия.

4 сентября 1941 года Карельская армия возобновила наступление. На тот момент она располагалась в следующем порядке: от границы до северного берега Сямозера занимали позиции бригады группы Ойнонена, две дивизии 7-го армейского корпуса находились на перешейке между озёрами, 6-го армейский корпус тремя дивизиями и одной егерской бригадой занимал позиции от Ведлозера по Тулоксе до её устья, 163-ю пехотная дивизия была в резерве. После мощного обстрела финской артиллерии, 6-го армейский корпус перешёл в наступление, прорвал оборонительные позиции 3-й ополченческой дивизии, которая оказалась в окружении и в течение трёх дней достиг реки Свирь у Лодейного Поля, попутно 5 сентября 1941 года взяв Олонец. На противоположном, южном берегу реки развернулась прибывавшая с 2 сентября 1941 года свежая 314-я стрелковая дивизия, и сведённая из различных частей, действовавших на этом направлении 67-я стрелковая дивизия, а также отошедшая по берегу Ладоги 3-я бригада морской пехоты, которая сумела сохранить за собой плацдарм на северном берегу Свири. К середине сентября 1941 года, 6-й армейский корпус завоевал практически весь северный берег реки и частью сил с юга нацелился на Петрозаводск. В начале октября 1941 года оставшиеся силы корпуса сумели форсировать Свирь у Онежского озера, и захватить большой плацдарм (глубиной в 19 километров и шириной в 96 километров), однако в боях с прибывшей на Свирь 21-й стрелковой дивизией, плацдарм существенно сократился.

Между тем, 7-й армейский корпус, наступая на Петрозаводск с юго-запада, к 7 сентября 1941 года подошёл к посёлку Пряжа. Советское командование перебросило туда 313-ю стрелковую дивизию и с 12 по 19 сентября 1941 года она ведёт тяжёлые бои с финскими войсками за посёлок, который несколько раз переходил из рук в руки. Финское командование предприняло обходной манёвр, перерезав шоссе Пряжа — Олонец, и часть войск левого крыла Петрозаводской оперативной группы была вынуждена начать отход к Петрозаводску под угрозой окружения. 21 сентября 1941 года 7-й армейский корпус возобновил наступление из района Пряжи, и к 23 сентября 1941 года отбросил в тяжёлых боях советские войска к Вилге в 16 километрах от Петрозаводска. 22 сентября 1941 года финские части вышли на побережье Онежского озера южнее Петрозаводска в районе деревни Шокша[18] и развернуло наступление на него с юга. С северо-запада на город наступала группа Ойнонена с переброшенным с Карельского перешейка 2-м армейским корпусом. Оборону города держали потрёпанные в боях 313 и 272 стрелковые дивизии, а также 37-я стрелковая дивизия, сформированная из отдельных полков РККА и НКВД, имеющихся в наличии в Петрозаводске в июле 1941 года как Петрозаводская дивизия. Кроме того, были сформированы 1-я и 2-я лёгкие стрелковые бригады, одна из которых заняла оборону к югу от города, а вторая — к северу, в районе станции Шуйская, с тем, чтобы финские войска не перерезали дорогу на Кондопогу, и не отрезали Петрозаводск с севера. Тем не менее, предпринятые меры оказались недостаточными перед превосходством финских войск, и 3 октября 1941 года, после кровопролитных боёв, советские войска были вынуждены оставить Петрозаводск и отходить, пробиваясь к Кондопоге, а финские войска продолжили наступление от Петрозаводска на Кондопогу и Медвежьегорск.

Операции 23-й армии

Выборгско-Кексгольмская фронтовая оборонительная операция

Операция развернулась на Карельском перешейке. С финской стороны в операции были задействованы 1-й армейский корпус, 2-й армейский корпус, 4-й армейский корпус, 5-й армейский корпус. Им противостояли войска 23-й армии и войска бывшего левого фланга 7-й армии. Операции на Карельском перешейке по времени предшествовала операция на петрозаводском и олонецком направлениях, в результате чего 7-я армия была разрезана и её левый фланг вошёл в состав 23-й армии. Таким образом, к началу операции 23-я армия с севера и с северо-востока уже была окружена финскими войсками, продолжая удерживать Сортавала.

