Стренк, Майкл

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Майкл Стренк
англ. Michael Strank

Фото: Октябрь 1939
Дата рождения

10 ноября 1919(1919-11-10)

Место рождения

Ярабина, Чехословакия

Дата смерти

1 марта 1945(1945-03-01) (25 лет)

Место смерти

Погиб в бою, Иводзима, Япония

Принадлежность

США

Род войск

Корпус морской пехоты США

Годы службы

19391945

Звание

Сержант

Сражения/войны

Вторая мировая война:

Награды и премии

Майкл Стренк (англ. Michael Strank; словацк. Michal Strenk; русин. Mykhal Strenk) (10 ноября 1919 — 1 марта 1945) — сержант морской пехоты США, участник боевых действий в Азиатско-Тихоокеанском регионе Второй мировой войны. Старший по званию из шести военнослужащих, запечатлённых на фотографии «Поднятие флага на Иводзиме» Джо Розенталя.





Семья и происхождение

Майкл Стренк родился в русинской[1][2][3] семье в деревне Ярабина, в Чехословакии, сейчас район Стара Любовня, Прешовский край на северо-востоке Словакии. Его родители Василь Стренк (словацк. Vasiľ Strenk) и Марта, в девичестве Грофикова (словацк. Martha Grofikova), были уроженцами деревни Ярабина, населённой преимущественно русинами[2][3][4]. Семья Майкла Стренка была типичным примером семьи словацких иммигрантов. Значительный рост иммиграции в США с территории нынешней Словакии началась в конце второй половины XIX века, и неуклонно рос в течение следующих десятилетий. Словацкая иммиграция сократилась во время Первой мировой войны, а после её окончания снова был отмечен значительный рост переселенцев[1]. Основным центром расселения словацких иммигрантов был угледобывающий регион в штате Пенсильвания, нуждающийся в недорогой рабочей силе[1][5]. Отец Майкла перебрался в США в 1921 году, там он устроился работать в угольной шахте в округе Камбрия, штат Пенсильвания. Семья воссоединилась спустя год, когда отец Майкла скопил необходимую сумму денег на поездку жены и сына в Северную Америку из Европы. Двухлетний Майкл прибыл вместе с матерью в порт Нью-Йорка 4 августа 1922 года на лайнере Беренгария, вышедшем из порта английского Саутгемптона[6]. В штатах Василь Стренк известен под именем Чарльз (Charles). Имя младшего Стренка, данное при рождении, Михал (Michal) было изменено на англоязычный вариант Майкл (Michael), также употребляется уменьшительная форма Майк (Mike). В 1937 году М. Стренк закончил школу во Франклин Боро, штат Пенсильвания, после чего он вступил в Гражданский корпус охраны окружающей среды, где работал полтора года до поступления на военную службу. У Майкла было два брата, которые родились уже в Пенсильвании, Питер и Джон, а также сестра Мэри, самая младшая в семье. Питер, как и Майкл, участник Второй мировой, в годы войны он служил на авианосце «Франклин» в Тихом Океане. Питер, в отличие от старшего брата, вернулся домой с войны живым.

Военная служба

Майкл Стренк вступил в Корпус морской пехоты 6 октября 1939 года в Питтсбурге. После прохождения курса молодого бойца на базе морской пехоты Пэррис-Айленд в декабре Стренк в чине рядового был приписан к почтовой службе морской пехоты. До момента вступления США во Вторую мировую Стренк служил в различных подразделениях морской пехоты, в том числе на базе Гуантанамо и на авиабазе Нью-Ривер в Северной Каролине. Ему были присвоены звание капрал 23 апреля 1941 года и звание сержант 26 января 1942 года. В начале апреля 1942 года Стренк в составе 3-го батальона 7-го полка 1-й дивизии морской пехоты был направлен на Тихоокеанский фронт. В составе Морских Рейдеров (англ.), только что сформированного элитного подразделения для выполнения наступательных и диверсионных операций, Стренк участвовал в боевых действиях на Соломоновых островах и в боевых действиях на острове Бугенвиль. В январе 1944 года Стренк получил кратковременный отпуск, во время которого он смог повидаться с семьёй. По возвращению из отпуска, Стренк был переведён в состав 2-го батальона 28-го полка 5-й дивизии морской пехоты. 28-й полк был создан в феврале 1944 года из подразделений морской пехоты, принимавших участие в боевых действиях на Тихоокеанском фронте и расформированных в связи с большими потерями. В составе своего нового подразделения Стренк проходил подготовку на военной базе Кэмп-Пендлтон и на Гавайях. В битве за Иводзиму 5-я дивизия морской пехоты была главной ударной силой союзников. 19 февраля 1945 подразделение Стренка было десантировано с моря на южную часть острова Иводзима, 1 марта Майкл Стрэнк погиб в бою.

