Строганова, Софья Владимировна

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Строганова и Голицына

Софья Владимировна Строганова
Художник Жан Лоран Монье, 1808
Имя при рождении:	княжна Голицына
Род деятельности:	фрейлина, меценатка
Дата рождения:	11 ноября 1775(1775-11-11)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	3 марта 1845(1845-03-03) (69 лет)
Место смерти:	Петербург
Отец:	Владимир Борисович Голицын (1731-1798)
Мать:	Наталья Петровна Чернышёва (1741-1837)
Супруг:	с 1793 года Павел Александрович Строганов (1774-1817)
Дети:	1 сын и 4 дочери

Графиня Софья Владимировна Строганова, урождённая Голицына (11 ноября 1775 — 3 марта 1845) — фрейлина четырёх императриц, младшая дочь «усатой княгини» Н. П. Голицыной, сестра московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына и статс-дамы Е. В. Апраксиной; жена генерала графа П. А. Строганова. Была очень дружна с императрицей Елизаветой Алексеевной.

Биография

Софья Владимировна была младшим и любимым ребёнком в семье. Воспитание она получила большей частью за границей, сопровождая мать в её путешествиях по Европе. В пятнадцатилетнем возрасте Софья вернулась с родителями в Россию. Получив блестящее и самое разностороннее образование, она в то же время весьма плохо владела русским языком и впоследствии потратила немало труда, чтобы сгладить этот пробел. Воспитанная идеями просвещения, она стремилась к образованию, к постоянному совершенствованию личности. Впоследствии графиня Софья достигла высочайшей образованности самостоятельно и перевела на русский язык вторую часть «Божественной комедии» Данте.

Замужество

Живя в Москве, Голицыны часто гостили в усадьбе Братцево у Екатерины Строгановой. Там 17-летняя Софья Голицына познакомилась с 18-летним сыном хозяйки дома Павлом, который за участием в революционных событиях 1789 –1790 гг. во Франции был отозван в Россию и сослан Екатериной II подальше от столицы в подмосковное имение к матери. Молодые люди полюбили друг друга и 6 мая 1793 года поженились. Державин написал на их помолвку стихотворение:

О, сколь, София! ты приятна
В невинной красоте твоей,
Как чистая вода прозрачна,
Блистая розовой зарей.

Для обоих это была блестящая партия. Первые годы супружества Строгановы жили в Москве, где в июне 1794 года у них родился первенец Александр. С воцарением Павла I, крестного отца Павла Строганова, молодые супруги переехали в Петербург. Они поселились в роскошном дворце первого богача России графа А.С.Строганова близ Полицейского моста на углу Невского и набережной Мойки. Благодаря дружбе Павла Строганова с великим князем Александром Павловичем супруги скоро сделались самыми близкими людьми в интимном кружке великокняжеского двора. Софья Владимировна стала придворной дамой, близкой подругой супруги наследника, Елизаветы Алексеевны, Павел Александрович – камергером и ближайшим другом Александра I. Гармоничная чета Строгановых, по камер-фурьерскому журналу, постоянно украшала царственное застолье. Великокняжеская семья часто посещала балы, вечера и рауты, устраиваемые в доме Строгановых.
Замечательно, что, будучи другом императрицы, графиня Софья Владимировна не имела никаких придворных отличий. В 1806 году ей был пожалован статс-дамский портрет, но графиня вернула его государю, прося его пожаловать в статс-дамы вместо неё её мать, княгиню Н.П.Голицыну, что и было исполнено.
Близость ко двору часто создавала атмосферу личной несвободы, порой бывала обременительной. Обворожительная красота Софьи Владимировны одно время сильно увлекала тонкого ценителя женщин Александра I. Графиня сумела, однако, с достоинством выйти из этого трудного положения и сохранить дружеское расположение к себе с царской четы. Своими внешними и духовными качествами, тонким умом и прекрасным образованием Софья Владимировна обращала на себя в придворных сферах всеобщее внимание. Графиня Роксандра Эдлинг писала о ней :

… Будучи очаровательно умна, она никогда не давала чувствовать своё превосходство; потребно много искусства, дабы скрыть такое обилие прелестей и добродетелей. Что до меня, то я восхищалась охотно и потому я любила графиню Строганову и полагаю, что невозможно встретить столько совершенств в одном лиц…

Полная взаимная любовь к мужу и детям и нежный уход за обожавшей её матерью наполняли домашнюю жизнь Софьи Владимировны. Сохранилось почти 500 писем переписки между супругами Строгановыми. Письма любви, нежности, поэзии, каждая строчка которых дышит громадным уважением друг к другу. Но семейное счастье Софьи Владимировны подверглось тяжелым ударам судьбы.