Собственно в полосе армии до 1 июля 1941 года боевых действий почти не велось, исключая действия авиации и частные операции в приграничной полосе: так, например, финскими войсками 29 июня 1941 года был занят Энсо, 30 июня 1941 года отбитый обратно. 1 июля 1941 года финские войска предприняли наступление, нанося в направлении на Элисенваара удар в стык 23-й и 7-й армий. Оборона на границе была прорвана, однако уже 3 июля 1941 года ударом войск 142-й стрелковой дивизии и 10-го механизированного корпуса (198-я моторизованная дивизия) положение было восстановлено.

Широкомасштабные боевые действия в полосе армии начались 31 июля 1941 года. В этот день в наступление перешли войска 2-го армейского корпуса с своей позиций на границе между рекой Вуоксой и Пяозером. Его главной задачей было взять железнодорожный узел Хийтола и перерезать коммуникации к Сортавала. Под удар попали советские 142-я стрелковая дивизия и 198-я моторизованная дивизия, которые отступали в направлении Лахденпохья. 5 августа 1941 года они осуществили попытку контрудара на запад от Лахденпохья, однако безуспешную и откатились назад. Финские войска после отражения удара 6 августа 1941 возобновили наступление. В бой с финской стороны была введена свежая 10-я пехотная дивизия, которая 9 августа 1941 года вышла на побережье Ладоги взяв Лахденпохья, а 11 августа 1941 года главными силами 2-го армейского корпуса была взята Хийтола и правый фланг 2-го армейского корпуса вышел на побережье между Хийтола и Кексгольмом. Советское командование задействовало свежую, 265-ю стрелковую дивизию, которая осуществила попытку контрудара на Хийтола и Оярви, но к 10 августа 1941 года контрудар выдохся. В то же время 1-й армейский корпус штурмовал Сортавала, и 16 августа 1941 года взял город, прижав советские войска к побережью. Таким образом, правый фланг войск 23-й армии был разрезан на три неравные группы: севернее Лахденпохья между 1-м армейским корпусом и левым флангом 2-го армейского корпуса была прижата к побережью 168-я стрелковая дивизия с полком 71-й стрелковой дивизии и полком 115-й стрелковой дивизии, между флангами 2-го армейского корпуса севернее и северо-восточнее Хийтола были окружены 142-я стрелковая дивизия и 198-я моторизованная дивизия, кроме того, сводная группа под командованием полковника Донскова была окружена западнее Кексгольма.[19] Все эти войска, начиная с 12 августа 1941 года, эвакуировались силами Ладожской военной флотилии. Эвакуация отрезанных 9 августа от основных сил и прижатых к северному берегу Ладожского озера частей продолжалась ладожской флотилией до 20 августа, было эвакуировано 23 тыс. человек, несколько тысяч лошадей, 700 автомашин и 150 артиллерийских орудий[20][21][22]. Между тем, финское наступление продолжало развиваться. 13 августа 1941 года 2-й армейский корпус был развёрнут на юг и начал наступать в направлении Пааккола, и 18 августа 1941 года форсировал Вуоксу в этом районе[4]. Своим левым флангом корпус наступал через Кексгольм на юг, производя зачистку западного берега Ладоги, где советскому командованию было попросту нечем сдерживать финские войска. Создавалась угроза полного окружения войск 23-й армии, которые занимали позиции в районе Выборга. Форсирование Вуоксы способствовало переходу в наступление войск 4-го армейского корпуса у Выборга, которое началось 21 августа 1941 года. К тому времени советское командование приняло решение о планомерном отводе войск с «новой» границы (43-я стрелковая дивизия и 123-я стрелковая дивизия), а также уже с начала финского наступления ведущей тяжёлые бои 115-й стрелковой дивизии, находящейся на рубеже Вуоксы и сдерживающей наступление 2-го армейского корпуса. Однако, планомерный отход не удался: войска 2-го армейского корпуса к 23 августа 1941 года нанесли удар с плацдарма на Вуоксе и оказались в 13 километрах восточнее Выборга, 25 августа 1941 года перерезав железную дорогу на Ленинград.[23] Одновременно одна финская дивизия 4-го армейского корпуса переправилась через Выборгский залив и отрезала пути отступления войск из Выборга. 29 августа 1941 года советские войска оставили Выборг, пробившись к Койвисто (43-я стрелковая дивизия и 123-я стрелковая дивизия, остатки 115-й стрелковой дивизии), и затем эвакуировались Балтийским флотом в Кронштадт.

