Строганов, Александр Григорьевич (1698)

Александр Григорьевич Строганов
Портрет барона А. Г. Строганова. Худ. Франкарт, конец 1730-х годов.
Род деятельности:	Генерал-поручик, действительный статский советник
Место рождения:	Гордеевка, Нижегородский уезд, Российская империя
Отец:	Григорий Дмитриевич
Мать:	Мария Яковлевна Новосильцева
Супруга:	Татьяна Васильевна Шереметева Елена Васильевна Дмитриева-Мамонова Мария Артемьевна Загряжская (Исленьева)
Дети:	Михаил, Самуил, Анна, Варвара
Награды и премии:

Не следует путать с Строганов, Александр Григорьевич (граф).

Барон (с 1722) Александр Григорьевич Строганов (2 (12) ноября 1698 — 7 (18) ноября 1754) — камергер, действительный статский советник (1730), генерал-поручик из рода Строгановых. Крупнейший солепромышленник и землевладелец Российской империи.

Биография

Старший сын Григория Дмитриевича Строганова, одного из богатейших людей России. Родился 2 ноября 1698 года в родовой вотчине Гордеевке недалеко от Нижнего Новгорода. Его отец умер, когда ему исполнилось 17 лет, и наследственным от отца имуществом некоторое время управляла его мать Мария Яковлевна, урождённая Новосильцева.

В 1720 году он отправился в пермские и солепромышленной вотчины, где в продолжение полугода знакомился с состоянием, доставшегося по наследству, хозяйства имений и солеварения. Он убедился в убыточности солепромышленных промыслов, и, с согласия матери и младших братьев, Николая и Сергея, ликвидировал эти промыслы, остальные же значительно улучшил, построив новые и исправив обветшавшие к тому времени варницы.

Высочайшим указом, от 6 (17) марта 1722 года, братья Александр, Николай и Сергей Григорьевичи Строгановы, за заслуги предков, оказанные русскому государству, возведены Петром I, с нисходящим их потомством, в баронское Российской империи достоинство. В том же году, когда государь с армией отправился в персидский поход, Строганов сопровождал его от Москвы до Симбирска и в Нижнем Новгороде принимал его у себя в доме. Царь Пётр отпраздновал в его доме день своего тезоименитства, что свидетельствует о несомненном расположении к нему царя. Из Симбирска, несмотря на все просьбы Строганова дозволить ему идти дальше, он был «с честью» отправлен обратно в Москву.

В 1723 году барон Строганов женится на дочери Василия Петровича Шереметева, Татьяне (у П. Долгорукова названа Доминикой) Васильевне. Царь Пётр I на этой свадьбе был посаженым отцом и «довольно на том браке изволил веселиться купно с государынею императрицею, их высочествами принцессами и прочими знатными особами, а особливо с его светлостью голштинским герцогом Фридериком». Но Татьяна Васильевна прожила в этом браке всего три года, и в 1726 году скончалась. 25 февраля 1729 года награждён орденом Св. Александра Невского

В 1734 году барон Александр Григорьевич Строганов женится повторно на Елене Васильевне Дмитриевой-Мамоновой (дочери контр-адмирала В. А. Дмитриева-Мамонова и Грушецкой). Но, через десять лет, в 1744, умирает и она. От этого брака имел дочь Анну (7.02.1739 — 22.04.1816).

В 1746 году Александр Григорьевич вступил в третий брак, с вдовой Марией Артамоновной Исленьевой, ур. Загряжской. От этого брака имел дочь Варвару (2.12.1748 — 29.10.1823).

А. Г. Строганов был первым, не только из своих братьев, но и вообще, из рода Строгановых, кто был зачислен на службу. По просьбе его матери, императрица Екатерина I пожаловала его в 1725 году действительным камергером. Хотя, это звание было скорее только номинальным, так как он в придворных церемониях никакого участия не принимал и жалованья не брал. Позже он был произведен в генерал-поручики и действительные тайные советники (в 1730 году).

