Струма (судно)
«Стру́ма» — болгарское судно, на котором в декабре 1941 года еврейские беженцы пытались эвакуироваться в Палестину, находившуюся в то время под британским управлением. 24 февраля 1942 года судно, возможно, было потоплено действовавшей в Чёрном море советской подводной лодкой Щ-213. 768 пассажиров судна (из них 103 — дети), за исключением одного, погибли.
Содержание
Констанца — Стамбул
«Струма», спущенная на воду в 1867 году[1][2] и в 1942 году ходившая под панамским флагом, была зафрахтована организацией румынских евреев, чтобы с согласия румынского правительства перевозить евреев в качестве нелегальных иммигрантов в Палестину. Уплаченная сумма была непропорционально большой по сравнению с ужасным состоянием судна[1][3]. После отплытия 12 декабря 1941 года из румынского порта Констанца то и дело ломались двигатели. Спустя несколько дней «Струма» достигла Стамбула.
Переговоры о разрешении на прибытие «Струмы» в Палестину
На протяжении десяти недель турецкое и британское правительства вели тайные переговоры о судьбе пассажиров, которых британцы не хотели впускать в Палестину, а турецкие власти не пускали на берег, чтобы те не остались в Турции. Поначалу британский посол в Стамбуле Хью Начбулл-Хьюджессен 20 декабря направил в Форин-офис предложение «не перекладывать ответственность на турецкое правительство и позволить беженцам продолжить свой путь в направлении Дарданелл и далее — в Палестину, где они, несмотря на свой нелегальный статус, могли бы получить гуманное обращение». Но Гарольд Макмайкл, Верховный комиссар Палестины, и Уолтер Гиннесс, министр по делам Ближнего Востока с канцелярией в Каире, были категорически против. Запрещая пассажирам «Струмы» въезд в Палестину, они ссылались на множество формальных причин, в том числе на то, что «беженцы со „Струмы“ не являются „обладателями востребованных профессий“ и потому будут „непродуктивным элементом населения“», и на необходимость «предотвратить проникновение нацистских агентов под прикрытием беженцев».[2][3].
Согласно Р. Горчакову, реальному положению дел эти доводы не соответствовали: «Во-первых, беженцы не крали рабочие места, а создавали их: в военное время безработица в Палестине полностью исчезла именно благодаря непрерывно вступавшим в строй предприятиям. Они выпускали аккумуляторы и карбид, стекло и цемент, комплекты обмундирования и оружейную смазку. Все до единой мины, установленные англичанами против наступающих танков Роммеля, были изготовлены в Палестине — и сделали их отнюдь не арабы. Немало беглецов из нацистского ада нашли свои „рабочие места“ в рядах сражающихся войск антигитлеровской коалиции …», а агентов нацистов англичанам скорее стоило искать среди арабских сторонников муфтия Хадж Амин аль-Хуссейни, итогом бесед которого с Гитлером стало формирование мусульманских формирований в составе вермахта, и среди тех «свыше 60 % местного арабского населения», кто «с нетерпением» ждал «поражения Британской империи».[3]
При этом, несмотря на все усилия, английским спецслужбам не удалось обнаружить хотя бы один случай «проникновения нацистских агентов под прикрытием беженцев» среди евреев[2][4]. Кроме того, по некоторым данным, с 1941 года остались неиспользованными тысячи сертификатов на въезд в Палестину[5][6].
Санитарные условия и ситуация со снабжением на переполненном корабле становились всё хуже. Для 20 пассажиров в порядке исключения удалось достигнуть договорённостей, и в феврале 1942 года на борту оставались 769 пассажиров. Во время переговоров о продолжении путешествия хотя бы для детей в возрасте от 11 до 16 лет[7] турецкие власти распорядились отбуксировать корабль в открытое море.
Гибель судна
Несмотря на продолжавшиеся несколько недель работы по починке двигателя, он всё никак не заводился. На следующий день после буксировки, 24 февраля 1942 года, «Струма» погибла в результате взрыва.
В 10:45 24 февраля 1942 года советская подводная лодка «Щ-213» (командир — старший лейтенант Д. М. Денежко) выпустила одиночную торпеду по «крупному транспорту под болгарским флагом», после чего наблюдался взрыв и погружение цели. Несмотря на нестыковку целого ряда деталей, можно предположить, что в результате этой атаки на дно отправился болгарский речной пароход «Струма»[1][8].
Из всех пассажиров спасти удалось лишь одного — 19-летнего Давида Столяра, выжившего на одном из обломков до прибытия спасателей[1][3].