Таким образом к концу августа 1941 года сложилась такая ситуация, что между «старой» границей и линией фронта, практически ничто, кроме разрозненных советских отрядов, не препятствовало продвижению финских войск к Ленинграду. Новую линию обороны советское командование создало по укреплениям, расположенным по «старой» границе. Там к началу сентября 1941 года развернулись эвакуированные Ладогой 142-я стрелковая дивизия и 198-я моторизованная дивизия, эвакуированные Финским заливом 43-я стрелковая дивизия и 123-я стрелковая дивизия, а также 291-я стрелковая дивизия.

4 сентября 1941 года финские войска подошли к линии укреплённого района, где 18-я пехотная дивизия переправившись через Сестру, заняла Белоостров, взяв самый крупный дот района «Миллионер». В целом, не считая частных боёв по линии укреплённого района, положение в полосе армии в сентябре 1941 года стабилизировалось

Действия флотов и флотилий

Баренцево море

В Баренцевом море командование кригсмарине ставило флоту ограниченные задачи, исходя из недостаточности сил.

Охрану наших морских коммуникаций в Северном Ледовитом океане обеспечить можно, но блокировать главную военно-морскую базу Полярный-Мурманск мы не в состоянии. Здесь необходим стремительный и мощный налёт авиации (бомбы и авиационные мины)[24].

Таким образом, усилия военно-морских сил Германии в основном были направлены на оборону собственных конвоев и мест базирования, а также действий против союзных конвоев. Поддержка со стороны флота сухопутным силам в ходе операции была крайне ограниченной.

Из действий военно-морского флота Германии в Кольском заливе, можно отметить действия 6-й флотилии миноносцев, которая 10 июля 1941 года в составе кораблей Z-4 «Richard Beitzen», Z-7 «Hermann Schoemann», Z-10 «Hans Lody», Z-16 «Friedrich Eckoldt», Z-20 «Karl Galster» прибыла в Киркенес. 12 — 13 июля 1941 года, эсминцы в районе острова Харлов, атаковав советский конвой в составе траулеров РТ-67 и РТ-32 и сторожевого корабля «Пассат», который буксировал подводные топливные ёмкости из Мурманска в Иоканьгу, уничтожил сторожевик и РТ-67. 22 — 24 июля у Териберки эсминцы потопили гидрографическое судно «Меридиан», а 10 августа 1941 года потопили находившийся в дозоре на кильдинском плёсе сторожевой корабль «Туман». Боевая деятельность 6-й флотилии на этом закончилась, и её корабли направились на ремонт в Германию[25].

Северный флот, напротив, принимал достаточное участие в операции, отражая с первого дня войны удары немецкой авиации, действуя собственной авиацией, ведя береговую оборону и нарушая немецкие коммуникации. Из особо значимых действий Северного флота следует выделить организацию и высадку десанта в губе Большая Западная Лица, который, атакуя северный фланг горнострелкового корпуса «Норвегия» и являясь реальной угрозой для корпуса с северного фланга, внёс большой вклад в то, что немецкие войска не смогли прорвать оборону на реке Западная Лица и выйти к Мурманску. Ещё одной операцией флота, повлиявшей непосредственно на развитие событий на сухопутном театре боевых действий стало потопление советской подводной лодкой у побережья Норвегии 30 августа 1941 года двух транспортов, которые везли подкрепления для горнострелкового корпуса[4], который и так испытывал серьёзнейшие сложности со снабжением. Кроме собственно срыва снабжения, действия Северного флота поставили под вопрос быстрое перебазирование на север 6-й горнострелковой дивизии.

Финский залив

Как и Северный флот, Балтийский флот принимал деятельное участие в операции, отражая с первого дня войны удары немецкой и финской авиации, действуя собственной авиацией, ведя береговую оборону. Особо следует выделить проведённую Балтийским флотом в течение 1-2 сентября 1941 года эвакуацию частей 23-й армии из района Койвисто, в результате которой было вывезено более 27 000 бойцов, 188 орудий, 950 автомобилей, более 2 000 лошадей.[23] Во время посадки на суда, войска прикрывал полк моряков Балтийского флота и береговые батареи. Неоценимая помощь Балтийского флота выразилась и в артиллерийском огне сотен орудий Балтийского флота калибром от 100 до 406 миллиметров, находившихся на кораблях, железнодорожных платформах, в кронштадских фортах, которые вели обстрел финских войск перед позициями Карельского укрепрайона.[26]

Действия финских ВМС в восточной части залива в основном ограничивались выставлением минных заграждений.

