Каннинг, Стрэтфорд, 1-й виконт Стрэтфорд де Рэдклиф

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Стратфорд-Каннинг, Чарльз»)
Перейти к: навигация, поиск
Чарльз Стрэтфорд Каннинг
Stratford Canning, 1st Viscount Stratford de Redcliffe<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Монарх: Георг IV
 
Рождение: 4 ноября 1786(1786-11-04)
Лондон, Великобритания
Смерть: 14 августа 1880(1880-08-14) (93 года)
Образование: Колледж Кэмбриджского университета

Чарльз Стрэтфорд Каннинг, 1-й виконт Стрэтфорд де Рэдклифф — британский дипломат и политик, долгое время исполнявший обязанности посла в Османской империи и Соединённых Штатах. Двоюродный брат премьер-министра Джорджа Каннинга.

Каннинг был младшим из пяти сыновей Стрэтфорда Каннинга (1744–1787) лондонского торговца ирландского происхождения, и его жены Мехитабель, урождённой Патрик. Его старший брат Генри стал британским консулом в Гамбурге в 1823 году и занимал этот пост до конца жизни. Другой его брат, Чарльз Фокс Каннинг (1784–1815) погиб в битве при Ватерлоо, будучи адъютантом герцога Веллингтона. Его двоюродными братьями были Джордж Каннинг и барон Гарваг (англ.). Каннинг получил образование в Итоне и Королевском колледже Кембриджа.





Дипломатическая карьера, 1807-1831

В 1807 году он получил небольшой пост в министерстве иностранных дел по протекции своего кузена и на следующий год был послан с миссией в Данию. Затем он сопровождал Роберта Адера, направлявшего в Константинополь для заключения мирного договора с Османской империей. Когда Адер покинул в 1810 году, Каннинг занял пост полномочного министра и выступал в 1812 посредником при заключении Бухарестского мирного договора между Российской империей и Турцией.

В этом же году Каннинг вернулся в Лондон и участвовал в создании Quarterly Review (англ.). В июне 1814 он был назначен послом в Швейцарию, где он участвовал в переговорах о нейтралитете этой страны. В октябре он отправился в Вену в помощь лорду Каслри в его участи на Венском конгрессе. В 1819 году Каннинг был отправлен в Вашингтон в качестве чрезвычайного и полномочного посла. На этом посту его деятельность не была особенно успешной. В частности, ему не удалось предотвратить одностороннее объявление Соединёнными Штатами доктрины Монро.

В 1820 году Каннинг стал членом Тайного совета, а в 1823 году вернулся в Лондон. В 1824 году он был отправлен с миссией в Россию, где он вёл переговоры о границе между Русской и Британскими частями Северной Америки, однако из-за восстания в Греции не смог достичь какого-либо результата. Тем не менее, в феврале 1825 года англо-русская конвенция о разграничении владений России и Великобритании в Северной Америке была подписана[1]. В 1825 году Каннинг снова отправился в Константинополь, на этот раз в качестве посла. Ему пришлось покинуть страну после Наваринского сражения в 1827 году и после кратковременного возвращения в Лондон вместе во французским и русским послами обосновался на острове Порос. В 1828 он, вместе с другими послами, подписал Поросские протоколы, гарантировавшие Греции острова Крит, Самос и Эвбею. Хотя он следовал в этом вопросе указаниям лорда Абердина, эти действия вызвали неудовольствие правительства, и Каннингу пришлось подать в отставку.

Дипломатическая карьера, 1831-1841

Вернувшись на родину, Стратфорд попытался включиться в британскую политику и избрался в 1831 году в Палату общин, однако не смог стать там значительной фигурой. Когда виги получили право сформировать кабинет, и лорд Пальмерстон возглавил британскую дипломатию, Каннинг снова отправился в Константинополь, где активно противодействовал возможному заключению союза между Мехмедом II и Николаем I, однако уже 1832 году вернулся обратно, недовольный тем, что Пальмерстон не прислушивался к его советам, а также тем, что королём Греции был избран Отто Баварский.

В том же году Пальмерстон назначил Каннинга на одно из самых ответственных направлений британской внешней политики — послом в Россию. Однако Николай I вызвал дипломатический скандал, отказавшись принять посла. Причины такого поведения императора доподлинно невыясненные - некоторые историки считают, что император опасался Стратфорда-Каннинга, достаточно хорошо разбиравшегося в русской восточной политике и способного действовать как доверенное лицо не столько правительства Великобритании, сколько самого лорда Пальмерстона (как показали события 1851-1852 гг, Стратфорд не мало поспособствовал эскалации Крымской войны) - но его нежелание принять английского дипломата было непреклонным. Пальмерстон, в свою очередь, не желал видеть кого-либо другого на этом важном посту, велев советнику посольства исполнять обязанность посла до вступления в должность Каннинга. В ответ на это Николай понизил уровень миссии, назначив поверенным в Великобритании незначительную фигуру. В результате Каннинг был отправлен в Мадрид в курьёзном качестве посла в Российской империи. Перед отправкой в Мадрид Пальмерстон ещё раз навёл справки, не согласится ли император разрешить Стратфорду только приехать, представиться и тут же уехать. На это предложение Николай ответил, что он обещает дать британскому послу один из самых высоких русских орденов, лишь бы он вовсе не приезжал в Санкт-Петербург[2].

В результате он отправился в Мадрид, где не слишком удачно пытался решить вопрос о португальском престоле, после чего снова попытался включиться во внутреннюю политику, присоединившись к партии лорда Стэнли. Однако когда последователи Стэнли вошли в правительство Роберта Пиля в 1841 году, Каннингу вновь не предложили поста. Вместо этого лорд Абердин предложил ему вновь стать послом в Константинополе.

Посол в Константинополе, 1842-1858

На своём посту в Константинополе он пробыл с 1842 по 1852 год, став за это время основной фигурой в столице Османской империи, способствуя усилению британского влияния на эту страну. Когда старый союзник Каннинга, Стэнли, теперь уже лорд Дерби, сформировал кабинет в 1852 году, дипломат надеялся возглавить Форин-офис или, как минимум, получить пост посла во Франции. Вместо этого он получил титул виконта Стрэтфорд де Рэдклифф в графстве Сомерсет. Он вернулся домой в 1852 году, но не получив нового назначения, вернулся в Константинополь.

Оказавшись в Константинополе Каннинг оказался в эпицентре кризиса, вызванного спором между Наполеоном III и Николаем I по вопросу о защите святых мест, ставшим прелюдией к Крымской войне. В этот период Стрэтфорд активно способствовал углублению разногласий между Россией и Турцией, способствуя скорейшему объявлению войны[3].

В 1857 году Стрэдфорд в последний раз покинул Константинополь и подал в отставку на следующий год.

Напишите отзыв о статье "Каннинг, Стрэтфорд, 1-й виконт Стрэтфорд де Рэдклиф"

Примечания

  1. [www.historyofparliamentonline.org/volume/1820-1832/member/canning-stratford-1786-1880 The History of Parliament: the House of Commons 1820-1832, ed. D.R. Fisher, 2009]
  2. Тарле, 1959, с. 82-84.
  3. Тарле, 1959, с. 309.

Литература

  • Е. В. Тарле. Крымская война. — Собрание сочинений. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1959. — Т. 8. — 560 с.

Отрывок, характеризующий Каннинг, Стрэтфорд, 1-й виконт Стрэтфорд де Рэдклиф

– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.