Умер барон Александр Григорьевич Строганов 7 ноября 1754 года, в возрасте 55 лет. Сыновей наследников он так и не оставил, и все его имения отошли его вдове Марие Артамоновной Загряжской. Дочь от Елены Васильевны Дмитриевой-Мамоновой, Анна Александровна в 1757 году вышла замуж за князя Михаила Михайловича Голицына (сына генерал-адъютанта, также Михаила Михайловича) и получила половину состояния. Вторая половина отошла к князю Борису Григорьевичу Шаховскому, мужу второй дочери, Варвары, от последнего брака.

Барон Строганов был большим благотворителем, человеком добрым и весьма образованным: знал несколько иностранных языков, много читал и перевел несколько книг, в том числе с французского «О истине благочестия христианского» Гуго Тропля и с английского «Потерянный рай» (назван в переводе «Погубленный рай») Джона Мильтона.

Похоронен барон Александр Григорьевич Строганов в церкви во имя Святителя Ник. Чудотв. в Котельниках в Москве.

Солепромышленник Строганов

Солепромышленным промыслом барон Александр Григорьевич Строганов занимался в одной команде со своими братьями — Николаем и Сергеевичем Григорьевичами Строгановыми. При них троих происходил неуклонный упадок пермского солеварения, который при их отце, Григорий Дмитриевич, достиг высокого расцвета и сделавшегося одною из самых значительных областей тогдашней русской промышленности. Но нельзя было в этом винить деятельность его сыновей, трёх братьев. Виной тому послужили неблагоприятные правительственные мероприятия и экономические условия: это и недостаток рабочих рук, и открытый источник более дешевой добычи соли — Эльтонское озеро.

Наиболее доходными, доставшимся им от отца солеваренных промыслов были Новоусольские, Ленвенские и Зырянские. С каждой варницы они получали в сутки 100—120 пудов соли, что за год составляло свыше 3 миллионов пудов добычи. Вся вываренная соль, согласно договору, заключенному их отцом с правительством, поставлялась за определенную плату в казну, причём Строгановы обязаны были доставлять её в Нижний Новгород. Доставка и сплав по Каме и Волге требовали значительного рабочего состава — от 5 до 7 тысяч человек (плюс людей для варки соли, которую, впрочем, производили обыкновенно свои крепостные). Найти такое количество рабочих при тогдашней слабой населённости пермских и соседних с ними земель было делом весьма не лёгким. Но Строгановы, поставлявшие ежегодно в казну сначала 2 миллиона пудов соли, а с 1731 по 1742 годы даже значительно более, были не только самыми крупными, но почти единственными поставщиками этого продукта, и справлялись со своей задачей вполне удовлетворительно, нанимая на работу людей из бродяг, бесписьменных и т. п. . Но в 1742 году выходит указ, который запрещал держать на работах людей даже с писаными паспортами и делавший исключение только для обладателей паспортов печатных. Солепромышленников Строгановых е этот указ поставил просто в безвыходное положение. С этого времени у них начинаются промышленные мытарства и ряд столкновений с Сенатом.

В январе 1745, Строгановы, имея недостаток в рабочих, обращается за помощью в Сенат, который решает кредитовать их на 30 тысяч рублей, но они, не желая входить в долги, отказываются от денег, боясь, что могут их не вернуть, тем более что необходимая сумма для наёма рабочих и организации доставки — 200 тысяч. Сенат излагает это императрице. Сенат вновь командировал Юшкова и Домашнева вербовать рабочих и дал губернаторам и воеводам северо-восточных губерний приказ — под страхом ответственности высылать на работы (за счёт Строгановых) государственных крестьян. Так же по указу Сената Юшков и Домашнев провели расследование, в результате которого выявили, что сама выварка хоть даёт прибыль, но от перевозки в Нижний Новгород получается громадный убыток, значительно превышающий все выгоды от добычи соли. К тому же почти никто из рабочих так не был доставлен.

Для Сената вскоре стало ясным, что жалобы Строгановых были обоснованными, такие же жалобы стали поступать и от мелких пермских солепромышленников. Так, некоторые из них, как например, Григорий Демидов, совсем отказались варить соль. Шли жалобы и от промышленников Астраханской губернии.

Осенью 1745 года к проблемам Строгановых прибавился ещё и недостаток в дровах, о чём они доложили Сенату, который, в свою очередь им ответил — вываривать соли на сколько хватит дров, так как в противном случае, вследствие разорения мелких промышленников, грозит соляной голод.