Ладожское озеро

Со стороны советских войск на Ладоге действовала Ладожская военная флотилия, сформированная уже 25 июня 1941 года. Первой операцией флотилии стала неудачная высадка десанта на северном побережье Ладожского озера (район острова Лункулансари) 24 июля 1941 года в тыл наступающему на Свирь 6-му армейскому корпусу, а 26 июля 1941 года — на остров Мантсинсари. Канонерские лодки и бронекатера флотилии вели обстрел финских войск и укреплений на западном и северного побережьях Ладожского озера. Кроме того, силами Ладожской военной флотилии была проведена эвакуация советских частей с западного побережья озера и позднее — с островов Ладожского озера. Уже с 12 сентября 1941 года флотилия задействована на доставке грузов в осаждённый Ленинград.

Из операций финской флотилии, начавшей формироваться с момента выхода финских войск на побережье, следует выделить высадку десанта на остров Рахмансаари, где держала оборону 4-я бригада морской пехоты, в результате чего в конечном итоге советскими войсками были оставлены кроме Рахмансаари ещё и острова Хейнясенма и Верккосаари[27].

Онежское озеро

Со стороны советских войск на Онеге действовала Онежская военная флотилия. Наиболее заметными её операциями стали операции сентября 1941 года, начиная с 19 сентября 1941 года, в ходе которых корабли флотилии осуществляли поддержку огнём сухопутных войск по южному берегу Онежского озера, по реки Свирь и даже в Свирской губе. Более того, и без того небольшими силами Онежской флотилии 22-24 сентября 1941 года был даже осуществлён десант в районе Вязострова и Гакручей, который тем не менее был отбит[28].

Что касается финских судов на Онеге, то с выходом к побережью началось переоборудование захваченных советских судов, но были ли они переоборудованы и приняли ли участие в операции за её последнюю декаду, сказать затруднительно.

Итог

В конечном итоге (учитывая несколько более позднюю операцию по обороне Медвежьегорска), противник был остановлен на рубеже: река Западная Лица в 60 километрах западнее Мурманска, по системе рек и озёр в 90 километрах западнее Кандалакши, в 40 километрах западнее Лоухи, в 10 километрах западнее Ухты, у Ругозеро, затем у станции Масельгская, Повенец, Онежское озеро, река Свирь и северо-западные подступы к Ленинграду[16]. Наиболее важными успехами, которые достигли советские войска, обороняя Заполярье и Карелию явилось следующее:

  1. Сохранение баз Северного флота и Мурманска — единственного незамерзающего порта на европейской части СССР. В конечном итоге этот порт приобрёл стратегическое значение для СССР, поскольку во-многом через него осуществлялись поставки по ленд-лизу
  2. Сохранение железнодорожного сообщения на северном участке Кировской железной дороги, стратегически важной в плане доставки грузов, прибывавших в Мурманск.
  3. Создание устойчивой обороны по рубежу реки Свирь, что в конечном итоге предупредило возможный обход финскими войсками Ладожского озера с юга и прекращение всяких коммуникаций со страной осаждённого Ленинграда.
  4. Создание устойчивой обороны по рубежу Карельского укреплённого района, что фактически свело на нет возможности финских войск по взятию Ленинграда (если предположить, что подобные намерения имели место)

Что касается немецких войск, то свою главную (как она виделась на начало операции) задачу они также практически выполнили, обеспечив безопасность Петсамо, однако не сумев выйти к побережью Белого моря, с тем, чтобы отрезать советские войска на Кольском полуострове. Окончательно оформленная уже в ходе операции задача взять Мурманск (причём в основном не из-за того, что А. Гитлером прогнозировалось его стратегическое значение для СССР, а из-за потенциальной возможности использования Мурманска в виде плацдарма для десанта войск Великобритании[4]) так и не была выполнена.

Планы Финляндии на операцию вызывают споры (так, например, в литературе описываются планы создания Великой Финляндии[29]), но несомненно одно: Финляндия, по крайней мере, стремилась вернуть себе территорию, утраченную в ходе Зимней войны, что ей сделать удалось. Дальнейшие планы Финляндии, очевидно, зависели от планов немецкого командования и хода войны.