Поднятие флага на Иводзиме

После нескольких дней ожесточенных боев американским частям удалось взять под контроль гору Сурибати — наивысшую точку острова Иводзима. В первой половине дня 23 февраля 1945 года, практически сразу после взятия высоты, шесть военнослужащих установили на ней флагшток с американским флагом. Поднятие первого флага было запечатлено военным фотографом Луисом Лоуэри. Момент поднятия флага совпал с высадкой на остров министра ВМС Джеймса Форрестола, который выразил желание взять флаг в качестве сувенира. Командующий 2-м батальоном подполковник Чандлер Джонсон, узнав об инициативе Форрестола, отдал приказ заменить флаг другим и обязательно большего размера, чем тот на который положил глаз Форрестол. Морпехи из подразделения Стренка в это время занималось прокладкой кабеля связи вблизи горы Сурибати, им было поручено водрузить новый флаг. Шесть человек — сержант Майкл Стренк, капрал Айра Хейз, капрал Рене Ганьон, капрал Харлон Блок, рядовой Франклин Соузли и армейский санитар Джон Брэдли водрузили флаг. Поднятие второго флага было увековечено в фотографии Джо Розенталя.

Смерть

Майкл Стренк погиб 1 марта 1945 года, он был первым из трёх погибших военнослужащих запечатлённых на фотографии. Точные обстоятельства его гибели неизвестны, достоверно известно, что Стренк погиб от взрыва снаряда при артобстреле. Открытым остаётся вопрос о возможной гибели Стренка в результате дружественного огня с американского военного судна, в тот момент, когда Стренк приблизился к позициям японцев для рекогносцировки местности. По другой версии сержант Майкл Стренк погиб в результате вражеского огня миномётных расчётов японской армии. После гибели Стренка, командование взводом принял капрал Харлон Блок, который погиб спустя несколько часов в тот же день. Майкл Стренк был погребен на кладбище 5-й дивизии морской пехоты на Иводзиме, 13 января 1949 года его останки были перезахоронены на Арлингтонском кладбище.

Гражданство США

Формально на момент гибели Майкл Стренк не был гражданином Соединённых Штатов. По законодательству США Майкл Стренк должен был получить гражданство автоматически, после того как его отец был натурализован в 1935 году. Мать Майкла была натурализована в 1941 году. Но сам Майкл никогда не получал свидетельства о гражданстве. На этот факт обратил внимание в 2008 году сержант морской пехоты Мэтт Блэйс (Matt Blais), который служил в охране посольства США в Словакии. До этого момента в армейских документах местом рождения Стренка указывался город Конемо (Conemaugh) в Пенсильвании, в самой Пенсильвании есть несколько населённых пунктов с таким названием. Блэйс обратился с петицией в Службу гражданства и иммиграции США. 28 июля 2008 года сертификат о гражданстве Майкла был вручен его сестре Мэри, на торжественной церемонии у Мемориала морской пехоты[7].

Память

  • Фотография Джо Розенталя послужила прототипом для скульптурной композиции Мемориала морской пехоты, созданной Феликсом де Уэлдоном. Мемориал был открыт на Арлингтонском кладбище 10 ноября 1954 года, в 179-ю годовщину создания морской пехоты США. По мистическому совпадению это был 35-й день рождения Майкла Стренка, родившегося тоже 10 ноября.
  • В 2006 году Клинт Иствуд снял фильм «Флаги наших отцов», где М. Стренка сыграл канадский актёр Барри Пеппер. В основу фильма легла одноимённая книга в соавторстве Джеймса Брэдли (сын Джона Брэдли) и Рона Пауэрса[8].
  • В штате Пенсильвания, в пригороде Джонстауна, Франклин Боро, где прошло детство и юность Стренка установлен памятный знак в его честь[9]. Также в штате Пенсильвания его именем назван мост через реку Литтл Конемо[10].
  • В мае 2007 посол США в Словакии Рудольф Валли (Rudolphe Vallee) посетил Ярабину где принял участие в памятных мероприятиях посвящённых Майклу Стренку и другим уроженцам деревни, сражавшимся против фашизма[6].

Награды

Смотреть также

Напишите отзыв о статье "Стренк, Майкл"

Примечания

  1. 1 2 3 June Granatir Alexander. Ethnic Pride, American Patriotism : Slovaks and Other New Immigrants in the Interwar Era.
  2. 1 2 [www.pitt.edu/~votruba/qsonhist/celebrities/strankm.html University of Pittsburgh:Slovak studies program]
  3. 1 2 [www.tccweb.org/jarabina.htm The Carpathian Connection — Jarabina]
  4. [www.tccweb.org/carpathorusynvillages.htm The Carpathian Connection — Carpathorusyn Villages]
  5. Anderson, John W . Transitions: From Eastern Europe to Anthracite Community to College Classroom.
  6. 1 2 [www.tccweb.org/prominentcarpathorusyns.htm Sergeant Michael Strank (1919—1945)]
  7. [www.marinecorpstimes.com/news/2008/07/marine_iwojimacitizenship_072908w/ Citizenship granted to Iwo Jima flag raiser]
  8. [www.efilmcritic.com/feature.php?feature=2005 Aiming for the Truth: Barry Pepper on «Flags of Our Fathers»]
  9. [explorepahistory.com/hmarker.php?markerId=1-A-2E5 Sgt. Michael Strank Historical Marker]
  10. [bridgehunter.com/pa/cambria/110271028000000/ bridgehunter.com]

Ссылки

  • [www.iwojima.com/raising/raisingc.htm iwojima.com]
  • [www.arlingtoncemetery.net/michaels.htm arlingtoncemetery.net]

Отрывок, характеризующий Стренк, Майкл

– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.