В мае 1747 года к их проблемам прибавился ещё и пожар в Твери, где у них сгорели дом и амбары с солью. В 1748 году Строгановы недоварили 2 миллиона пудов. Давление требований к Строгановым спасло увеличение эксплуатации Эльтонского озера, и в 1752 году Строгановым было разрешено поставлять только 2 миллиона пудов, а вскоре — всего 1 миллион.

Увеличение соледобычи Эльтонского озера принесло Строгановым и непоправимый вред, так как отняла всякую надежду на переход их промыслов в казну, вследствие чего возникла необходимость сократить производство и закрыть многие солеварницы. Некогда цветущие и доходные промыслы постепенно потеряли своё былое значение, а вместе с этим пало и значение и влияние Строгановых, как единственных почти солепромышленников в России.

В 1740 году бароны Строгановы разделили между собой, находившиеся до этого в общей собственности, владения в Москве и под Москвою, состоявшие из деревень и домов.

В 1749 году был произведен раздел пермских вотчин и соляных промыслов. Для этого все их имущества были переписаны и разделены на три равные части, а затем брошен жребий. Каждому из трёх братьев досталось по третьей части Новоусольских, Ленвенских, Зырянских и Чусовских соляных промыслов. Кроме этого, Александр Григорьевич, получил 6 сел по Каме, 2 по Чусовой, 4 по Сылве и по одному селу на Косве и Яйве; Николай Григорьевич получил Орёл-городок, село Косвинское, 3 села по Инве, 8 по Обве и еще 1000 душ крестьян; Сергей Григорьевич получил сёла Романово и Булатово, село Слудское на Каме, 5 сел по Инве, 8 по Обве, в том числе Очерский острожек, и село Никольское на Яйве.

По разделу 1740 года Александр Григорьевич стал единым владельцем имения в Кузьминках, где А. Г. Строганов выстроил новую церковь взамен прежней, сгоревшей. Вероятнее всего, при нём был создан и пруд, ныне называемый Верхним Кузьминским (он имеет одинаковую ширину на всем своем протяжении, что придает ему вид широкой реки). При нём Кузьминки посещало множество гостей (в том числе и иностранных), что было причиной роскоши усадьбы и её европейского характера. Здесь же бывал и сам Пётр I: «…Его Императорское Величество изволил поехать к Строгановым на Мельницу; и прибыли все в Москву». Здесь, в Кузьминках, барон скончался, в возрасте 55 лет.

Семья

Барон Строганов был женат трижды:

1. Жена с 1723 года — Татьяна Васильевна Шереметева (8.01.1706 — 13.04.1728), дочь генерал-майора Василия Петровича Шереметева. Сын Михаил и дочь Мария умерли в младенчестве, в 1726 году.
2. С 1734 года — Елена Васильевна Дмитриева-Мамонова (1716—1744), дочь адмирала Василия Афанасьевича Дмитриева-Мамонова. Дети:

   1. Самуил (1735—1738).
   2. Анна (7.12.1739 — 22.04.1816), замужем за князем М. М. Голицыным (1731—1807). Кузьминки унаследовал их сын Сергей Михайлович.

3. С 1746 года — Мария Артемьевна Исленьева (25.03.1722 — 8.04.1784), дочь генерал-аншефа Артемия Григорьевича Загряжского. Единственная дочь:

   1. Варвара (2.12.1748 — 29.10.1823). Кавалерственная дама ордена Св. Екатерины (малого креста). Замужем за князем Борисом Григорьевичем Шаховским.

• Grigory Stroganov by R.Nikitin (?) (before 1715, Odessa),.jpg

  Григорий Дмитриевич,
  отец

• M.Y. Stroganova by Roman Nikitin.jpeg

  Мария Яковлевна,
  мать

• Elena Stroganova by Frankart.jpg

  Елена Васильевна,
  вторая жена

• By Fedor Rokotov.jpg

  дочь Анна Голицына

• Varvara Shahovskaya.jpg

  дочь Варвара Шаховская

Литература

• Строганов, Александр Григорьевич (барон) // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [ru.rodovid.org/wk/Запись:121518 Строганов, Александр Григорьевич (1698)] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Строганов, Александр Григорьевич (1698)

– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.