Последующие события
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[roadtostatehood.org/Images/unit17.struma.jpg «Разыскивается за убийство]: Sir Harold McMichael» |
После гибели «Струмы» подпольная еврейская организация «ЛЕХИ» выпустила плакат «Разыскивается за убийство» с именем Макмайкла[2][9]. В 1944 году «ЛЕХИ» организовала покушение на МакМайкла, сам он не пострадал, но его жена была ранена.
Организацией «ЛЕХИ» был выслежен и 6 ноября 1944 года по дороге с работы домой убит Уолтер Гиннесс (барон Мойн). Убийство вызвало проведение специальной военной операции против «Иргуна» и «ЛЕХИ»[10].
В начале 2000-х годов на месте, где затонула «Струма», турецкие водолазы обнаружили останки корабля, идентичность которого, однако, не могла быть точно установлена. 3 сентября 2001 года на месте катастрофы в море была проведена церемония памяти погибших с участием родственников пассажиров «Струмы», представителей еврейских общин Турции и послов Великобритании, Израиля и дипломатов США[11].
В израильских городах Ашдод и Холон установлены монументы памяти погибшим.
Напишите отзыв о статье "Струма (судно)"
Ссылки
- [www.struma.org/ceremony.html The Struma Project]
- [www.sephardicstudies.org/struma.html Struma: A Romanian Tragedy — Incomplete list of victims «Румынская трагедия — неполный список жертв»]
Литература
- D.Frantz und C.Collins: Death on the Black Sea: The Untold Story of the Struma and World War II’s Holocaust at Sea, ISBN 0-06-093685-1 или 0066212626
- [www.migdal.ru/history/3070/ Последний пассажир «Струмы», Тара Бургхарт, 11.09.2003]
- [kd5jikzq5v2seqhs.m1kozhemyakin.narod2.ru/ Михаил Кожемякин. Трагедия у устья Босфора 24.02.1942, или была ли роковая ошибка Щ-213? ГИБЕЛЬ БОЛГАРСКОГО СУДНА «СТРУМА» С 768 ЕВРЕЙСКИМИ БЕЖЕНЦАМИ НА БОРТУ.]
- [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/History/struma.html The Sinking of the Struma (February 1942)]
- [www.alpas.net/uli/struma/Doomed.htm A DOOMED JOURNEY, by Sarah-Honig, January 17, 1992] The Jerusalem Post
- [www.sephardicstudies.org/struma.html Struma: A Romanian Tragedy — Incomplete list of victims]
- [www.jewishgen.org/databases/holocaust/0140_Struma.html#P2 Database of Struma victims]
- [web.archive.org/web/20070927043344/www.vaxxine.com/nda/shipwrecks/sw2001/gm.htm Greg Mossfeldt — In Search of The Struma]
- The Struma (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [web.archive.org/web/20070928070813/www.struma.org/ www.struma.org]
- [www.alpas.net/uli/struma/AmiAtir2.htm Story of Struma’s sole survivor]
См. также
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.vladimirlazaris.com/archives/struma.htm Владимир Лазарис. КТО ПОТОПИЛ «СТРУМУ»]
- ↑ 1 2 3 4 [www.eretzyisroel.org/~jkatz/struma.html The Struma & The unmitigated policy of the British against Jewish refugees fleeing Hitler’s war against them.] Source: «From Time Immemorial» by Joan Peters, 1984
- ↑ 1 2 3 4 [www.intelros.ru/2007/04/20/rostislav_gorchakov_vozvrashhenie_v_more.html Ростислав Горчаков. Возвращение в море]
- ↑ Shertok to Macpherson, February 13, 1942. PRO CO 733/446/76021/42/55. Cited in Wasserstein, Britain, p. 147.
- ↑ [www.zionism-israel.com/dic/Struma.htm Struma — Definition. Zionism and Israel — Encyclopedic Dictionary]
- ↑ [www.zionism-israel.com/dic/Arab_Revolt.htm Arab Revolt (in Palestine). The British Response]
- ↑ Впоследствии МакМайкл был обвинен в том, что не передал турецким властям информацию о разрешении на въезд в Палестину 31 детям со «Струмы» в возрасте от 11 до 16 лет, и переведен в Малайзию
([www.alpas.net/uli/struma/Ziarulturc.htm THE STRUMA TRAGEDY IN ITS 50TH ANNIVERSARY, Published in The Turkish Times Feb, 1992]). - ↑ [hurley.narod.ru/ATTACKS/420224sh213.htm Атака «Щ-213» 24-го февраля 1942 года]
- ↑ [roadtostatehood.org/unit17.html Wanted: Sir Harold McMichael]
- ↑ [www.jewukr.org/observer/eo2003/page_show_ru.php?id=370 М. Гольд. Одержимые избранностью.]
- ↑ [web.archive.org/web/20070928070813/www.struma.org/ The Struma Project. The Ceremony|]
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Струма (судно)
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
