Стрешнев, Тихон Никитич

Тихон Никитич Стрешнев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Московский губернатор
3 февраля 1709 года — 22 февраля 1711 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Василий Семёнович Ершов
Рождение:	1644(1644)
Смерть:	15 (26) января 1719(1719-01-26) Санкт-Петербург

Ти́хон Ники́тич Стрешнев (1644 — 15 января 1719) — русский государственный деятель из рода Стрешневых, боярин, доверенное лицо Петра I, первый московский губернатор и последний руководитель, с 1689 года, Разрядного приказа.

Биография

Сын боярина Никиты Константиновича Стрешнева, в 1666 году пожалован в стряпчие, в 1670 году женился. В чине думного дворянина был приставлен (вместе со своим внучатым дядей, боярином Р. М. Стрешневым) дядькой к царевичу Петру Алексеевичу, вскоре после его рождения. При венчании на царство Иоанна и Петра Алексеевичей в 1682 году вёл царевича Петра за руку, а на другой день, 27 мая, был пожалован в окольничие.

В качестве дядьки Петра он заведовал покупкой и починкой игрушек, заказывал одежду и распоряжался, в какие дни и что именно из одежды подавать в царские хоромы. Принимая живое участие в домашней жизни юного царя, в его ученье и забавах, он держался в стороне от политической деятельности. В 1688 году пожалован в бояре. Если верить свидетельству Б. И. Куракина, выбор Евдокии Лопухиной в жёны царя был сделан по совету Стрешнева, и царь будто бы впоследствии не мог ему этого простить. По крайней мере, известно, что именно Стрешнева царица Евдокия просила заступиться за неё после разрыва с мужем.

С воцарением Петра I, с 1689 года он возглавил Разрядный приказ. 10 марта 1697 года Пётр I, отправляясь в составе Великого посольства в заграничное путешествие, вверил ему, вместе с князем Ромодановским, управление страной. В этом же году в ведение Т. Н. Стрешнева перешёл Приказ Большого дворца. Во время городского пожара 1698 года он был в числе тех, кто эвакуировал святыни из Успенского собора Кремля. В 1699 году Т. Н. Стрешнев активно участвовал в розыске и казнях стрельцов-бунтовщиков.

Пётр часто называл Стрешнева «святым отцом» (Min Her Heilige Vader) не только во время разговора, но и в обширной их переписке. Собственноручно обрезая бороды боярам, царь пощадил Стрешнева за его «испытанную преданность». Секретарь немецкого посольства Корб, находившийся в Москве в 1698—99 годах, свидетельствовал:

Стрешнев служит образцом ненарушимой верности, и слава его в этом отношении столь велика, что часто при публичных пиршествах, во время торжественных заздравных чаш, под именем Стрешнева разумеют всех верных царю: именем Тихона Никитича ознаменовывается память вернейших министров.

В 1709 году при разделении Русского царства на губернии Стрешнев был назначен московским губернатором, в 1711 году при учреждении правительствующего сената — сенатором. В 1715 году на потешной свадьбе Никиты Зотова он был одет католическим архиепископом и, вместе с Салтыковым и Батуриным находясь в оркестре, играл на большом роге. В 1718 году участвовал в суде над царевичем Алексеем и был одним из тех, кто подписал его смертный приговор.

Умер он в Санкт-Петербурге в 1719 году и похоронен в Невском монастыре в присутствии царя, который не только посетил отпевание, но и шёл в трауре за гробом до самого монастыря. Могила его утрачена.

Семья

Боярин Стрешнев пережил обоих детей от брака с Екатериной Богдановной Бегичевой (ум. 1698) — сына Ивана (ум. 1717), полковника, и Елену (ум. 1706), которая была выдана замуж за младшего брата князя Б. И. Куракина. В 1699 году женился повторно на вдовой княгине Анне Юрьевне Долгорукой (ум. 1718), дочери боярина Ю. Н. Барятинского, но детей в этом браке не прижил. Его наследницей была объявлена внучка, Софья Ивановна Стрешнева, а после её кончины в 1739 году — муж, адмирал Б. В. Голицын, которому наследовал сын Владимир.

Источник

• Стрешнев, Тихон Никитич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [testan.narod.ru/moscow/book/uzkoe_hram/uzkoe_4.htm#n13 История Казанского храма в Узком.]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/116918/Стрешнев В. Корсакова Стрешнев, Тихон Никитич.]

Отрывок, характеризующий Стрешнев, Тихон Никитич

Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.