Потери

Данные по немецким потерям незначительно различаются — от 21 501 человек общих потерь[4] до 20 720 человек общих потерь[5]. При этом в последнем источнике приводится разбивка потерь по видам: 4 419 убитых, 953 пропавших без вести, 15 348 раненых. Общую численность финских потерь тот же источник приводит в 46 365 человек общих потерь, из которых 9 923 человека убиты, 2 206 пропали без вести и 34 236 ранены.

Советские потери известны по изданию "Гриф секретности снят: Потери Вооружённых Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Стат. исслед./ Г. Ф. Кривошеев, В. М. Андроников, П. Д. Буриков. (Москва: Воениздат, 1993) — 67 265 человек — безвозвратные потери и 68 488 человек — санитарные потери.

Таким образом, соотношение потерь в живой силе составляет примерно 2 к 1 в пользу немецко-финских войск, а по безвозвратным потерям — примерно 3,8 к 1 в их же пользу.

См. также

Напишите отзыв о статье "Стратегическая оборонительная операция в Заполярье и Карелии"

Примечания

  1. [www.operationbarbarossa.net/Fast-Facts/Ger-fast-facts.html Operation Barbarossa: German Fast Facts]
  2. [rkka.ru/oper/szf/suomi.htm На северных подступах к Ленинграду]
  3. 1 2 3 [www.soldat.ru/doc/casualties/book/chapter5_10_1.html/ Гриф секретности снят: Потери Вооружённых Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах: Стат. исслед./ Г. Ф. Кривошеев, В. М. Андроников, П. Д. Буриков. — М.: Воениздат, 1993.]
  4. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/1003084/Nemeckaya_okkupaciya_Severnoii_Evropy._1940%961945.html Книга: Немецкая оккупация Северной Европы. 1940—1945]
  5. 1 2 Великая Отечественная война 1941-1945 гг. Кампании, стратегические операции и сражения. Статистический анализ. Книга 1:Летне-осенняя кампания 1941 г. Москва, 2004. - Стр.58.
  6. [www.garbolozero.ru/index.php/components/com_morfeoshow/src/components/com_comprofiler/plugin/templates/default/images/morfeoshow/____________-7930/big/index.php?option=com_content&view=article&id=68&Itemid=44 Великая Отечественная Война]
  7. 21-й войсковой группой до декабря 1940 года именовалась Армия «Норвегия»
  8. 1 2 ru.wikisource.org/wiki/План Барбаросса
  9. Выше по тексту директивы основной задачей армии называется оборона Норвегии
  10. [www.hrono.ru/dokum/194_dok/19410131okh.html Директива ОКХ]
  11. [nnm.ru/blogs/girlfriendHudo/gorod-geroy_murmansk/page4/ Город-герой Мурманск]
  12. [www.axishistory.com/index.php?id=9553 Axis History Factbook: Seekommandant Murmansk (designierter)]
  13. tululu.ru/txt.php?id=51858 Н. И. Барышников. Блокада Ленинграда и Финляндия. 1941—1944.
  14. [army.armor.kiev.ua/hist/stratplan-lenvo.shtml План прикрытия госграницы ЛенВО. stratplan-lenvo.shtml]
  15. А. Б. Широкорад. Финляндия — Россия. Три неизвестные войны. — М.: Вече, 2006. — С. 264.
  16. 1 2 [wwii-soldat.narod.ru/OPER/ARTICLES/005-zapolyarye.htm Оборонительные сражения в Заполярье и в Карелии летом и осенью 1941 года]
  17. А. Б. Широкорад. Финляндия — Россия. Три неизвестные войны. — М.: Вече, 2006. — С. 272.
  18. [bdsa.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=95 Нанпнмхрекэмюъ Ноепюжхъ Б Гюонкъпэе Х Йюпекхх — Анебше Деиярбхъ Йпюямни Юплхх Б Бнб]
  19. А. Б. Широкорад. Финляндия — Россия. Три неизвестные войны. — М.: Вече, 2006. — С. 293.
  20. Ковальчук В. М. Ленинград и Большая Земля. — Ленинград: Наука, 1975. — С. 27.
  21. Барышников Н. И., Барышников В. Н., Фёдоров В. Г. Финляндия во второй мировой войне. — Ленинград: Лениздат, 1989. — С. 166. — 336 с. — ISBN 5-289-00257-X.
  22. Коллектив авторов. Советский речной транспорт в Великой Отечественной войне. — М: Воениздат, 1981. — С. 93-95. — 328 с.
  23. 1 2 Исаев А. В. Пять кругов ада. Красная армия в «котлах». — М.: Яуза; ЭКСМО, 2008. — С. 52.
  24. alerozin.narod.ru/june.htm
  25. [nezabudem2009.narod.ru/zapaliaria.html Великая Победа]
  26. А. Б. Широкорад. Финляндия — Россия. Три неизвестные войны. — М.: Вече, 2006. — С. 295.
  27. [archive.is/20120801011825/victory.mil.ru/lib/books/h/rusakov_zg/01.html Великая Отечественная война 1941—1945 гг. — Военная история — Русаков З. Г. Нашим морем была Ладога]
  28. А. Б. Широкорад. Финляндия — Россия. Три неизвестные войны. — М.: Вече, 2006. — С. 330.
  29. [www.kirjazh.spb.ru/biblio/seppel/seppel2.htm Кирьяж]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Стратегическая оборонительная операция в Заполярье и Карелии

– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.
По окончании заседания великий мастер с недоброжелательством и иронией сделал Безухому замечание о его горячности и о том, что не одна любовь к добродетели, но и увлечение борьбы руководило им в споре. Пьер не отвечал ему и коротко спросил, будет ли принято его предложение. Ему сказали, что нет, и Пьер, не дожидаясь обычных формальностей, вышел из ложи и уехал домой.


На Пьера опять нашла та тоска, которой он так боялся. Он три дня после произнесения своей речи в ложе лежал дома на диване, никого не принимая и никуда не выезжая.
В это время он получил письмо от жены, которая умоляла его о свидании, писала о своей грусти по нем и о желании посвятить ему всю свою жизнь.
В конце письма она извещала его, что на днях приедет в Петербург из за границы.
Вслед за письмом в уединение Пьера ворвался один из менее других уважаемых им братьев масонов и, наведя разговор на супружеские отношения Пьера, в виде братского совета, высказал ему мысль о том, что строгость его к жене несправедлива, и что Пьер отступает от первых правил масона, не прощая кающуюся.
В это же самое время теща его, жена князя Василья, присылала за ним, умоляя его хоть на несколько минут посетить ее для переговоров о весьма важном деле. Пьер видел, что был заговор против него, что его хотели соединить с женою, и это было даже не неприятно ему в том состоянии, в котором он находился. Ему было всё равно: Пьер ничто в жизни не считал делом большой важности, и под влиянием тоски, которая теперь овладела им, он не дорожил ни своею свободою, ни своим упорством в наказании жены.
«Никто не прав, никто не виноват, стало быть и она не виновата», думал он. – Ежели Пьер не изъявил тотчас же согласия на соединение с женою, то только потому, что в состоянии тоски, в котором он находился, он не был в силах ничего предпринять. Ежели бы жена приехала к нему, он бы теперь не прогнал ее. Разве не всё равно было в сравнении с тем, что занимало Пьера, жить или не жить с женою?
Не отвечая ничего ни жене, ни теще, Пьер раз поздним вечером собрался в дорогу и уехал в Москву, чтобы повидаться с Иосифом Алексеевичем. Вот что писал Пьер в дневнике своем.
«Москва, 17 го ноября.
Сейчас только приехал от благодетеля, и спешу записать всё, что я испытал при этом. Иосиф Алексеевич живет бедно и страдает третий год мучительною болезнью пузыря. Никто никогда не слыхал от него стона, или слова ропота. С утра и до поздней ночи, за исключением часов, в которые он кушает самую простую пищу, он работает над наукой. Он принял меня милостиво и посадил на кровати, на которой он лежал; я сделал ему знак рыцарей Востока и Иерусалима, он ответил мне тем же, и с кроткой улыбкой спросил меня о том, что я узнал и приобрел в прусских и шотландских ложах. Я рассказал ему всё, как умел, передав те основания, которые я предлагал в нашей петербургской ложе и сообщил о дурном приеме, сделанном мне, и о разрыве, происшедшем между мною и братьями. Иосиф Алексеевич, изрядно помолчав и подумав, на всё это изложил мне свой взгляд, который мгновенно осветил мне всё прошедшее и весь будущий путь, предлежащий мне. Он удивил меня, спросив о том, помню ли я, в чем состоит троякая цель ордена: 1) в хранении и познании таинства; 2) в очищении и исправлении себя для воспринятия оного и 3) в исправлении рода человеческого чрез стремление к таковому очищению. Какая