Смерть сына и мужа

В 1812 году граф Павел Строганов, командир лейб-гвардии 2-й пехотной дивизии, взял с собой на битву за Отечество единственного сына Александра. Вместе они отличились в Бородинском сражении. Освобождая Германию, участвовали в знаменитой Лейпцигской битве народов, где под сыном убило лошадь. В 1814 году в последнем страшном сражении близ Парижа русские сломили мощь наполеоновской империи, но 23 февраля 1814 года 19-летний граф Александр Строганов встретил страшную смерть под Краоном, пораженный мгновенно ядром в голову. Отец двое суток искал тело сына. В безутешной скорби граф Строганов вез тело наследника рода через всю Европу, предав его родной земле в Александро-Невской лавре с воинскими почестями. Старые друзья Строганова глубоко сочувствовали его семье. А. Я. Булгаков в апреле 1814 года писал брату:

Говорят много о смерти молодого графа Строганова. В Петербурге не знают, как объявить о сем несчастье графине, которая уже очень занемогла, узнав вдруг о смерти архитектора Воронихина. Эта преждевременная смерть (хотя, по здравой логике, в армии преждевременной смерти на бывает) возбудила беспокойство всех матерей, тем более говорят о многих раненых генералах.

Князь А. Чарторыйский писал Н. Н. Новосильцеву:

Слыхали ли вы уже, милый друг, о случившемся несчастье? Бедный Александр Строганов убит почти на глазах своего отца, который в полном отчаянии. Что будет с бедной графиней Софьей Владимировной? Выдержит ли она этот ужасный удар? Редко что-либо меня так огорчало… Несчастие этого семейства ужасно; несчастье, которое постигло таких друзей, как эти, надрывает сердце.

Павел Александрович не выдержал гибели сына и стал угасать на глазах. Симптомы болезни ясно указывали на чахотку. По предписанию докторов в 1817 году он отправился в морское путешествие за границу. Софья Владимировна с величайшим трудом добилась позволения мужа сопровождать его, но по настоянию больного, предчувствовавшего близкую кончину, с отчаянием в сердце должна была в Копенгагене съехать на берег и вернуться через Швецию в Россию, где узнала о смерти мужа, наступившей 10 июня 1817 года, через два дня после её отъезда.
Тело Строганова было доставлено в Петербург и погребено рядом с сыном в фамильной усыпальнице в присутствии императорской семьи. Со смертью графа Павла Александровича пресеклась младшая линия Строгановых. Охватившее Софью Владимировну горе заставило её родных опасаться за её жизнь, и в эти тяжелые для неё месяцы проявилась с необычайной теплотой сердечная привязанность к ней императрицы Елизаветы.

Владелица Строгановского майората

Оставшись вдовой в 42 года и пожизненной владелицей Строгановского майората (всего до 46 тыс. душ), Софья Владимировна остальное время своей жизни проводила или в своём имение Марьине или в петербургском Строгановском дворце. Вся её деятельность сосредоточивалась почти исключительно на управлении и упорядочении запущенного хозяйства.

В течение 27 лет и 8 месяцев она единолично управляла своими громадными имениями и привела их, после многих лет неусыпного труда, в блестящее состояние во всех отношениях. Вся администрация в её имениях состояла из местных уроженцев, бывших её крепостных или их потомков. Лица, назначавшиеся на должности, требовавшие специальных познаний, предварительно обучались в основанных самой же графиней школах и за счет её посылались даже в высшие учебные заведения Западной Европы.

В 1823 году графиня основала в Петербурге собственную "Частную горнозаводскую школу", которая через 11 лет была переименована в "Школу земледелия, горных и лесных наук", утвердила Правила о пенсиях служащим и мастеровым.

В 1825 году, заботясь об улучшении земледелия у своих крестьян, Софья Владимировна основала в имении Марьине земледельческую школу, в которую из пермских вотчин были присланы 50 крестьянских сирот. Школы она учредила чуть не во всех более или менее значительных поселениях майората, а во многих из них также и подобие нынешних врачебных пунктов, для обслуживания которых посылала из Петербурга врачей-иностранцев. В Нижнем Новгороде семейству Строгановых с XVII века принадлежала огромная территория около реки. По её «Регулярному плану застройки города 1824 года» улица Рождественская должна быть спрямлена, иметь красную линию и застраиваться каменными зданиями.

Софья Владимировна состояла в Вольном экономическом обществе и за свою деятельность была награждена золотой медалью. В 1837 году в зале собраний Общества был установлен её бюст.

Кроме врожденной способности к административно-хозяйственной деятельности, Софья Владимировна обладала тонким художественным вкусом. Творчество относилось к числу её сильных увлечений. Она была прекрасным рисовальщиком и живописцем. Её тонкие лирические пейзажи, выполненные акварелью, в начале XX века хранились во дворце на Невском . Французская художница Виже-Лебрён, работавшая у графа А.С.Строганова, вспоминала :

После того, как привезенный мною из Вены слуга обокрал меня, и я осталась без прислуги, граф Строганов дал мне одного из своих крепостных, который, по его словам, умел приготавливать палитру и очищать кисти, чем он занимался у невестки графа, которая иногда развлекалась живописью...

Свою любовь к живописи графиня Софья передала и дочерям, неплохим художницам. Её старшая дочь Наталья владели искусством гравирования.

