Струк, Илья Тимофеевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Илья Тимофеевич Струк
Дата рождения

18 декабря 1896(1896-12-18)

Место рождения

село Грини Горностайпольской волости Чернобыльского уезда Киевской губернии Российской империи

Дата смерти

1969(1969)

Место смерти

Чехословакия

Принадлежность

в разное время Красная армия, ВСЮР, УНР

Годы службы

19141922

Звание

прапорщик РИА, полковник ВСЮР

Командовал

повстанческим отрядом

Илья Тимофеевич Струк (18 декабря 1896 года, село Грини Горностайпольской волости Чернобыльского уезда Киевской губернии Российской империи - 1969, Чехословакия) - российский авантюрист, атаман времён Гражданской войны, приводимый рядом современных публицистов как пример хрестоматийного «зелёного» атамана во-первых, и политической беспринципности во-вторых[1][2][3]. Известен также, как активный организатор еврейских погромов[4].



Биография

Родился в крестьянской семье. Окончив земскую школу, стал народным учителем, некоторое время преподавал. Полуграмотные, наскоро подготовленные для обучения детей крестьян в соответствии с царской образовательной реформой, народные учителя малороссийских губерний впоследствии сыграли важную роль в украинском националистическом движении, что обыгрывается, в частности, у Михаила Булгакова в «Белой гвардии». Выведенный Булгаковым учитель-атаман полковник Козырь-Лешко заимствует эту характерную деталь биографии как раз у Струка.

К 1916 году Струк, окончив юнкерское училище, выпущен прапорщиком в пехоту императорской армии. Уже в 1917 году он оказывается в родной волости, хотя на фронте продолжаются боевые действия. После некоторых приключений, о которых сохранились противоречивые свидетельства, Струк в ноябре 1918 года оказался атаманом крупного (порядка двух тысяч человек при пулемётах и пушках) отряда, выступавшего против диктатуры гетмана Скоропадского на стороне Директории Украинской Народной Республики (петлюровцев). В декабре 1918 года, после захвата Киева войсками УНР, Струк был арестован по указу Директории за погромы, разбои и неподчинение приказам. Дело закончилось ничем.

Уже в февраля 1919 года Струк вёл переговоры о переходе со своим отрядом на сторону наступающей Красной армии. Его отряд был переименован в 20-ый полк, а сам он поручил задание удерживать участок фронта против войск УНР.

В марте 1919 года отряд Струка поднял восстание против власти большевиков. Территория Чернобыльского уезда все это время продолжала находиться под его фактическим контролем. Финансирование Повстанческой армии было насильственно возложено на евреев.

10 апреля 1919 года Струк отправился штурмовать советский Киев, воспользовавшись тем, что его коллега, атаман Зелёный, штурмовал его в то же самое время с другой стороны. Повстанцы Струка проникли на Подол, где потеряли боеспособность, так как занялись грабежом евреев. В это время, войска УНР под руководством Петлюры приступили к Киеву с третьего (пока еще свободного) направления. Поскольку все красные части были заняты, выбивать Струка и его армию с Подола пришлось отряду, сформированному непосредственно из членов правительства советской Украины, включая Бубнова, Пятакова и Ворошилова. Струк отступил туда же, куда и всегда - в Чернобыльский уезд.

В мае 1919 года Струк захватил пароход и несколько буксиров на Днепре и вооружил их. В бой со Струком вступила Днепровская флотилия красных. Корабли Струка загорелись от зажигательных снарядов, а сам Струк был блокирован в Чернобыле, который был обстрелян красными с кораблей и затем взят[5].

Через некоторое время после этого Петлюре удалось захватить Киев у большевиков (в первый раз, описанный в «Белой гвардии» Булгакова, он отбил его у Скоропадского), однако оттуда его в сентябре 1919 года выбили войска Добровольческой армии генерала Деникина. Через несколько часов после взятия белыми Киева, атаман Струк с отрядом появился около города и предложил белым генералам свои услуги. В результате, ему удалось выторговать себе чин полковника, а своим соратникам - регулярное жалование. Когда красные атаковали Киев, Струк участвовал в его обороне, а затем занялся опять грабежом евреев, на что белые печально махнули рукой.

В декабре 1919 года Красная армия со второй попытки захватила Киев. Отступая с белыми частями, Струк оказался в Одессе. Руководящий городом генерал Шиллинг встретил его без всякого восторга, и громить кого-либо запретил. В феврале 1920 года, во время эвакуации Одессы, Шиллинг фактически передал власть в городе структурам генерала Сокиры-Яхонтова (так называемая Галицкая армия, которая считалась небоеспособной), к которому присоединился атаман Струк.

Сокира-Яхонтов тут же сдал Одессу большевикам и выразил готовность служить в Красной армии. Струк, понимая, что ему там не рады, удалился со своим отрядом к румынской границе, и укрывался некоторое время в плавнях Днестра. Договорившись с румынами, Струк прошел по их территории, вышел обратно на Украину и с боями прошел обратно в Чернобыльский уезд.

В мае 1920 года оказывал поддержку штурмующим Киев польским войскам Пилсудского, который при содействии Петлюры взял город. После поражения поляков, отступил к польской границы. На борьбу с его отрядом были направлены крупные силы красных, однако Струк, обойдя их, просочился в который раз в Чернобыльский уезд.

Последний документированный еврейский погром был устроен Струком в октябре 1922 года, его отряд к этому времени сократился до нескольких десятков человек, при погроме погибло 80 евреев.

После этого Струк, как считается, выехал в Чехословакию, где до конца жизни и проживал.

Образчиком политической мысли Струка может считаться такое его заявление: «Мій висновок: я партизан і повстанець своєї неньки України й оборонець її від грабіжників, жидів і кацапів… Знищу всіх, хто хоч у душі на їх боці» («Мои принципы: Я партизан и повстанец матери-Украины, и защитник её от грабителей, жидов и кацапов. Уничтожу всех, кто хотя бы в душе им сочувствует»). Никаких более сложных принципов атаман, по всей видимости, правда не имел.

Напишите отзыв о статье "Струк, Илья Тимофеевич"

Примечания

  1. Виктор Анатольевич Савченко. Авантюристы гражданской войны: историческое расследование. Глава 8. Генерал Сокира-Яхонтов и атаман Струк. Харьков: Фолио; М.: ACT, 2000.
  2. В. А. Савченко. Атаманы. М:: Яуза, ЭКСМО; 2006.
  3. Илья. Полонский. Паны-атаманы: вольнолюбивые повстанцы Украины или просто бандиты? Материал сайта «Военное обозрение».
  4. С. И. Гусев-Оренбургский, Багровая книга. Погромы 1919-20 гг. на Украине. Харбин, издание Дальневосточного Еврейского Общественного Комитета помощи сиротам-жертвам погромов («ДЕКОПО»), 1922. Переиздание: Книга о еврейских погромах на Украине в 1919 году. Ред. и послесовие А.М. Горького. Петроград, Изд-во З.И. Гржебина, [1923 или 1924].
  5. [moremhod.info/index.php/dnepr-menu/9-dnepr-content/214-iz-istorii-dneprovskoj-flotilii?showall=&start=1 Из истории Днепровской флотилии]

Отрывок, характеризующий Струк, Илья Тимофеевич

– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.