есть главнейшая и первая цель из этих трех? Конечно собственное исправление и очищение. Только к этой цели мы можем всегда стремиться независимо от всех обстоятельств. Но вместе с тем эта то цель и требует от нас наиболее трудов, и потому, заблуждаясь гордостью, мы, упуская эту цель, беремся либо за таинство, которое недостойны воспринять по нечистоте своей, либо беремся за исправление рода человеческого, когда сами из себя являем пример мерзости и разврата. Иллюминатство не есть чистое учение именно потому, что оно увлеклось общественной деятельностью и преисполнено гордости. На этом основании Иосиф Алексеевич осудил мою речь и всю мою деятельность. Я согласился с ним в глубине души своей. По случаю разговора нашего о моих семейных делах, он сказал мне: – Главная обязанность истинного масона, как я сказал вам, состоит в совершенствовании самого себя. Но часто мы думаем, что, удалив от себя все трудности нашей жизни, мы скорее достигнем этой цели; напротив, государь мой, сказал он мне, только в среде светских волнений можем мы достигнуть трех главных целей: 1) самопознания, ибо человек может познавать себя только через сравнение, 2) совершенствования, только борьбой достигается оно, и 3) достигнуть главной добродетели – любви к смерти. Только превратности жизни могут показать нам тщету ее и могут содействовать – нашей врожденной любви к смерти или возрождению к новой жизни. Слова эти тем более замечательны, что Иосиф Алексеевич, несмотря на свои тяжкие физические страдания, никогда не тяготится жизнию, а любит смерть, к которой он, несмотря на всю чистоту и высоту своего внутреннего человека, не чувствует еще себя достаточно готовым. Потом благодетель объяснил мне вполне значение великого квадрата мироздания и указал на то, что тройственное и седьмое число суть основание всего. Он советовал мне не отстраняться от общения с петербургскими братьями и, занимая в ложе только должности 2 го градуса, стараться, отвлекая братьев от увлечений гордости, обращать их на истинный путь самопознания и совершенствования. Кроме того для себя лично советовал мне первее всего следить за самим собою, и с этою целью дал мне тетрадь, ту самую, в которой я пишу и буду вписывать впредь все свои поступки».
«Петербург, 23 го ноября.
«Я опять живу с женой. Теща моя в слезах приехала ко мне и сказала, что Элен здесь и что она умоляет меня выслушать ее, что она невинна, что она несчастна моим оставлением, и многое другое. Я знал, что ежели я только допущу себя увидать ее, то не в силах буду более отказать ей в ее желании. В сомнении своем я не знал, к чьей помощи и совету прибегнуть. Ежели бы благодетель был здесь, он бы сказал мне. Я удалился к себе, перечел письма Иосифа Алексеевича, вспомнил свои беседы с ним, и из всего вывел то, что я не должен отказывать просящему и должен подать руку помощи всякому, тем более человеку столь связанному со мною, и должен нести крест свой. Но ежели я для добродетели простил ее, то пускай и будет мое соединение с нею иметь одну духовную цель. Так я решил и так написал Иосифу Алексеевичу. Я сказал жене, что прошу ее забыть всё старое, прошу простить мне то, в чем я мог быть виноват перед нею, а что мне прощать ей нечего. Мне радостно было сказать ей это. Пусть она не знает, как тяжело мне было вновь увидать ее. Устроился в большом доме в верхних покоях и испытываю счастливое чувство обновления».