В память о своем тесте, графе А. С. Строганове, президенте Академии художеств, Софья Владимировна увеличила число стипендий воспитанникам академии из своих средств. Оплачивала обучение в в Петербургской академии художеств архитектора П. А. Шарова. В 1819 году на её средства было выпущено написанное Семеном Кирилловым «Руководство к познанию живописи, изданное для юношества обучающегося». А пять лет спустя графиня стала одним из учредителей Общества поощрения художеств, сыгравшего немалую роль в распространении культуры в России.

Графиня традиционно держала двери петербургского дворца открытыми для представителей литературного и художественного мира. Меценатка была прекрасно знакома с современной ей русской литературой, постоянно принимала у себя поэтов и писателей. В её никогда не пустовавшем салоне завсегдатаями были Н. И. Гнедич,
В. Л. Боровиковский, И. П. Мартос, Н. М. Карамзин, баснописец И. А. Крылов, поэт и царедворец В. А. Жуковский, её дальний родственник офицер поручик Семёновского полка Чичерин. Предположительно, бывал там и А. С. Пушкин.

Дружеские отношения связывали Строганову с семьей Олениных; о близости их можно судить по тому, что именно А.Н.Оленина попросил граф П.А.Строганов известить Софью Владимировну о гибели их сына. Знаменитую картинную галерею графини Строгановой посещали представители высшей знати и люди искусства. На Строгановской даче на Каменном Острове часто бывали члены царской семьи. Эта дача была построена в 1795 году графом А.С.Строгановым на берегу Большой Невки для сына и невестки. Именно там проходили известные всем современникам строгановские праздники.

К 1829 году три старшие дочери Софьи Владимировны были уже замужем за достойными супругами из высшей титулованной знати. Только младшая Ольга оставалась при матери. Её избранником оказался граф Павел Карлович Ферзен, стройный белокурый красавец. Выбор Ольги не понравился её семье, и Ферзену было отказано. В июне 1829 года в обществе разразился скандал, Ольга бежала с Ферзеном и тайно обвенчалась с ним. Но всё закончилось благополучно. Софья Владимировна простила любимую дочь и, стремясь избежать огласки происшествия, написала письмо командиру Кавалергардского полка графу Апраксину о своем согласии на этот брак.

Последние годы жизни графини Строгановой были омрачены ранней смертью дочери Ольги, потом любимой матери. Но, будучи уже сама маленькой сгорбленной старушкою, Софья Владимировна сохраняла отличавшие её силу характера, ясность и прямоту ума и в своих религиозных верованиях и верном понимании блага отечества.

Скончалась графиня Строганова неожиданно 3 марта 1845 года, от паралича сердца, тихо и безболезненно, только что, отговев на первой неделе поста. Тело её было предано земле в Лазаревской церкви в Александро-Невской лавре; император Николай I и императрица Александра Фёдоровна приезжали поклониться её праху.

Дети

У Строгановых был один сын и четыре дочери:

• Александр Павлович (1794 — 23 февраля 1814)
• Наталия Павловна (1796—1872) — единственная наследница строгановского состояния, жена с 1818 года четвероюродного брата барона С. Г. Строганова, которому перешёл графский титул Строгановых.
• Аделаида (Аглая) Павловна (1799—1882) — фрейлина, кавалерственная дама ордена св. Екатерины меньшего креста, с 1821 года жена князя В. С. Голицына (1794—1836); после смерти матери унаследовала Марьино.
• Елизавета Павловна (1802—1863) — жена светлейшего князя Ивана Дмитриевича Салтыкова (1797—1832), первая хозяйка готической дачи на Чёрной речке.
• Ольга Павловна (1808—1837), с 1829 года жена графа П. К. Ферзена (1800—1884).

• Natalia Stroganova .jpg

  Наталия Павловна,
  дочь
• P.F. Sokolov Stroganova.jpg

  Аделаида Павловна, дочь
• Karl Brullov 38.jpg

  Елизавета Павловна, дочь
• P.F. Sokolov OlgaFersen .jpg

  Ольга Павловна,
  дочь

Литература

• Кузнецов С. О. Новые сведения о работах графини Строгоновой по переустройству лесного хозяйства в имении «Марьино» // Известия Санкт-Петербургской Лесотехнической академии. Вып. 177. СПб., 2006. С.207-225.
• Кузнецов С. О. Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари. [Марьино]. — М-СПб: Центрполиграф, 2012. — 558 с — ISBN 978-5-227-03730-5
• Кузнецов С. О. Строгоновский сад. О почти исчезнувшем памятнике. — СПб: Коло, 2012. — 304 с — ISBN 978-5-901841-94-5
• Кузнецов С. О. Строгоновский дворец: архитектурная история — СПб: Коло 2015. — 320 с — ISBN 978-54462-0015-3

Ссылки

[ru.rodovid.org/wk/Запись:175763 Строганова, Софья Владимировна] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=121922 Строганова графиня Софья Владимировна]

Отрывок, характеризующий Строганова, Софья Владимировна

– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.