Страупе

Крупное село Страупе латыш. Straupe Страна ЛатвияЛатвия Регион ВидземеВидземе Край Паргауйский Волость Страупская волость Координаты 57°21′06″ с. ш. 24°57′08″ в. д.57.35167° с. ш. 24.95222° в. д. / 57.35167; 24.95222    Прежние названия Рооп Население 584 человек (2007) Часовой пояс UTC+2 Почтовые индексы LV-4152 Показать/скрыть карты

Стра́упе (латыш. Straupe; ранее Ли́елстраупе (Lielstraupe), Рооп (нем. Roop) и Гросс-Рооп (Groß-Roop)) — крупное село в Паргауйском крае, Страупской волости Латвии. Расположен на берегах реки Брасла у автодороги A3, в 2,5 км от села Плацис, в 6 км от центра края Сталбе и в 70 км от Риги. С 1356 года до XVII века у Страупе были права города. Страупе входил в Ганзейский союз.

В Страупе находятся: основная школа (В Мазстраупском дворце), психоневрологическая больница, народный дом, библиотека, почта, аптека.

Происхождение названия

Вероятно, название Страупе происходит от ливского слова raupa, что означает «текущая вода».

История

В Ливонской хронике Генриха Латвийского 1227 года Страупе назван центром Идумеи (по-ливски Vidumaa) — исторической области ливов и латгалов. Возможно, от слова Vidumaa произошло название Видземе.

В 1206 году в край пришли крестоносцы с иереем Даниилом, а с 1213 года Страупской волостью управлял брат рижского епископа Алберта Теодорик, которого называли также Индриком Страупским. В этом же году он отправился в Германию, а в Страупе начал править его тесть — изгнанный князь псковский Владимир, которого позже изгнали и из Страупе. В отместку, в 1218 году князь напал на Страупский край.

Во второй половине XIII века рижский архиепископ пожаловал Страупский край (Roop) роду Розенов. Возле построенного в XIII веке Лиелстраупского замка вырос город. Первое письменное упоминание о нём датируется 1325 годом. В 1356 году Страупе стал Ганзейским городом, а в 1374 году городу присвоены Рижские права. В то время это был четвёртый по величине город Латвии. Герб города был аналогичен родовому гербу Розенов. Страупе процветал в XV — XVI веках, этому способствовало судоходство по реке Брасла. Как город Страупе перестал существовать после опустошительной Польско-шведской войны (1600—1629), а после эпидемии чумы в нём осталось только 115 жителей.

Страупе как значительный населённый пункт возродился в советское время, когда он стал центром колхоза им. Ленина.

Литература

Волости Латвии. Энциклопедия. A/S Preses nams, Rīga, 2001—2002 ISBN 9984-00-412-0  (латыш.)

Отрывок, характеризующий Страупе

– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.