Как и всегда, и тогда высшее общество, соединяясь вместе при дворе и на больших балах, подразделялось на несколько кружков, имеющих каждый свой оттенок. В числе их самый обширный был кружок французский, Наполеоновского союза – графа Румянцева и Caulaincourt'a. В этом кружке одно из самых видных мест заняла Элен, как только она с мужем поселилась в Петербурге. У нее бывали господа французского посольства и большое количество людей, известных своим умом и любезностью, принадлежавших к этому направлению.
Элен была в Эрфурте во время знаменитого свидания императоров, и оттуда привезла эти связи со всеми Наполеоновскими достопримечательностями Европы. В Эрфурте она имела блестящий успех. Сам Наполеон, заметив ее в театре, сказал про нее: «C'est un superbe animal». [Это прекрасное животное.] Успех ее в качестве красивой и элегантной женщины не удивлял Пьера, потому что с годами она сделалась еще красивее, чем прежде. Но удивляло его то, что за эти два года жена его успела приобрести себе репутацию
«d'une femme charmante, aussi spirituelle, que belle». [прелестной женщины, столь же умной, сколько красивой.] Известный рrince de Ligne [князь де Линь] писал ей письма на восьми страницах. Билибин приберегал свои mots [словечки], чтобы в первый раз сказать их при графине Безуховой. Быть принятым в салоне графини Безуховой считалось дипломом ума; молодые люди прочитывали книги перед вечером Элен, чтобы было о чем говорить в ее салоне, и секретари посольства, и даже посланники, поверяли ей дипломатические тайны, так что Элен была сила в некотором роде. Пьер, который знал, что она была очень глупа, с странным чувством недоуменья и страха иногда присутствовал на ее вечерах и обедах, где говорилось о политике, поэзии и философии. На этих вечерах он испытывал чувство подобное тому, которое должен испытывать фокусник, ожидая всякий раз, что вот вот обман его откроется. Но оттого ли, что для ведения такого салона именно нужна была глупость, или потому что сами обманываемые находили удовольствие в этом обмане, обман не открывался, и репутация d'une femme charmante et spirituelle так непоколебимо утвердилась за Еленой Васильевной Безуховой, что она могла говорить самые большие пошлости и глупости, и всё таки все восхищались каждым ее словом и отыскивали в нем глубокий смысл, которого она сама и не подозревала.
Пьер был именно тем самым мужем, который нужен был для этой блестящей, светской женщины. Он был тот рассеянный чудак, муж grand seigneur [большой барин], никому не мешающий и не только не портящий общего впечатления высокого тона гостиной, но, своей противоположностью изяществу и такту жены, служащий выгодным для нее фоном. Пьер, за эти два года, вследствие своего постоянного сосредоточенного занятия невещественными интересами и искреннего презрения ко всему остальному, усвоил себе в неинтересовавшем его обществе жены тот тон равнодушия, небрежности и благосклонности ко всем, который не приобретается искусственно и который потому то и внушает невольное уважение. Он входил в гостиную своей жены как в театр, со всеми был знаком, всем был одинаково рад и ко всем был одинаково равнодушен. Иногда он вступал в разговор, интересовавший его, и тогда, без соображений о том, были ли тут или нет les messieurs de l'ambassade [служащие при посольстве], шамкая говорил свои мнения, которые иногда были совершенно не в тоне настоящей минуты. Но мнение о чудаке муже de la femme la plus distinguee de Petersbourg [самой замечательной женщины в Петербурге] уже так установилось, что никто не принимал au serux [всерьез] его выходок.
В числе многих молодых людей, ежедневно бывавших в доме Элен, Борис Друбецкой, уже весьма успевший в службе, был после возвращения Элен из Эрфурта, самым близким человеком в доме Безуховых. Элен называла его mon page [мой паж] и обращалась с ним как с ребенком. Улыбка ее в отношении его была та же, как и ко всем, но иногда Пьеру неприятно было видеть эту улыбку. Борис обращался с Пьером с особенной, достойной и грустной почтительностию. Этот оттенок почтительности тоже беспокоил Пьера. Пьер так больно страдал три года тому назад от оскорбления, нанесенного ему женой, что теперь он спасал себя от возможности подобного оскорбления во первых тем, что он не был мужем своей жены, во вторых тем, что он не позволял себе подозревать.
– Нет, теперь сделавшись bas bleu [синим чулком], она навсегда отказалась от прежних увлечений, – говорил он сам себе. – Не было примера, чтобы bas bleu имели сердечные увлечения, – повторял он сам себе неизвестно откуда извлеченное правило, которому несомненно верил. Но, странное дело, присутствие Бориса в гостиной жены (а он был почти постоянно), физически действовало на Пьера: оно связывало все его члены, уничтожало бессознательность и свободу его движений.
– Такая странная антипатия, – думал Пьер, – а прежде он мне даже очень нравился.
В глазах света Пьер был большой барин, несколько слепой и смешной муж знаменитой жены, умный чудак, ничего не делающий, но и никому не вредящий, славный и добрый малый. В душе же Пьера происходила за всё это время сложная и трудная работа внутреннего развития, открывшая ему многое и приведшая его ко многим духовным сомнениям и радостям.


Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…